— Господин Маркиз! .. Хозе! ..
И он изо всей силы трясет мулата, который как будто приходит в себя, раскрывает глаза, садится, окидывает безумным взглядом эльзасца и вдруг разражается диким хохотом, нервным, неестественным смехом сумасшедшего.
— Ну, наконец-то! .. Этот жив! А остальные?
Винкельман снова возвращается к Шарлю, хватает его в свои объятия, подымает, как ребенка, и несет на подстилку из листьев. Затем, не зная, что ему делать, обнажает его грудь и принимается растирать руки.
Вскоре он замечает с невыразимой радостью, что тело Шарля мало-помалу розовеет благодаря возобновившемуся кровообращению. Конечности начинают согреваться, дыхание восстанавливается, и вдруг все его тело конвульсивно вздрагивает с ног до головы.
Подобно Хозе, он наполовину приподымается, затем садится как-то бессознательно и вдруг заходится громким, резким хохотом.
— Да они обезумели! — прошептал бедняга в полном отчаянии. — Они даже не узнают меня, они смеются, как люди, потерявшие голову!? Шарль, добрый господин мой, придите в себя! Скажите хоть слово! — молил Винкельман.
Но в ответ слышит еще более безумный смех.
Эльзасец оглядывается и видит мулата, который, присев на корточках над Маркизом, проделывает с ним что-то странное.
Маркиз также раскрыл глаза и бессмысленно смотрит на крупных черных муравьев, ползущих у него по ногам, а Хозе с самым серьезным видом ловит этих муравьев двумя пальцами и с наслаждением ест их.
— Они лишились рассудка, — горестно воскликнул эльзасец. — Но что с ними произошло? Чего они поели? А-а, теперь я понимаю… Это вчерашний ужин. Эти негодяи индейцы отравили нашу пищу! Да, да… вот почему все наши продукты имели такой отвратительный вкус! Но почему же я один в своем уме? Вероятно, потому, что у меня лошадиная натура… Яд почти не подействовал на меня. Теперь мы остались одни, без оружия, без аптечки, без съестных припасов, затерянные в этом бесконечном лесу. Что же нам делать?! Господи, что нам делать?!
И он снова бессознательно принимается растирать Шарля, причем так усердствует, что молодой человек, наконец, вскрикивает от боли и начинает браниться полусердито, полушутя.
— Да это какой-то бык, очень сильный, но смирный бык, который растирает меня! Да, бык… хм! Да этот бык-то, человек! .. а человек этот… да помогите же мне! .. дайте мне вспомнить… Ах, да! .. Да, это Винкельман! ..
Взгляд его при этом на мгновение становится осмысленным, и он шепчет слабым, чуть слышным голосом:
— Винкельман! .. Я вас узнаю… нас отравили… ассаку… средство против этого яда… может быть Хозе знает! — затем он снова начинает бредить.
Тогда эльзасец возвращается к мулату, трясет его, зовет по имени.
— Хозе! Слышите меня?
— Да! .. Хинные деревья… есть…
— Теперь дело не в хинных деревьях… скажите, знаете вы яд ассаку? .. отраву? ..
— Да, да… ассаку… Как же, это индейский яд… да, да!
— А какое против него средство?
— Ах, да… средство… зачем это средство?
— Скажите мне это средство! Сейчас же, слышите, сейчас!
— Не убивайте меня, если вы канаемэ!
— Лекарство против ассаку, спрашиваю я вас, — какое лекарство?
— Соль! Соль… Ешьте соль!
— Но где же взять соль? Разве только в Боа-Виста! Ведь наш маленький запас соли давно истощился! Боже мой! Что же мне делать?!
Нет никакой надежды раздобыть соль в лесу. Винкельман опустил голову на руки и принялся усиленно размышлять.
— Придумаем что-нибудь другое! — пробормотал он.
И взгляд его, невольно блуждавший кругом, вдруг остановился на красивой, стройной пальме с кроной из листьев темно-зеленого цвета. Он радостно воскликнул:
— Эй, ведь это парипу. Она может дать нам кое-что, заменяющее соль… Конечно, не морскую соль, но такое вещество, которое может при случае заменить соль. Мы, лесные бродяги, знаем это! Жаль только, операция эта длинная! Ну, да что же делать?! Если надо иметь терпение, так не нам этому учиться! — И, не теряя ни минуты времени, он взял свой тесак, оставшийся у него в ножнах, не замеченный индейцами и изо всей силы стал рубить им по стволу стройной пальмы.
Пальма с шумом падает; тогда Винкельман рассекает верхушку ее на части длиною в метр, торопливо сваливает их в кучу, наскоро нарезает тем же тесаком несколько пучков сухой травы, выбивает кремнем огонь и разжигает костер. Пальма быстро загорается; вскоре все обращается в груду пылающих углей, которые медленно сгорают.
Вся эта предварительная операция продолжается около полутора часов. К счастью, больные довольно спокойны. Они задремали в тени, и если их воспаленный мозг дает себя знать время от времени бессвязным бредом, то все же состояние их не ухудшается. Им, в сущности, не хуже и не лучше.
Винкельман, несколько успокоенный этим, спешит собрать горячую золу и охлаждает ее мелкими грудками, затем отправляется за водой.
Индейцы, спеша уйти, забыли две больших куи, по пять литров каждая. Эльзасец берет один из этих сосудов и отправляется с ним на ручей, бегущий поблизости, и тотчас же возвращается назад.
Тем временем зола успела несколько остыть; теперь надо ее промыть, чтобы извлечь из нее соли. Конечно, новоявленный химик не знает ни свойств, ни названий этих солей. Ему все равно, как ученые называют их: углекислый калий или сода, фосфат или серно-кислый натрий или хлористый натрий.
Для него эти названия ровно ничего не значат; самое главное — это добыть соль. Хотя у нее несколько горьковатый вкус, индейцы, черные и даже белые пользуются ею для кухонных целей, за неимением морской соли или хлористого натрия. Соль, содержащаяся в золе парипу в весьма значительном количестве, — это хлористый калий.
Как тогда, когда он был новичком в больших лесах, ему показывали опытные люди, впоследствии он это делал и сам, он натягивает над пустой чашкой кусок своего шерстяного тонкого пояса, осторожно высыпает на это импровизированное сито небольшую грудку золы и затем осторожно льет на золу воду из другой чашки. Вода, проходя сквозь золу, уносит за собой растворимые соли, попутно растворяя их, в нижнюю пустую чашку через сито.
Люди, изготовляющие для своих кулинарных потребностей соль парипу, обычно испаряют на солнце воду, насыщенную солью, чтобы получились кристаллы, которыми и приправляют свои кушанья. Но Винкельман, хотя и не химик, тем не менее человек практичный и умеет ценить время.
Он рассуждает и вполне резонно, что, несмотря на чрезвычайно высокую температуру на испарение воды, насыщенной солью, потребуется по меньшей мере два часа. Кроме того, чтобы заставить больных принять эту соль, придется снова растворять ее в воде, для чего же эта двойная операция?
