— А он тебя видел?
— Кабы видел, тебе бы меня не видать, пан Михал. Этого еще не хватало!
— Хорошо бы знать, — сказал Володыёвский, — за нами он гонится или к Горпыне на Валадынку едет, надеясь нас перехватить по дороге?
— Сдается мне, что на Валадынку.
— Так оно, верно, и есть. Стало быть, мы едем в одну сторону, а он в другую, и теперь уже не миля, две нас разделяют, а через час и все пять наберутся. Покамест он в дороге про нас узнает да повернет обратно, мы не то что в Збараже — в Жолкви будем.
— Думаешь, пан Михал? Ну, слава богу! Точно бальзам пролил на душу... Но скажи на милость, как могло оказаться, что этот черт на свободе, если Редзян его коменданту влодавскому выдал?
— Убежал, да и только.
— Головы рубить таким комендантам! Редзян! Эй, Редзян!
— Чего изволите, сударь? — спросил слуга, придержав лошадь.
— Ты кому Богуна выдал?
— Пану Реговскому.
— А кто он такой, этот пан Реговский?
— Важная птица, поручик панцирных войск из королевской хоругви.
— Ах ты, черт! — воскликнул, хлопнув в ладоши, Володыёвский. — Теперь я все понял! Ваша милость запамятовал — нам пан Лонгинус рассказывал, как неприятельствуют между собой Скшетуский с Реговским. Реговский этот пана Лаща, стражника, родич и за его позор odium[182] затаил на пана Яна.
— Понятно! — вскричал Заглоба. — Назло отпустил Богуна, значит. Но это дело подсудное, тут плахой пахнет. Я первый поспешу с доносом!
— Приведи господь с ним встретиться, — пробормотал Володыёвский, тогда и в трибунале нужды не будет.
Редзян не понял, о чем идет речь, и, ответив Заглобе на вопрос, снова поскакал вперед к Елене.
Всадники теперь ехали неторопливо. Взошел месяц, туман, поднявшийся вечером с земли, опал — ночь сделалась ясной. Володыёвский погрузился в свои мысли. Заглобе понадобилось еще немалое время, чтобы прийти в себя от пережитого потрясенья. Наконец он заговорил:
— Ох, несдобровать теперь и Редзяну, попадись он Богуну в руки!
— А ты скажи ему новость, пусть натерпится страху, а я с княжной поеду, — предложил маленький рыцарь.
— И то дело! Эй, Редзян!
— Чего? — спросил парень и придержал лошадь.
Заглоба догнал его и несколько времени в молчании ехал рядом, пока Володыёвский с княжной не удалились на почтительное расстоянье, а затем только сказал:
— Знаешь, что случилось?
— Нет, не знаю.
— Реговский Богуна отпустил на свободу. Я его в Проскурове видел.
— В Проскурове? Сейчас? — спросил Редзян.
— Сейчас. Ну, как? Не слетел с кульбаки?
Свет месяца падал прямо на толстощекое лицо слуги, на котором Заглоба не только не заметил испуга, а напротив, к величайшему своему удивлению, увидел жестокую, просто звериную ненависть; такое точно выражение было у парня, когда он убивал Горпыну.
— Эге! Да ты, никак, Богуна не боишься? — спросил старый шляхтич.
— Что ж, сударь мой, — отвечал Редзян, — ежели его пан Реговский отпустил, надлежит мне самому искать случай отомстить за свой позор и обиду. Я ведь поклялся, что даром ему этого не спущу, и, кабы не барышню везти, сей же час пустился бы вдогонку: за мной не пропадет, не сомневайтесь!
"Тьфу, — подумал Заглоба, — не хотел бы я этого щенка обидеть".
И, подстегнув лошадь, догнал Володыёвского и княжну. Спустя час путники переправились через Медведовку и углубились в лес, двумя черными стенами тянувшийся от самого берега вдоль дороги.
— Эти места я хорошо знаю, — сказал Заглоба. — Бор вскоре кончится, за ним с четверть мили открытого поля, по которому тракт из Черного Острова проходит, а там еще побольше этого лес — до самого Матчина. Даст бог, в Матчине застанем польские хоругви.
— Пора бы уже прийти избавлению! — пробормотал Володыёвский.
Некоторое время всадники ехали в молчании по залитому ярким лунным светом шляху.
— Два волка дорогу перебежали! — вдруг сказала Елена.
— Вижу, — ответил Володыёвский. — А вон и третий.
Серая тень и вправду промелькнула впереди в сотне шагов от лошадей.
— Ой, четвертый! — вскрикнула княжна.
— Нет, это косуля; гляди, сударыня: еще одна и еще вот!
— Что за черт! — воскликнул Заглоба. — Косули гонятся за волками! Поистине свет вверх тормашками перевернулся.
— Поедем-ка побыстрее, — сказал Володыёвский, и в голосе его послышалась тревога. — Редзян! А ну, давай с барышней вперед!
Редзян с княжной умчались, а Заглоба, склонившись на скаку к уху Володыёвского, спросил:
— Что там еще, пан Михал?
— Плохо дело, — ответил маленький рыцарь. — Видал: зверь проснулся, из логова бежит среди ночи.
— Ой! С чего бы это?
— А с того, что его всполошили.
— Кто?
— Войско — казаки либо татары — идет от нас по правую руку.
— А может, это наши хоругви?
— Нет, зверь с востока бежит, от Пилявцев, верно, татары широкою прут лавой.
— Господи помилуй! Бежим скорее!
— Ничего иного и не остается делать. Эх, не было б с нами княжны, подкрались бы мы к чамбулу да прихватили парочку басурман, но с нею... Худо придется, ежели они нас заметят.
— Побойся бога, пан Михал! Давай, что ли, в лес свернем за волками?
— Нет, не стоит: не догонят сразу — поскачут наперехват, всю окрестность наводнят перед нами — как потом выбираться будем?
— Разрази их громы небесные! Этого только недоставало! А не ошибаешься ли ты, пан Михал? Волки обычно позади коша тянутся, а не впереди мчатся.
— Те, что в стороне, собираются со всей околицы и за кошем плетутся, а кто впереди, поджавши хвост удирают. Погляди направо: видишь, зарево меж деревьев!
— Господи Иисусе, царь иудейский!
— Тише, сударь!.. Будет когда конец этому лесу?
— Вот-вот кончится.
— А дальше поле?
— Поле. О господи!
— Тихо!.. А за полем другой лес?
— До самого Матчина.
— Хорошо! Лишь бы на поле этом не настигли! Доберемся благополучно до второго леса — считай, мы дома. А теперь давай к нашим! Счастье, что княжна с Редзяном на Бурляевых лошадях.
Друзья пришпорили коней и нагнали едущих впереди Редзяна с Еленой.
— Это что за зарево справа? — спросила княжна.
— Не стану скрывать, любезная панна! — отвечал маленький рыцарь. Татары это, верней всего, вот что.
— Иисусе, Мария!
— Не бойся, княжна! Головой клянусь, мы от них уйдем, а в Матчине наши хоругви.
— Быстрей, ради бога, быстрее! — воскликнул Редзян.
И без лишних слов все четверо понеслись как ночные мороки дальше. Деревья стали редеть, лес кончался, и зарево несколько побледнело. Вдруг Елена обернулась к маленькому рыцарю.
— Любезные судари! Поклянитесь, что не отдадите меня живой! — сказала она.
— Не отдадим! — ответил Володыёвский. — Клянусь жизнью!
Не успел он договорить, перед ними показалась поляна, ровная как степь, с противоположного конца, примерно в четверти мили от путников, окаймленная черной полосой леса. Плешина эта, открытая на все стороны, серебрилась от лунного света: каждый бугорок на ней был виден как днем.
— Вот самое гиблое место! — шепнул Заглобе Володыёвский. — Если они в Черном Острове, обязательно на прогалину эту выйдут.
Заглоба ничего не ответил, только крепче упер пятки в бока лошади.
Они были уже посреди поляны, лес на противоположной стороне приближался, рисовался все отчетливее, как вдруг маленький рыцарь протянул руку к востоку.
— Гляди, — сказал он Заглобе, — видишь?
— Кусты вижу вдалеке, заросли...
— Кусты-то шевелятся. Погоняй коней, теперь уж они нас непременно заметят!
Ветер засвистал в ушах беглецов — спасительный лес с каждой секундою был ближе.
Вдруг с правого краю поляны, откуда надвигалась темная лавина, докатился сперва рокот, подобный гулу морских волн, а затем воздух всколыхнул многоголосый вопль.
— Увидели! — взревел Заглоба. — Псы! Нечестивцы! Дьяволы! Лиходеи! Волки!
Лес был так уже близко, что беглецы, казалось, ощущали свежее и холодное его дыханье.
Но и туча татар принимала все более явственные очертанья; темная ее масса вдруг начала ветвиться — словно гигантское чудище выпустило длинные свои щупальца и тянуло их к беглецам с невероятной быстротою. Чуткое ухо Володыёвского уже различало отдельные выкрики: "Алла! Алла!"
— У меня конь споткнулся! — крикнул Заглоба.
— Ничего! — ответил Володыёвский.
Но в голове у него один за другим молнией мелькали вопросы; что будет, если не выдержат лошади? Что будет, если которая-нибудь падет? Резвые татарские бахматы обладали железной выносливостью, но они шли от самого Проскурова и не успели отдохнуть после бешеной скачки между городом и первым лесом. Можно было, правда, пересесть на запасных, но и те устали. "Что будет?" — подумал Володыёвский, и сердце его забилось в тревоге быть может, впервые в жизни: не за себя он боялся, а за Елену, которую за время долгого путешествия полюбил, как сестру родную. Ему хорошо было известно, что татары, пустившись в погоню, скоро не отстанут.
