Бандей матерился на всю пожарку:
- Мать твою перемать!.. Олух я царя небесного! Большаком поехал, а! Надо же! Не голова, а чурка с глазами. - И бил себя ладонью в лысеющую голову. - Надо бы мне, дураку, по той стороне оврага, поповым полем... Не то бы свез Пашенковым... Лучше в карты проиграть.
- Садись, Прокоп Иванович! - потянул Алдонина за полу полушубка Бородин. - В ногах правды нет.
- Еще насижусь, Андрей Иванович! Ты-то как здесь очутился?
- По ордеру... Отказался идти кулачить.
- Не пойму, что за балаган? - сказал Прокоп, качая головой. - Ладно, меня кулачить собрались, ты отказался кулачить. А вон Кукурая зачем сюда притащили?
- Я Зенину на воротах "анчихриста" написал дегтем, - вскинул тот подслеповатое лицо.
- За религиозную пропаганду пошел? - усмехнулся Бородин.
- Кукурай идет по политической линии, - отозвался от печки Макар, дуя на очередную картошку. - Его бы надо к бабам в хомутную, поскольку он с ними заодно, за церкву страдает. Да бабы отказались пущать. Сперва, говорят, охолостите его. А у нас коновала нет.
- Нащет политики прошу не выражаться, - строго предупредил с бочки Кулек.
- А ты не имеешь права разговаривать, поскольку на посту стоишь! крикнул Бандей Кульку.
- У меня такое право - что хочу с тобой, то и сделаю, - сказал Кулек.
- Ты? Со мной? Да плевал я на тебя. Он сделает, что хочет?.. Да ты даже выгнать меня отсюда не имеешь права. Это я захочу - и начну вот над тобой изгиляться, а ты меня не выгонишь...
- Э-э, как она, как ее... Мужики, хватит ругаться. И так тошно.
- Андрей Митрич, а тебя пошто приволокли? - спросил Прокоп Барабошку.
- Не говори и не спрашивай... - Барабошка только рукой махнул, но после паузы с жаром заговорил: - Э-э, как она, как ее... Подлец Якуша Ротастенький, какой подлец!.. Доказал на меня, будто я прячу кирпич артельный в сарае тестя. Но какой же он артельный? Когда еще выкупил я его! Спросите, говорю, Успенского или Алдонина, они подтвердят. А мне говорят: те элементы лишены голоса. Их показания недействительны.
- Они всем глотку затыкают, - сказал Вася Соса. - Сами дерут и сами орут.
- Э-э, как она, как ее... Смеются! Сарай, говорят, тестя, кирпич артельный, а ты вроде за сторожа. Я берег его на дом, говорю. Не слушают: артельный кирпич, и все тут. Так и отобрали. Зенин приехал, Ротастенький да Ванятка Бородин. А мне, значит, в насмешку суют бумагу: подпиши, говорят, что добровольно сдал кирпич. Такое зло взяло... Плюнул я в рожу Зенину. Вот за это и забрали меня.
- Ротастенький - вор отпетый... А Ванятка Бородин... Мать его перемать! - заскрипел зубами Вася Соса. - Не при тебе будь сказано, Андрей Иванович... Все ж таки он тебе братец. Ему бы не только яблони посечь голову оторвать и бросить в болото.
- Попрошу прекратить выпады нащет политических угроз! - повысил голос Кулек.
- Да пошел ты к... - Вася выругался, опять скрипнул зубами и стукнул пятерней себя по коленке.
- Что Ванятка? Не в нем суть. Не сивый мерин, так чалый найдется. Все равно запрягут и поедут, - отозвался Бородин. - Ты соображай про тех, которые погоняют.
- Нет, мил моя барыня! И те, кто погоняют, и те, которые везут, - все виноваты, - живо отозвался Тарантас. - Мы вот здесь за что с тобой сидим? А за то, что телегу отказались везти с конфискованным добром. Вот если б все в один голос отказались, тогда б небось они б запели лазаря, эти погоняльщики.
- Да, тасуют нас, как колоду карт; кто против кого ляжет, тот того и за глотку берет, - сказал Андрей Иванович. - Сплошные черви козыри. Эх, воля-воля, всем горям горе, как говорил Иван-пророк, подойдет время взыграет собачье семя. Вот оно и взыграло, и грызем друг друга...
Прокоп сел на корточки, прислонясь спиной к колесу пожарной повозки, вынул кисет, стал скручивать "козью ножку". К нему живо потянулись со всех сторон:
- Дай-кать затянуться.
- Не жизня - тоска зеленая.
- Что ж вы на дармовщину-то летите, как мухи? Ай свой табачок бережете?
- Вы-ыкурили! - отозвался за всех Макар. - Только и смалят махру да языками чешут.
- А чего ж делать? Каб работа была...
- Скажи спасибо, что печь топится. Вытягивает. Не то бы мы все здесь от табачного дыма задохнулись.
- А вот, мил моя барыня, кабы за стол мужика посадить энтим начальником. Скольки бы табаку он высадил за день?
- Фунт!
- Кило!
- Полпуда!!
- Насчет веса не скажу в точности... Но жалованья на табак не хватило бы.
- Женшшыны, как мухота, задыхались бы.
- Га-га-га!..
- До смеху ли теперь? - в сердцах сказал Прокоп и плюнул. - Глупый народ!
- Ото верно, Прокоп Иванович, - согласно кивнул Тарантас. - Здесь все глупцы сидят, которые отказались. Умные на печке спят, а завтра пойдут кулачить.
- Прижмут - пойдешь... Куда денешься... как она, как ее... Не один, так другой.
- А что мне другие? - вспыхнул опять Вася. - Я не хочу грех брать на душу, понял? А ежели завтра заставят тебя бить? Бить меня, к примеру? Ты чего ж, станешь бить? Чего молчишь?
- Что ты пристал к нему? - осадил Бородин Васю Сосу. - Доживем до завтра и увидим, кто кого бить станет, а кто и сдачи даст.
- У нас сдачи? Ну нет, мил моя барыня... Были мужики... А теперя не народ, а телята комолые. Их с одной палкой куда хошь загнать можно.
- Хотел бы я посмотреть, как ты палкой детей моих погонишь из дому! покрываясь багровыми пятнами, зло проговорил Прокоп.
- А что ты сделаешь? - спросил Тарантас, угрюмо глядя на Прокопа и тоже накаляясь внутренним жаром до красноты на скулах.
- Застрелю как собаку! - сорвался на фальцет Прокоп и дернул пальцем, словно его ожгло.
Кулек, успевший задремать, при этом пронзительном окрике спрыгнул с бочки и, ошалело ворочая белками, не понимая, кто и что говорил, рявкнул сразу на всех:
- Ма-а-алчать! Не то всех пересажаю!..
- Куда? На бочку, что ли? - спросил Бородин, и все загоготали.
Прокоп встал от колеса, с видного места, и прошел в угол за печку, а Кулек снял с головы синий шлем и стал закатывать тряпичные уши, чтобы лучше слышать, потом водрузил его на самую макушку.
- Прекратите разговоры! - наконец изрек он, снял с передней стенки фонарь и отнес его, повесил над входной дверью. Теперь на мужиков падала громадная тень от повозки с бочкой, и они задвигались, зашуршали сеном, укладываясь на сон грядущий.
Прокопу спать не хотелось. Поначалу досада брала: эко сорвался! Как мальчишка сопливый. И Тарантас тут ни при чем. Был бы он подлецом, небось не сидел бы в пожарке. Чего же на него яриться? И тем не менее мысль, что все, мол, трусы паршивые, так в упор брошенная в лицо ему Тарантасом, была обидной и такой неотступной, хоть кричи. А что ты сделаешь, когда и в самом деле твоих детишек, как поросят, с визгом и гоготом станут ловить по дому и таскать в сани под охрану милиционеров? Будто кто и в самом деле спрашивал его и в уши дул: "Ш-што-о? Ш-што-о?" - так все шумело в них и жухало в висках, и грудь теснило до тошноты. Васька Сноп рассказывал, будто у Квашнина ребятишек прямо из кровати таскали, одеться толком не давали, завертывали в тряпье - и в сани. А чтоб не кричали - конфетки в рот совали. Погремушками гремели перед теми, которые сопли не умели подтирать. Ай-я-яй! До каких страстей дожили? Вот подгонят утречком подводы, всю его шатию с Матреной во главе посадят и увезут, а ты здесь будешь сидеть, как бугай в загоне. Ори - не ори, хоть на стенку кидайся, кто тебя тут услышит?
И чем дальше думал он про это, тем невыносимее казалось ему теперешнее положение, но как выйти из него? Как сбежать отсюда? Окна были под железной решеткой, дверь в воротах заперта на здоровенный замок - ключ у Кулька. Тот ходил, как заведенный, перед воротами и чертил острой тенью от шишака шлема по стенам и потолку. Только заворочайся - он сразу заорет во все горло и всех подымет на ноги. Не токмо что спать - ни лежать, ни сидеть не хотелось. И все клял себя за ротозейство. Ведь смог бы, смог попрятать, пораспихать кое-что. Авось вернутся еще? Что-то, глядишь, и уцелело бы. А теперь что? Выведут голеньких из дому и все добро порастащут. А вернешься - где искать? С кого спрашивать?
Так и ворочались его тяжкие думы вокруг дома, как мельничные жернова; и он, все так же, сидя в углу за печкой, уронив голову на грудь, забылся уже под утро, после вторых петухов. Ему снилось, что они с Матреной в подвенечном платье подымаются на церковную паперть. Народу кругом, как на празднике каком, и все разряжены, шумные, веселые. И на него пальцем показывают да смеются. "Вот счас его женят, вот женят!" - кричат все. Растворяются железные врата, а там не храм божий, а какой-то сарай, и печь топится. Макар Сивый, грязный как черт, лопатой угли выбрасывает на пол и смеется. "Становись! - говорит. - Мы те счас обвенчаем". Он глянул себе на ноги - и с ужасом увидел, что стоит босым. Бежать! Ноги не слушаются. А его подталкивают прямо на горячие угли. "Становись, становись! - кто-то приказывает ему. - Привыкнешь..." Он глянул на Матрену, а это, оказывается, Якуша с ним стоит и подмигивает ему... Давай, давай! И тоже толкает его на угли...
