— Война была великолепна, — заявил Драхмус в ответ. Маленький демон засуетился, вскарабкался по его спине и снова сел на плечо, не переставая нашептывать. — Но война была доказательством нашего труда, а не самим трудом. Я поведал о распространении и установлении веры, господин Ченгрел. Истинной веры, ради сохранения которой наши примархи и предки сражались с самим Императором. Разве это не великий труд, как говорит нам Лоргар?
— Нет, Драхмус! — рыкнул Ченгрел. Дредноут со скрипом наклонился вперед. — Нет! Великие дела — это не то же, что оттараторить вот этот стих и вон тот псалом, и эти молитвы, и те книги! Стряхни пыль Колхиды с ног, Драхмус, и вспомни себя! Вспомни свой легион и свое наследие! Разве посрамление твоего примарха для тебя ничего не значит? Разве ты столь мягкосердечен, что так легко забываешь о мести? Я ничего не забываю, Драхмус. Я не ценю свитки и писания, которые ты мне предлагаешь. Они не позволят тебе получить мой приз, а твой рассказ, который мог бы заставить меня чествовать тебя как истинного брата, не заслужил моего уважения. Можешь садиться.
Драхмус повернулся, чтобы посмотреть на остальных гостей, но ни один не сказал ни слова и не дал знать, что думает. Несущий Слово прошел к своему месту, подобрал чашу с дымящимися костями и вгляделся в дым, стоя спиной к махине Ченгрела.
— Я удаляюсь, — объявил Ченгрел, когда стало ясно, что Драхмус не собирается поворачиваться. — Эммеш-Аийе из потомков Фулгрима. Кхров, отпрыск Магнуса. Поразмыслите о том, что услышали от своих братьев, и постарайтесь оба поведать историю, достойную имен ваших легионов.
И снова дредноут Ченгрела повернулся прочь от маленького собрания и ушел. Через несколько мгновений остальные четверо космических десантников Хаоса невозмутимо двинулись обратно к лагерям у места высадки, чтобы провести там ночь и приступить к новому дню торгов.
— Итак. Похоже, приз достанется не нам, — заключил Драхмус, обращаясь к Ходиру. Эти двое снова оказались идущими рядом — Эммеш-Аийе большими скачками убежал вперед в своей звенящей стеклянной мантии, а Кхров, одинокий и загадочный, отстал позади.
— Вообще никому из нас, — прорычал Ходир в ответ. — Мне кажется, так называемый господин Ченгрел решил, что приз не поменяет владельца — сознательно или нет.
— Ченгрел должен обладать значительной силой, чтобы иметь право на такое сокровище, не говоря уже о его поведении, — сказал Драхмус. Интонации каждого слова говорили, что эта фраза — вопрос.
— Демонстрировать его перед вооруженными посетителями — на это нужна большая… уверенность в обладании подобной силой, — ответил Ходир.
Двое прошли чуть дальше, осматривая местность вокруг себя и оглядываясь на дворец Ченгрела. Оба изучили идущую строем свиту друг друга. Оба знали, что собеседник делает то же самое. Каждый знал, что другой оценивает его последователей как потенциальных противников, равно как и потенциальных союзников. И ни один не потрудился прокомментировать этот факт.
Они остановились на вершине небольшой возвышенности, откуда можно было увидеть посадочные зиккураты и шатры. Эммеш-Аийе выглядел, как точка, ползущая вверх по ступеням своей пирамиды к открытому люку катера.
— Много ли говорится в писаниях Лоргара о том, что надо быть всегда готовым нанести удар? — спросил Ходир.
— Конечно, — Драхмус усмехнулся. — Могу припомнить больше ста отрывков.
— Я так и думал.
В тот миг их нагнал Кхров, который двигался по дороге горделивыми широкими шагами, но каким-то образом, казалось, парил над землей, причем даже быстрее, чем позволяли ему ноги.
— Готова ли твоя ставка, лорд Кхров? — спросил Ходир, когда стало очевидно, что Сын Тысячи собирается просто пройти мимо.
— Ставка и история, как у нас всех, — ответил Кхров.
— Мы обсуждали нрав того, у кого гостим, — сказал Драхмус. — У нас есть планы на случай, если дела пойдут не тем путем.
— Как у нас всех, — повторил Кхров и, небрежно отсалютовав посохом, двинулся своей дорогой. Две оставшиеся группы легионеров через миг разминулись и пошли к себе.
— Те рассказы, что я услышал, не вселили в меня восхищение, — объявил Ченгрел своим угрюмым гостям на следующий день. — Под знаменем Магистра Войны мы прошивали шкуру лживого Империума от Кадии до Калта и обратно. Как так вышло, что теперь легионы присылают ко мне таких маленьких заблудших овечек? Эммеш-Аийе из легиона Фулгрима, я знаю, что у тебя есть особая причина желать предлагаемого мною. Предстань передо мной и докажи это.
На этот раз Эммеш-Аийе пришел не один. К его плоти были приколоты два длинных шнура, сплетенных из кожи, и к ним крепились ошейники, надетые на двух искалеченных и голых близнецов — брата и сестру, которые уже много лет были рабами Эммеш-Аийе.
Эммеш-Аийе ослепил мальчика и лишил слуха девочку, а потом отрезал им руки по плечо. Таким образом, они всегда знали о присутствии друг друга, но не могли ни поговорить, ни обняться. Иногда хозяин позволял им сидеть вместе и неуклюже пытаться поддержать друг друга своими изрезанными и покрытыми шрамами телами, неспособными на объятья, и при этом он хихикал и дрожал, восторгаясь страданиями, которые им причинял.
Неспособный выговаривать слова своим изуродованным языком, Эммеш-Аийе мычал, взвизгивал и щелкал удлиненными пальцами, создавая какофонию, которую мальчик был обучен интерпретировать — обучен тщательно и жестоко. Теперь, гордо расхаживая по центру площади, Эммеш-Аийе начал щебетать и хлопать руками. Когда он делал паузу в своих ужимках, мальчик переводил, а девочка, неспособная слышать слова брата, разглядывала то Ченгрела, то остальных присутствующих.
— Эммеш-Аийе, чьи слова я говорю, выражает свою признательность, — сказал господин голосом своего раба. — Эммеш-Аийе, чьи волю и намерения я с великим удовольствием исполняю, говорит, как рад приветствовать своих товарищей по поклонению и служению Силам Источника.
Ходир и Кхров переглянулись, лицо Ченгрела стало каменным, но Драхмус кивнул и помешал дымящуюся золу в своей чаше.
— Эммеш-Аийе предстает перед вами, дабы вы могли восхититься сим отважным, утонченным, изящным господином из числа подданных Слаанеш. Эммеш-Аийе преподнесет свой дар и рассказ в уверенности, что оба вызовут восторг, равный тому, как всех нас восторгает наше служение Великой Погибели. Теперь Эммеш-Аийе обращается напрямую к присутствующим господам, и приказывает, чтобы мой голос говорил в точности как его собственный, пока он излагает историю своих деяний.
В такой манере, странной и пронизанной тщеславием, Эммеш-Аийе начал свой рассказ.
— Очевидно, что нет более высокого призвания, чем искать восторга, — говорил мальчик-близнец, — и нет восторга выше, чем припасть к стопам Слаанеш, что дарит сокровища наслаждений, подобных которым не сыскать в этой холодной и ограниченной вселенной. Разве можно поведать историю прекрасней, чем рассказ об избавлении от тяжкой рутины и вознесении к вершинам экстаза? Или это не идеальный дистиллят самой концепции победы?
Все мы, все члены Девяти Легионов, знаем о том единственном легионе из нашего числа, что отвернулся от удовольствий. Те, кто не просто позволил своим живым чувствам ускользнуть сквозь пальцы, но разжал руку и дал им упасть во прах, — жесты Эммеш-Аийе передразнивали его слова, и шесть его пальцев с шестью суставами на каждом медленно разжались. — Ты, Кхров, слуга Великого Заговорщика, можешь в этом поручиться! Они враги тебе, равно как и мне. Последователи Нургла. И вот что я отвоевал у них.
Я и мои придворные танцевали, празднуя разорение девственного мира Этуараин, когда до меня дошел слух, что Тифус, эта озлобленная душонка, собирает свой зачумленный флот для какого-то великого предприятия. Новость заколола мой разум, раскрыла предо мной горизонты. Какой триумф! Какую победу я мог положить у ног Принца Экстаза! Какие новые двери могли открыться для моего сознания в награду за нее!
Мои сладкие демонические супруги вонзили свои шипы в мои чувства, влили видения в мои глаза, слова в мои уши. Они показали, как Тифус враждует с каким-то могущественным имперским проповедником, который возглавил огромное воинство верующих, чтобы завладеть миром, чьей верой уже завладел иной. Они показали Тифуса, несущего в бой свое потрепанное знамя, столкновение, в котором имперские захватчики были оттеснены назад, и крошечную кладку яиц под кожей проповедника, незамеченную среди волдырей от укусов нечестивого роя-разрушителя. Яйца жили и развивались в его теле так же, как породивший их улей жил в плоти самого Тифуса. Вскоре новорожденный рой оставил от тела выскочки-миссионера пустую оболочку, но пока не лишил его жизни, и теперь Тифус собирался последовать за разбитым крестовым походом к его родине, извести улей самого проповедника и забрать его с собой, чтобы возродить для вечной жизни в услужении отчаянью.
