Я помню мгновения тишины, когда корабль крутился вдоль оси так быстро, что ослабевшая гравитация не могла скомпенсировать вращение, и мы падали и врезались в стены. Узчела, нашего лучшего разрушителя, чьи цепные кулаки помогли пробить выход на мостик, отшвырнуло в кокон мертвого капитана, и он выместил свою ярость на трупе и его системах.
Я помню, как временами омут сдирал с нас поле Геллера, и тогда Друннаи визжал в панике под стать визгу, издаваемому корпусом корабля. Были и вопли того нечто, что сжимало «Гимн Фелинды». Может быть, оно кричало от боли, вызываемой прикасанием к материи, или от удовольствия, что у него появилась эта новая странная игрушка. Может быть, эти крики были вызваны эмоцией, которую никому из нас не понять. Может, некоторые из них даже издавали выжившие люди где-то на корабле, встречая судьбу, от которой бежал Друннаи. И в это время весь корабль метался назад и вперед, словно хвост кроталида.
Я помню, как системы управления снова ожили. Шлак, оставшийся от панелей инструментов, начал шевелиться и перемещаться, и призрачные очертания голоаппарата повисли над останками реальной машины. Они засветились и показали нам наши же лица, и лица тех, кого мы убили, и лица тех, с кем сражались, и превратили их в лица, которые не могли принадлежать ни одному человеческому существу. Электричество трещало меж кратерами в панелях, дуги поднимались и принимали формы, которые я не могу описать, ибо они оставили лишь оспины на моей памяти. Я помню, что звук двигателей, эта глубокая мощная нота, которая пронизывает каждый звездолет, ни разу не прервался, но порой сбивался и задыхался, а временами превращался в ритмичный звук, словно стук живого сердца, и иногда напоминал смех. Узчел сказал, что услышал в нем шепчущие голоса, и когда он попытался заговорить с ними, то, что ему прошептали в ответ, заставило его выть и замахиваться цепными кулаками на пустоту перед собой.
Формы корабля начали размягчаться и растягиваться. Останки капитана потекли и смешались, обломки, в которых они лежали, взбурлили и начали меняться. Часть их превратилась в изумруд, часть — в кровь, часть — в свет. Все помещение то расширялось, то сужалось. Палуба под ногами внезапно потемнела от коррозии и начала выпускать легкие облачка пыли, но когда мы оглянулись на дверь, то увидели, что стены тамбура превратились в ребристую кость. Она хрипела и гремела, наделенная неким подобием жизни, потом в считанные секунды окаменела. Танцующие огни хихикали и гонялись друг за другом вокруг наших голов. Гиаз выпустил в один из них болт-снаряд, и тот, оставив гонки, окутал его не более чем на секунду. Когда огонь выбросил его на палубу и улетел, Гиаз задергался на полу и сказал нам, что пламя затянуло его внутрь себя и играло с ним на протяжении тринадцати лет.
Как долго все это длилось, я не знаю. Могу лишь сказать, что по сидерическим календарям прошло четыре месяца от того, как мы вышли из варпа у Исита, и до того, как услышали первые имперские трансляции в Молианисе, но для большинства из нас это падение сквозь воронку показалось лишь несколькими днями. Но все мы знаем, как переменчивы варп и время, — другие легионеры молчаливо выразили свое согласие.
И вот, наконец, вихрь оставил нас в покое. С последним мучительным спазмом корабль начал двигаться ровно, и мы поняли, что дрейфуем в открытом космосе. Палубы и переборки перестали меняться, комната осталась в странном, лишенном углов виде. Кроме нее, мы видели только искаженные стены тамбура, залитые тусклым звездным светом. С осторожностью мы выбрались из святая святых капитана, чтобы посмотреть, что осталось от нашей добычи.
Варп переделал «Гимн Фелинды» до полной неузнаваемости. Весь он был вытянут и разбит так, словно нечто в варпе распластало его на анатомическом столе. Обшивка была вскрыта, местами как будто порвана, местами просто исчезла, будто ее расплавили, растворили или растягивали, пока она не разошлась. Кое-где ее даже прибавилось. По левому борту выпирал гребень наростов, подражавший форме башни-мостика и даже отрастивший зачатки иллюминаторов. Лопасти и турели либо начисто снесло, либо они утонули в корпусе, приняв странные органические формы. Плазменные двигатели наконец затихли, и мы видели хвост корабля, охладевший, без жара реактора и выхлопов. В пластали палубного покрытия отпечаталась цепочка аккуратных следов босых ног, размером с детские, утопленных в металле, будто во влажном песке. Они доходили до мостика и исчезали там. Мы так и не узнали, что их оставило.
Но когда мы снова обратили внимание на Вивайра Друннаи, оказалось, что он все еще жив. Печати и жизнезащитные системы навигаторского гнезда предназначены для того, чтобы оно могло функционировать в полной изоляции, и любое вторжение варпа можно было обуздать, прежде чем оно распространится на весь корабль. Теперь же они сработали в обратную сторону, защитив его от попыток варпа обратить «Гимн» в ничто.
Когда мы пробирались сквозь завалы к гнезду, то слышали, как Друннаи скулит в вокс, пытаясь докричаться до экипажа. Видимо, от перехода его системы испортились, и глаза, наблюдающие за остальными отсеками, ослепли. Он не знал, что мы единственные, с кем он теперь делит остов корабля. Он звал капитана и его слуг. Он умолял доложить о состоянии дел и оказать ему помощь. Иногда он даже, казалось, не был уверен в том, находится ли корабль в варпе или уже нет — думаю, он все еще был ошеломлен бурей Челюсти.
Я полагаю, что он понял, какую компанию оставил ему вихрь, когда мы начали пробиваться в гнездо. Теперь это помещение можно было легко разглядеть. Оно по большей части выстояло перед варп-эрозией, но корпус и палуба вокруг него практически превратились в кружево. Под руководством Хотеша, нашего мастера по связи, мы соединили вокс с автосенсорными системами в наших доспехах. Эти гнезда при создании снабжаются защитой и оберегами, но они бессильны против того, что мы замыслили, и не могут остановить столь умелых захватчиков, как мы. Вскоре мы завладели когитаторами внутри гнезда, отрезали вокс-связь Друннаи и начали использовать более мощные гнездовые системы для того, чтобы вычислить наше местонахождение.
Сенсоры доспехов улавливали шум, похожий на щелчки кнута, и мерцание в визорах, которые мы сочли просто временными эффектами, оставшимися от бурного путешествия. Но, подсоединившись к пузырю, где сидел навигатор, мы смогли узнать, что это за звуки. Мы слышали импульсы военных ауспиков — целый каскад импульсов, наслаивающихся друг на друга, некоторые с расстояния в считанные световые минуты, другие куда более старые и слабые. Их издавали корабли, рыщущие по другому краю системы. Системы Молианис.
Гением, рожденным из ужаса и рефлексов, смешанных с примитивным инстинктом выживания, Вивайр Друннаи обнаружил переплетение варп-потоков, ведущее сквозь омут от Тембинского течения в варп-бурю Челюсть. Игольное ушко, сквозь которое можно проникнуть на ненаблюдаемый и незащищенный край важнейшей имперской милитаризированной системы.
Повелители Ночи снова отправятся в Молианис.
И вот она, ставка. Вот то, что я своей властью предлагаю тебе, брат Ченгрел. Возьми этот герб как знак союза. Что Друннаи сделал однажды, то он сделает и снова. Пошли своих лучших воинов, чтобы оседлать бурю и выйти из Челюсти вместе с нами, или почти нас личным присутствием, возглавив войско. Мы подкрадемся к имперским часовым, покуда их взгляд устремлен в другую сторону, и обрушимся на них, станем их красноглазыми кошмарами.
Если ты желаешь лишь ранить Империум, тогда мы раним его. Если ты желаешь завладеть крепостями Молианиса, тогда забирай их, у моего легиона нет планов на них. Если желаешь долю добычи от захвата системы, тогда ты вернешься в свою собственную цитадель с воистину великими богатствами.
Такова история и такова ставка Повелителей Ночи. Что скажешь?
Ходир закончил рассказ, стоя прямо перед вместилищем Ченгрела со своим даром в поднятой руке. Язык телохранителя еще раз выскользнул наружу и дернулся в направлении кожи. Остальные три легионера-предателя сидели и рассматривали узор на ней, позволяя хозяину крепости говорить первым. И после долгого молчания он, наконец, заговорил.
— Мой кузнец войны поделился со мной хорошей фразой, — сказал он. — «Средь нас нет никого коварнее, чем Повелитель Ночи, когда перед ним стоит возможность убийства». Ты понимаешь, почему мне припомнились эти слова.
Ходир жестом выразил согласие.
— У тебя были все возможности принести дань, которая почтила бы память Ночного Призрака, Ходир, — продолжал Ченгрел, — и, быть может, вдохновившись моей собственной историей, ты еще сможешь покинуть это место и вернуться с ней.
Другие трое, сведущие в том, как читать намеки в позах и движениях, невзирая на массивную броню, увидели, что Ходир гневается. Они увидели, как он с преувеличенной заботой сворачивает сшитый треугольник и пристегивает его на талии, и как его руки на миг сжались в кулаки, пока он не контролировал их движения. Ченгрел то ли не увидел, то ли не обратил на это внимание.
