- Что ты наделал, отец? Что ты, господь с тобой, - подступала к нему Матрена, как к дитю малому. - В своем ли ты уме? Дай сюда пужалку-то! Дай сюда, говорю!..
Она взяла из вялых, трясущихся рук Прокопа ружье и выбросила его в разбитое окно. Прокоп, криво, виновато усмехаясь, вынул кисет и, просыпая на пол махорку, прыгающими пальцами стал скручивать цигарку. Давешняя боль, отступившая было под утро, опять стянула ему всю левую половину груди и сверлила, прожигала спину и лопатку... Он с трудом держался на ногах и все никак не мог слепить цигарку - во рту было сухо, и язык не слушался...
Между тем из соседних домов стали выходить люди. Зенин, размахивая наганом, закричал от кладовой:
- А ну, по домам! Или всех арестует конная милиция!
На улице и в самом деле появился верховой в шубе и с винтовкой через плечо; он подъехал к кладовой и стал совещаться о чем-то, наклоняясь с седла к Зенину и к рабочему в сборчатке.
Поселяне, опасливо поглядывая на верхового, держались поближе к заборам.
На крыльцо Алдониных вышла Матрена и крикнула:
- Заходитя в избу! Он не тронет. Ружье вон выбросили.
Из-за кладовой высунулись Зенин и рабочий в черной сборчатке.
- Пускай сам выходит на крыльцо! - крикнул Зенин. - Не то стрелять будем по окнам!
Матрена скрылась за дверью, а через минуту вышел и Прокоп; слегка покачиваясь, как пьяный, он стал спускаться по ступенькам, придерживаясь рукой за перила.
Направив на него наганы, подошли Зенин и высокий приезжий, за ними, опасливо ступая по снегу, приближались Левка и Санька Рыжая. Верховой, терзая лошадь удилами, помахивая нагайкой, стал наезжать на зевак - те бросились, как овцы, по дворам. Сима и ездок с подводы (а это был Максим Селькин) ловили напуганную лошадь с санями.
- Связать ему руки! - приказал Зенин.
Левка тотчас снял с себя ремень и подал его рабочему в сборчатке. Тот, положив наган в кобуру, сказал Прокопу:
- А ну, руки назад!
Заломив Прокопу за спину руки, он обернулся к Левке:
- Помоги связать!
И вдруг Прокоп, закатив глаза, вяло опустил голову и, подгибая колени, стал валиться прямо лицом в снег.
- Чтой-то с ним? - опешил рабочий в сборчатке.
- Отойдет, - процедил сквозь зубы Зенин. - Это он от жадности зашелся. Отнесите его на двор. Пусть охолонет. Да руки ему свяжите! Не то еще чего-нибудь выкинет.
Несли втроем. Прокоп был сух и легок, как старый петух. Положили его посреди двора на охапку сена, руки сложили на животе и связали Левкиным брючным ремнем. Потом вошли в дом делать опись и выпроваживать семью.
В доме было сумрачно и все еще пахло порохом. Дети сидели на печи, младшие дружно ревели. Матрена присела на приступок подпечника и тоже голосила. Один только Петька, подросток лет четырнадцати, крепился; он сидел на краю печки, свесив ноги, и хмуро смотрел на вошедших.
- Зажгите огонь! - приказал Зенин.
Санька Рыжая бросилась зажигать висячую лампу, а Левка по-хозяйски расположился в переднем углу за столом и раскрыл свою папку:
- С чего начнем опись?
- Подожди ты с описью, - сказал Зенин и, поглядев в окно, обрадованно произнес: - Ага, лошадь подогнали. Давай сперва помещение освободим.
- Куда ж вы нас на мороз-то выселяете, люди добрые? Али мы злодеи какие? Хоть малых детей пожалейте! Ахти! Боже наш милостивый!.. Заступница небесная!.. Вразумитя их, вразумитя! Не дайте погубить души невинные! Матрена встала перед печкой, раскинула руки и заголосила пуще прежнего.
Зашевелились на печи, сбились в кучу, как ягнята, ребятишки и с отчаянными воплями отодвинулись в дальний угол. И только один Петька не тронулся с места; побледнев, как полотно, покусывая губы, он все так же сидел, свесив ноги и скрестив на груди руки.
- Ну, чего сидишь, как истукан? - крикнул на него Зенин. - Подавай сюда ребят!
- Не трогайте их! Не трогайте! - пронзительно закричала Матрена и стала биться головой о печку. - Ироды проклятые! Креста на вас нету... Душегубцы окаянные!..
В избу вошли Сима и Максим Селькин.
- А ну, взять ее! - приказал Зенин.
И четыре мужика, ухватив Матрену за руки и за ноги, поволокли на улицу. Но на крыльце идущий впереди Максим Селькин оступился, нырнул вниз по ступенькам и выпустил правую руку Матрены. В тот же миг Матрена мощной затрещиной отбросила прочь Левку и, обхватив руками за шеи Зенина и рабочего в сборчатке, съехала вниз по ступенькам, подмяв их всей тяжестью своего шестипудового тела. Разбросав их по снегу, отбиваясь, как медведица от наседавших собак, она поднялась на крыльцо и у самого порога упала, сбитая подножкой. Ее снова тащили волоком до самых саней...
- Детей ведите сюда! - хрипел Зенин, заламывая ей руки. - Куда? остановил он Симу. - Держите ее... За детьми пусть идут Бородина и Федулеев.
Когда те пошли в избу, Петька уже стоял возле дверей, готовый к выходу; в руках, в охапке держал узелки, собранные матерью в дорогу.
- А это зачем? - ткнул в них пальцем Левка. - С собой ничего брать не разрешается.
- Еда здесь у нас, - сухо сглотнув, сказал Петька.
- И еду нельзя.
- Да ты что, ай очумел? - набросилась на него Санька Рыжая. - Им же до Пугасова ехать... Чай, не в гости на пироги едут! Забирай, забирай! И все выноси в, сани. Там тебя мать ждет, - выпроваживала она старшего с узелками.
Потом взялась за малышей, все еще кричавших на печи:
- А кто вас обидел? Кошка? Ох, какая нехорошая кошка!.. А вот мы ей сделаем ата-та!.. Слезайте, слезайте смелее... Там вас мамка ждет. Поедете в новый дом. Здесь же вон - холодно. Окна разбиты. Здесь нельзя оставаться... Идите, идите! Вас мамка зовет.
Так и вывела всех, подбадривая, подталкивая, уговаривая:
- Кататься поедем... Лошадка запряжена, хорошо-то как! И дом у вас будет новый. И никто вас там не тронет...
Когда детей усадили в сани, Матрена затихла, смирилась со своей судьбой, только трудно и шумно всхлипывала и вздыхала.
- Везите их до райисполкома, - приказал Зенин Симе. - Там в штабе скажут, куда ехать дальше...
- Куда ж вы хозяина дели? Ай в конюшне заперли? - спросила под конец Матрена.
- Не ваше дело, - ответил Зенин.
И, уже входя в избу, наказал Саньке:
- Сходи-ка, посмотри... Не удрал он?
И в доме, дуя на руки, с видимым облегчением сказал Федулееву:
- Вот теперь можно и опись составлять, - прошелся по избе, по горнице, глянул на висячее зеркало в деревянной резной раме, подмигнул себе и, удовлетворенный собственным отражением, изрек: - Лиха беда начало. Много добра колхозу отпишем. Все, что здесь есть, это теперь наше.
- Да здесь, кроме зеркала да деревянной кровати, и нет ни хрена, сказал рабочий.
- А скотина, молотилка, кладовая?
- С чего начинать? - спросил Левка.
- Начинай с самого начала, с дома. Так и пиши: пункт первый - дом пятистенный, красного лесу, на каменном фундаменте...
Его прервала Санька Рыжая, влетев на порог, часто дыша, как от дальней пробежки, она сказала с ужасом на лице:
- Ме-ортвай он! Мертва-ай! И глаза застекленели, и руки холодные... Батюшки мои! Что ж мы наделали?
- Ничего особенного. Одним классовым врагом стало меньше, - спокойно возразил Зенин. - Ступай в райштаб, доложи Ашихмину... Пусть пришлет фельдшера, чтобы акт составить.
- А ты куда? - крикнул на вставшего из-за стола Левку. - Ты сиди, сиди... Опись надо составлять. У нас с вами дела неотложные. Нас никто от них не освобождал.
Поскольку число кулаков в Тиханове перевалило за плановую цифру, утром сколотили еще одну группу по раскулачиванию, четвертую: из группы Чубукова взяли Кречева, из тяпинской - Ванятку Бородина да подключили к ним Василия Чухонина, Семена Жернакова и Тараканиху.
Последней троице поначалу было обещано чужое село, поэтому они упирались:
- Не пойдем трясти своих... Тады нам в глаза наплюют.
- Кто? Классовые враги? - спросил Возвышаев.
- Дык для тебя они классовые, а для нас хоть и поганые, а все ж свои, ответила Тараканиха. - И в поле вместе, и в лугах, и на посиделках, и на сходах, а теперь трясти?
- Вы что, не понимаете, какой исторический рубеж подошел? Мы входим в новую эру... Великий перелом начинается! А посему всех эксплуататоров к ногтю. Всех! И своих, и чужих... Они все одинаковые - с черным нутром.
- Насчет черного нутра и великого перелома мы не против, - сказал Биняк. - Только давайте мы пойдем трясти чужих чернонутренних. А наших пущай кто-нибудь из вас идет.
Сошлись на том, что эта группа пойдет кулачить на Выселки братьев Амвросимовых и Черного Барина. А уж по дороге им навязали фотографа Кирюхина. Жил он в Нахаловке, возле Андрея Ивановича Бородина. С него и начали...
Но случилось так, что милиционер Кулек, сопровождавший эту группу на подводе, уехал раньше в Выселки. За ним послали верхового с приказом ехать в Нахаловку и ждать всю группу возле дома Кирюхина. Кулек вернулся в Нахаловку и остановился напротив Андрея Ивановича Бородина, поджидая все свое начальство посреди дороги. Уже развиднелось - и подводу, и человека в санях хорошо было видно из окон. Люди припадали лбами к оконным рамам, находя проталинку в оконном стекле.
