Западные, большей частью крепкие, ветры, сопровождаемые, как обыкновенно, большим волнением и зыбью, продолжались 10 дней. Пользуясь каждой их переменой, меняли мы долготу довольно хорошо и 13 февраля прошли меридиан мыса Горн в широте около 61°. На следующий день имели кратковременную, но зато весьма жестокую бурю. 15 числа были в широте 611/4° – наибольшее наше удаление к югу. Отсюда ветры нам более благоприятствовали и, отходя то к N, то к S, позволяли с успехом менять как широту, так и долготу; так что мы 24 февраля прошли уже параллель Магелланова пролива, обойдя, таким образом, Огненную Землю за 19 дней, – плавание довольно удачное в столь позднее время года. Погода во все это время была сырая и холодная: туман, мелкий дождь, снег, град сменялись между собой; горизонт очищался весьма редко, а солнце показывалось сквозь мрак на одно только мгновение; термометр стоял обыкновенно между +2 °C и +4 °C. Со всем тем положение наше было весьма сносно, мы ни в чем не нуждались; продолжительных бурь не имели вовсе, а топившаяся с утра до вечера в жилой палубе печь сохраняла людей и от холода и от сырости. Я зяб более других, ибо в каюте моей термометр не поднимался выше 5–6 °C. В Петербурге при такой температуре в комнатах казалось бы невозможным жить; но мне она не препятствовала даже продолжать повседневные мои работы. Давно замечено, что такие вещи, которых в обыкновенной городской жизни опасаются, как производящих болезни, в морских путешествиях переносятся и легче и без всяких вредных для здоровья последствий; например, сквозной ветер: сколько катаров, ревматизмов и т. п. приписываются сквозному ветру. Мы живем век на таком ветре, не подозревая и существования его, или, лучше сказать, мы не знаем иного ветра, кроме сквозного, и все-таки не удостаиваем его права гражданства между 32 другими.[310] Приписывают это соленым частицам, содержащимся в морском воздухе, равномерной температуре его днем и ночью и многим другим вещам. Не оспаривая влияния всех этих причин, думаю я, однако же, что не менее всех их действует и то, что мы себя – волей или неволей – не нежим и притом ведем жизнь правильную и умеренную.
Весьма свежие ветры между SW и WNW с огромнейшей зыбью быстро несли нас к северу; наконец 27 февраля в широте 451/2° достигли мы пределов прибрежного муссона. Погода с каждым часом становилась теплее, море спокойнее, небо яснее, все означало вступление наше в климат благословенный. Мы правили прямо к губе Зачатия. 3 марта расстояние наше до ближайшего берега по счислению было только 8 миль, но густой туман скрывал его. Ночью туман рассеялся, а рассвет явил нам зрелище неописанного величия и прелести: зубчатая с острыми пиками цепь Анд резко выделялась на небесной лазури, первыми лучами солнца озаренной! Не буду умножать числа тех, которые терялись в тщетных усилиях передать другим чувства свои при первом виде подобных картин природы. Они неизъяснимы, подобно великолепию самого зрелища. Переливы цветов, постепенное освещение облаков и неба с поднятием солнца неподражаемо прелестны. К сожалению, зрелище это, как все в высокой степени изящное в природе, было непродолжительно: с увеличением массы света в атмосфере огромный исполин, Анды, казалось, погружался в бездну, а взошедшее солнце сгладило и следы его.
Скоро показались известные Перси, две горы на мысе Биобио, вид которых, достаточно объясняемый названием, служит наилучшей приметой для распознания губы Зачатия. В полдень находились мы против Битых Горшков, камней, отмечающих северную оконечность полуострова, образующего эту губу, а в 3 часа легли на якорь против маленькой деревеньки Томе, на восточной стороне губы. Дорожа временем, я не стал лавировать к Талькагуане, обыкновенному пристанищу судов в губе; намерение мое было только осведомиться о шлюпе «Моллер», что легко можно было исполнить, послав туда шлюпку, время проезда которой естествоиспытатели могли с пользой употребить для своих исследований, как и я для моих наблюдений, и, помимо того, здесь гораздо удобнее и дешевле можно было запастись свежей провизией и в особенности дровами.
* * *
Было уже довольно поздно, поэтому отправление шлюпки в Талькагуану отложено было до следующего утра. Натуралисты, в нетерпении ступить на сушу после продолжительного и для них бесплодного плавания, не теряя ни минуты, съехали на берег ночевать. На следующее утро, отправив мичмана Ратманова в Талькагуану, последовал и я за ними. Устроив, во-первых, все относившееся до снабжения шлюпа, занялся я наблюдениями астрономическими и магнитными и до вечера не выходил из палатки. Между тем естествоиспытатели обегали все окрестности и возвратились, восхищенные здешней природой и со столь богатыми коллекциями, что всего нельзя было поместить на суда и надлежало оставить до утра на берегу. К ночи возвратились мы на шлюп, все весьма довольные своим днем. Ратманов и Постельс были уже дома, не привезя никаких известий о «Моллере». Заключая из этого, что он прошел прямо в Вальпарайсо, положил я на следующий день идти туда же.
Мореходы часто говорят весьма различно о странах, ими посещаемых. Одну и ту же землю один описывает плодоносной, другой бесплодной, один богатой, другой бедной. Это зависит как от обстоятельств, в каких мореход пристает к какой-либо земле, обстоятельств, которые бывают чрезвычайно различны, так и от того, что переходы их из страны в страну, из климата в климат бывают чрезвычайно быстры; переплывая океан, разделяющий два света, делает он, так сказать, скачок из одного в другой; он как будто засыпает в одном и просыпается в другом; ничто не наполняет пустоты между ними. Он видит новую страну тогда, когда впечатления, оставленные прежней, сохраняются еще во всей свежести, и больший или меньший контраст между обеими имеет влияние на заключение, которое он делает о каждой. Таким образом мореплаватели, приходившие в губу Зачатия с севера, где зрение утомляется, смотря на беспредельную черту бесплодного песчаного берега, как будто сотворенного природой не для жительства человека, а для защиты от устремляющейся на него водной бездны, находили берега губы Зачатия смеющимися, богатыми; напротив того, нам, в воображении которых угрюмые берега Фолклендских островов и свирепость Южного океана не могли еще изгладить впечатлений, оставленных прелестной, богатой, роскошной природой Бразилии, показались берега эти довольно бедными. Песчаные и глинистые утесы, песчаные берега, песчаные скаты и вершины холмов придавали всей картине характер бесплодности, не позволяющей нам замечать рассеянных повсюду густых лесов, которые в некоторых местах начинались у самой воды. Сравнивая все это в воображении с окрестностями губы Рио-де-Жанейро, трудно нам было убедиться, что видим перед собой берега плодоноснейшей страны на свете.
