Мне все равно, о чем говорит Сима. О слонах. Бегемотах. Летающих ящерах. Пусть даже о сибирских котятах. Лишь бы не умолкала. Ни в коем случае не умолкала, — тогда я рано или поздно справлюсь со своим лицом… Котенок — это шерсть по квартире… Блюдце с молоком… Крошки… Рыбный запах… Ящик с песком… (Мама для Барсика мелко-мелко рвала в сковородку бумагу.) И все же говори, Сима, о чем угодно говори, чур-чур-чур, чтоб не сглазить! В конце концов, мне только тридцать два…
— Плохой из меня вышел прорицатель? — спрашиваю напрямик, отступая и прикрывая собой откинутое одеяло, подпихивая ощупью под подушку Лидину сорочку.
— Напротив! — горячо возразила Сима. — Впрочем, если вы насчет Дональда…
— Ах, молчите, не говорите ничего. Я еду!
Отключился; И заметался как угорелый, не зная, за что хвататься. Вихрем пролетел по комнатам, стряхнул с дивана Бася, отобрал у него козинаки, высыпал Венику за шиворот. Оба смотрели на меня одинаково — как петух на дождевого червя: то одним глазом, то другим.
— Космические лучи, — серьезно заметил с пола Бась.
— Пятна, — предположил Веник, грозя мне кулаком и отлепляя от себя козинаки. — Пятна на Солнце…
Я недослушал. Застыл на миг, потирая лоб. Что-то мне еще предстояло сделать… Ах да, Лида! Я натянул скафандр. Выскочил наружу. Меня несло как на крыльях.
Я подпрыгивал и парил, подпрыгивал и парил, Магнитные подковки с неохотой отпускали металлическую полосу «ипподрома», зато хватко вцеплялись в нее к концу прыжка. Но я все равно взлетал. Я парил. Я пел…
— Слушай, не откажи в удовольствии просветить бывшего студента: этот танец в пустоте войдет со временем в твой новый курс? — раздался в шлемофоне гнусный Венькин голос. Судя по дурацкому вопросу, Бась ничего не рассказал про Лиду. И правильно сделал.
— Славный недогадливый Веник! — пропел я. — Без тебя в Канберре пустот поспеши, дружок, в Канберру!
Пропел и, нашарив на поясе пульт, отсоединил внешнюю связь.
Справа в отстойнике жирно и медленно колыхалась пыль. Я лег на край, сунул руку по плечо, поболтал. На рукаве скафандра наклюнулся серый пушок. Смел его свободной рукой — на ней тоже запушилась бахрома. Когда я поднялся и отошел, пыль в отстойнике вспучилась и лениво выплеснулась на дорожку «ипподрома».
Не понимаю, что заставило меня оглянуться. Позади, на полосе, отпечатывалась в свете Луны цепочка следов, обрывавшаяся метрах в пяти, словно оставивший их невидимка застыл одновременно со мной и теперь воровато прислушивается. Впрочем, нет, крадется: вон серым мышиным ворсом прорисовывается новый оттиск.
Мне стало как-то не по себе. Вслух уговаривая себя не спешить, я пошел быстрее. Алчный горбик пыли в отстойнике не отставал, примериваясь кинуться через край.
В шлемофоне, отключенном от связи, слышались скрип, писк, шелест, напоминавшие потаенные перешептывания.
И тогда, стыдно признаться, я побежал. Вдогонку на смазанной лунным светом полосе вспухали матовые следы.
Я не понимал (некогда было понимать!), чего испугался, — меня гнало помимо воли, помимо желания. И еще если бы не этот впивающийся в мозг радиоскрежет: он так изматывал, так выворачивал душу, что я непроизвольно поднял руки в попытке зажать уши…
Тут меня будто кто по затылку стукнул. Вот так же вот тогда неслась Лида. Стиснув руками шлем. Спасаясь от воплей пыли. Я, очевидно, след в след ступаю здесь по отпечаткам ее ног, Лидии призрак гонится за мной по пятам — все в мире повторяется…
Я прыжком развернулся, двинул наперерез невидимке, прошагал его насквозь. Следы уже размылись, сильно потеряли в размерах, а дальше совсем стаяли, не в пример тем свежим, которые увязались за мной…
Ах ты, влюбленный с бантиком! Скалится мусорная корзинка, а у тебя, спеца хваленого, глаза на лоб! Пустяк такой — а ты выцвел от страха! Приложи, приложи пяточку-то! Убедись в истине, коли под шлемом забрезжило!
Я ляпнул подошвой. Надавил. Отвел ногу. На магнитный отпечаток, делая его видимым, тут же насела электризованная пыль…
Вот так. И никаких тебе призраков. И ошалелая пылюка не гонится за своим покорителем по спутнику, чтоб придушить, а ведет себя так, как и положено ей во время прилива, когда в отстойник нагнетают максимальный потенциал. И требуется полнолуние, чтобы разглядеть это пыльное адажио. И отключенная радиосвязь — чтоб разрядный шелест прямо в мембрану сыпался. И еще нужно здорово взвинтить себя. Так нервишки раскачать — аж до потери реальности.
Я присел на корточки перед ворсистым отпечатком собственной подошвы. Всесильные науки! И этакая малость может все на свете! И убить человека. И остановить любовь. Скажи спасибо — Лиду вовремя вспомнил. Считай, она и спасла тебя. Каково же ей с ее аллергиями и страхами в тот момент пришлось, ежели тебя, мужика толстокожего, мелкой судорогой вило! Всё. Шалишь, серая. Теперь ты уже ни за кем не погонишься. Я об этом позабочусь.
Кто-то резко дернул меня за плечо. Я поднял голову.
Надо мной висело побелевшее лицо Бася. Губы его кривились и бессмысленно прыгали. Я понял, включил радиоблок.
— …с тобой?! Да ответь же наконец, слышишь? — ворвался в уши дикий дрожащий вопль.
— Тс-с! Не надо шуметь! — Я поморщился.
— Фу, глухарь задумчивый! Как ты меня напугал! — Бась облегченно вздохнул. — Ждал-ждал выверта — дождался. Что стряслось?
— Да так, ничего особенного… — Капли холодного пота заливали веки, мне нечем было их смахнуть, я беспрерывно мигал. — Аварийно передай на все мезопосты — снять в скафандрах блокировку связи. Хватит с нас!
— Зачем? — удивился, подбегая, Веник. Только теперь шлюз наконец выпустил его наружу.
— А затем, — я поднялся, — затем, чтобы воображение ке заводило нас в тупик, из которого выход только в смерть или помешательство. Вроде этого, например…
Я мелкими приставными шажками — только магнитные подковки клац-клац! — заключил их обоих в некий магический круг, быстро густеющий и зарастающий пухом.
— В высшей степени поучительно, — пробормотал Бась.
— Ты мчался к этому открытию, как умирающий гладиатор, — подхватил Веник. — С бешеными белками и разинутым ртом…
Токер вдруг заурчал и забарабанил Киплинга: «Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог… Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…»
«Хорош, чудотворец! — дал я ему мысленного пинка. — Всё танги да блюзы разводишь. А влезешь в пылюку по уши — ты и тю-тю, сник! Ох, дождешься, просквожу тебя на реакторе!»
И вдруг, понимаешь, доходит до меня, что токер и не виноват вовсе. Ведь вся его сенсоприставка для чего предназначена? Кратковременные стрессы гасить, так? А да шесть лет контакта с человеком любой прибор переконтачится. Вот мой токер и приспособился, само горе мое для него нормой стало. Оттого и не давал мне ни на миг забыться, беспрерывно себе и мне душу бередил…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
