Но, похоже, метелей до будущей зимы уже не предвиделось: погода все эти дни стояла ясная, по утрам с крыши барабанила капель, так что сидеть на скамье стало невозможно — лило на голову и за шиворот. К тому же Лукасу отнюдь не улыбалось помереть от удара сосульки по голове — ему казалось, что даже он не заслуживает настолько дурацкой смерти. Внутри дома крыша тоже протекала, и со скуки Лукас взялся починить её: не найдя лестницы, за полдня сколотил её из толстых веток, а потом до вечера счищал снег, и ему даже удавалось не думать об Ив, когда он это делал. Залатав прореху снаружи, Лукас подбил несколько досок изнутри, там, где потолок потемнел от просочившейся воды, и подумал, что заодно можно бы прибраться тут. Он снова выдраил пол в том месте, которое облевал после попойки, и прошёлся по всему помещению, выгребая из углов кучи лежалого мусора. Стены кое-где тронула плесень; Лукас счистил её и, за неимением уксуса, смочил древесину вином. Потом он выбил пыль из шкур и половика, вымыл стёкла в окнах, соскоблил липкую грязь с единственного стола и двух стульев, вычистил камин и пробил дымоход. Потом вычистил коня, потом конюшню, заодно подправив покосившуюся перегородку в стойле, потом прорубил кустарник вокруг дома, расчищая путь для тех, кто придёт сюда после него…
Сразу за домом был ручей, и ледяная вода уносила за собой копоть, грязь и паутину с его рук, когда он опускал их по локти в бурлящий поток и смотрел, как вода тащит его ладони за собой, и боролся с желанием позволить ей забрать его всего. Один раз он так и замер над ручьём и, будто заворожённый, глядел в воду, пока не кувыркнулся вниз. Ручей был мелкий, по колено; Лукас вылез, отфыркиваясь и матерясь, и впредь старался быть повнимательнее, но белёсые пузыри, вздувавшиеся на прозрачных волнах, завораживали его и тянули за собой, вытесняя своим гулом все мысли из его раскалывающейся головы.
Голова раскалывалась, да. С того самого утра, когда он проснулся в облёваной постели, — и уже не переставая. Отчасти его невероятная хозяйственная активность была попыткой заглушить эту боль. Хотя и боль сама по себе заглушала другую, куда более сильную: боль от роя жалящих мыслей, бороться с которыми он почти перестал. И если бы не эта боль, ему было бы здесь почти хорошо, хотя прежде он всегда ненавидел надолго оставаться один.
На шестой день Лукас подумал, что, во-первых, пора бы ему угомониться, а во-вторых, сегодня приедет Марвин. Он и сам не мог бы ответить, откуда знал это — просто знал и всё. Он подготовился: хорошенько вымылся в ручье, заново расчистил закисшую от тающего снега дорожку к дому, поставил на стол бутылку поганой сливовой кислятины и два кубка и до вечера просидел за столом, глядя на дверь.
Марвин так и не появился.
Лукас ждал до ночи и наконец уснул прямо на стуле. В постель перебрался, только когда начало светать, исполненный злости и недоумения. Проспал всего час или два, потом вскинулся, почти ожидая увидеть Марвина над собой. Сел в постели, яростно протёр лицо ладонями и наконец спросил себя, а долго ли ещё, Ледоруб задери, ему здесь торчать. Он ел в эти дни немного, но провизия уже подходила к концу. Да и заняться уже было нечем: прежние развлечения надоели до смерти. И ему страсть как хотелось с кем-нибудь поговорить. Всё равно с кем. И даже почти всё равно о чём.
Его уединение подошло к концу тем же днём. Лукас сидел, упершись ногами в столешницу и раскачиваясь на задних ножках стула, и сосредоточенно выстругивал очередную ветку. Тишина, прерываемая только стуком капели о подоконник, понемногу сводила его с ума, и, чтобы хоть как-то её нарушать, он тихонько напевал себе под нос песенку, засевшую в голове со времени последнего зимнего праздника. Удивительно, но это занятие оказалось настолько медитативным, что он даже не услышал шагов, и поднял голову, только когда дверь, распахнувшись, гулко ударилась о стену.
Лукас умолк и посмотрел на Марвина, стоящего на пороге. Его правая рука лежала на двери, будто он в последний миг хотел придержать её, но Лукас-то уже знал, какие на ней разболтанные петли. Эх, хотел ведь подогнать, да так и не собрался.
Другая рука Марвина была пуста. Меч висел на поясе, в простых кожаных ножнах. Меч не его, незнакомый, но Лукас надеялся, что Марвин сумеет управиться с ним не хуже, чем с любым другим.
Лукас убрал ноги и опустил стул на все четыре ножки. Потом сказал:
— Ты приглашения ждёшь, что ли?
Марвин по-прежнему держал руку на двери. Поймал взгляд Лукаса и, спохватившись, опустил её. Он всё ещё стоял на пороге, и его лицо было совершенно непроницаемым. Лукас почувствовал гордость за него.
— Входи. Выпей со мной, — попросил он.
Марвин медленно кивнул и наконец сдвинулся с места. Лукас наблюдал за ним, надеясь смутить и в то же время пытаясь уловить напряжённость в его движениях. Да, есть такое дело, хотя и меньше, чем прежде. Парень так и не научился расслабляться перед лицом неизбежного: всякий раз, когда Лукас видел его, он был как кремень — только бери и искру высекай. Чем Лукас и собирался заняться. Даст Единый, в последний раз.
Марвин пододвинул к себе стул и, перекинув ножны через бедро, сел напротив Лукаса. Пальцы сцепил в замок и положил на стол перед собой, будто находился в таверне перед суетливым хозяином. Лукас никак не мог отмахнуться от этого сравнения, когда встал и, откупорив бутылку, налил выпить — сперва ему, потом себе. Затем, не говоря ни слова, будто на поминках, взял кубок. Марвин вторил ему без колебаний. Лукас поднёс кубок к губам, всё так же следя за Марвином, и тот на его глазах спокойно выпил всё до капли.
Лукас со стуком поставил кубок на стол и сказал:
— Бес тебя раздери, Марвин, нельзя же быть таким доверчивым!
Тот ответил ему коротким взглядом из-под нахмуренных светлых бровей.
— Вы меня отравили?
— Нет, но мог же!
— Какая разница, могли или нет? Не отравили, ну и ладно.
Лукас покачал головой, потом сел. Несколько мгновений молча смотрел Марвину в глаза, потом взял свой кубок и осушил его до дна.
Теперь, похоже, они были готовы говорить.
— Итак, ты всё-таки забрал наследника.
— Я говорил, что заберу, — отрезал Марвин. Лукас успокаивающе улыбнулся ему.
— О да, я помню, какое значение ты придаёшь данному слову. Ты хоть понимаешь, во что вляпался?
— В дерьмо, — угрюмо отозвался тот. Лукас восхитился такой точностью формулировки.
— Слов нет, как я рад, что ты это понимаешь. В таком случае, полагаю, ты отдаёшь себе отчёт, что в покое тебя теперь не оставят. — Марвин вздрогнул при этих словах, и Лукас безжалостно кивнул: — А ты что, воображал, что твой порыв души не найдёт отклика в сердцах любимых тобою патрицианцев? Нет уж, они, как и я, восхищены твоей преданностью вассальной клятве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
