— Какова сейчас судьба окруженной роты?
— Несколько дней назад в районе «Зубец» еще слышался сильный бой, — говорит комиссар. — Потом, постепенно, все стало стихать. Радио противника передало, что окруженная рота вся уничтожена. Да и наша воздушная разведка донесла…
— Никак их нельзя было спасти?
— Как их спасешь? Противник подтянул в этот район большие силы. Чтобы спасти автоматчиков, нужно было бы затеять серьезную операцию, а это сейчас никак не входит в задачи армии. Наше дело пока сидеть в активной обороне. Недалеко — Ленинград. Рисковать мы не можем.
Я встаю, ссылаюсь на нездоровье и, попрощавшись, выхожу из жарко натопленной комнаты.
На улице по-прежнему сильно метет. По еле угадываемой тропке я иду через Оять на другой берег. Но то и дело тропка пропадает, и я по пояс увязаю в снежном сугробе.
Я иду по улице и ищу дом с вышкой на крыше. Но его не видно сквозь снежный вихрь. Я прохожу мимо занесенных снегом домов и останавливаюсь перед избой, развороченной прямым попаданием бомбы. Мне рассказали, как это случилось. Ночью над селом пролетел вражеский самолет, и летчик сбросил одну-единственную бомбу. И она попала в эту избу. А в ней жил лейтенант, командир взвода, со своим связным. От нечего делать они играли в «козла». Жил в избе еще мальчик лет двенадцати Вова Афонин, — родители его увезли малышей и через несколько дней должны вернуться за ним и оставленными вещами. Бомба разнесла избу, убила лейтенанта и его связного. А Вова остался жив. Он за несколько секунд до этого выбежал во двор по малой нужде.
Потом я прохожу мимо самого большого дома в Доможирове. Здесь раньше, наверное, была школа, а сейчас располагается медсанбат. Из ворот показывается похоронная процессия — выносят гробы, обитые кумачом. Хоронят лейтенанта и его связного.
Пройдя еще некоторое время по улице, я наконец вижу дом с вышкой на крыше. Но тут уже почти окраина села.
На крыше стоит дозорный. У дверей — автоматчик.
— Как бы мне увидеть капитана Махмудова? — спрашиваю я у автоматчика.
— Вы интендант? — в свою очередь спрашивает он меня.
— Нет, не интендант, — говорю я. — С чего вы это взяли?
— Ну и хорошо! А то ходят тут, — с недовольным видом произносит автоматчик, — нервы только треплют капитану… Это не о вас ли звонили из политотдела?
— Наверное, — говорю я.
— Тогда заходите. Подождите капитана. Погрейтесь у печки.
Я захожу в дом. Полупустая комната, кажется канцелярия, хотя вдоль стены стоят топчаны с постелью. На стенах всюду висят фотографии моряков.
— Где же может быть капитан? — спрашиваю я.
Автоматчик вздыхает, говорит:
— На дорогах!.. Встречает!.. Где он может быть? — Чтобы не разреветься, он отворачивается и быстро выходит из комнаты.
«Да, тяжело, должно быть, в этом доме», — думаю я, разглядывая фотографии на стене. На меня смотрят бравые, один красивее другого, офицеры военно-морского флота и курсанты училища.
Я подсаживаюсь к печке, но вскоре чувствую себя одиноко без хозяина дома.
Я выхожу на крыльцо. Выкуриваю папиросу.
— Может быть, вы поищете капитана на большаке? — советует мне автоматчик. — Не дают ему покоя интенданты!
Я иду по заснеженной улице. Поворачиваю на большак. Слева и справа от меня чистое поле. Метет, все время приходится поворачиваться спиной к ветру.
Большак безлюден, ни живой души.
Я иду по большаку в сторону станции Оять. Теперь это тупичок. Который уж месяц по дороге Ленинград — Петрозаводск не ходят поезда.
Миновав автобат, который находится где-то на полпути между Доможировом и Оятью, я впереди вижу большую толпу людей. Это — эвакуированные ленинградцы. Их здесь можно встретить на всех прифронтовых дорогах!..
Сквозь снежные вихри виднеются все новые и новые толпы еле бредущих людей. Идут, идут ленинградцы, вырвавшиеся через Ладожское озеро из ленинградского ада на Большую землю. А сколько их не дошло, сколько их погибло в пути от голода, болезней, сколько их окоченело в безмолвных просторах Ладоги!.. Идут старики, старухи, дети. Каждый что-нибудь да тащит на саночках. Некоторые волокут пожитки, свернутые в узлы, по земле. Своим ходом, если не окажется попутных машин, им идти еще далеко, больше ста километров, пока не добредут до станции Бабаево, откуда следуют поезда на Восток…
Но позади толпы, у обочины дороги, я, к счастью, вижу два стоящих грузовика. Идет посадка на первый грузовик. Распоряжается посадкой военный в полушубке. У него левая рука висит на перевязи.
«Наверное, это и есть капитан Махмудов, — думаю я. — У кого еще здесь может быть обморожена левая рука?.. К тому же черные усики, акцент…»
У грузовика — столпотворение. Но капитан сажает только больных, стариков и детей.
Ругаются недовольные шоферы. Они всегда недовольны!.. Никому из них неохота везти полуживых людей, когда можно было бы дорогу Доможирово — Алеховщина пробежать порожняком.
Отправив первый, капитан принимается за погрузку второго грузовика. Сам подсаживает людей!.. Я думаю дождаться его, но на большаке показывается еще один грузовик, и капитан бежит ему наперерез, останавливает громким окриком, грозя шоферу кулаком…
Я возвращаюсь в дом отдельной роты автоматчиков, ложусь на одну из пустующих коек. Меня всего знобит!
Я больше молчу, слушаю капитана Махмудова. Чем можно его утешить? Ничем! Вот случай, когда слова теряют свою силу, становятся бессмысленными. Они могут только раздражать.
— Комбриг был неправ, когда не пустил меня с ротой. Подумаешь, не действует левая рука! Правая-то у меня здоровая, могу держать оружие? — Махмудов хватает с гвоздя висящий над постелью автомат и делает с ним различные упражнения.
— Можете, — говорю я.
— Ничего бы не случилось со мной!.. Хотя я уверен — и без меня ребята не подкачают. Придут! Вырвутся из окружения! Если и не все, то многие!
Я смотрю на стену, на бравых красавцев, глядящих на меня с фотографий, и понимаю Махмудова: да, трудно примириться с гибелью семидесяти девяти курсантов и кадровых офицеров, многие из которых по шесть-восемь лет прослужили на флоте Невозможно примириться!
Анализируя всю эту трагедию в районе «Зубец», я вижу, что операция в целом по захвату вражеского укрепленного пункта не обошлась без серьезного просчета, если учесть к тому же, что разведка, предпринятая Махмудовым 7 марта, тоже закончилась неудачей. Противник навязал разведчикам бой на Ладожском озере, там погибли многие, чудом спаслись только Махмудов и три автоматчика. Да и те вернулись с обмороженными руками и ногами. Махмудов еще может ходить, а те трое лежат в медсанбате.
