«Сегодня были предъявлены обвинения окружному прокурору Сан-Франциско Маккинли Бруксу, которого подозревают в том, что он, используя свое служебное положение, вмешивался в ход кампании по выборам в Сенат, а также препятствовал нормальной работе суда в ходе процесса над известным адвокатом Кристофером Паже…»
На экране появился Маккинли Брукс; мрачнее тучи, он в окружении своих адвокатов выходил из здания федеральной администрации. Брукс отказался говорить с прессой.
Ведущая продолжала:
«Обвинение против Брукса основывается на показаниях политического консультанта Джорджа Нортона, который утверждает, что говорил с Бруксом от имени Джеймса Коулта, претендента на пост губернатора. Как стало известно из источников, близких к федеральному «большому жюри», он передал предназначавшиеся на избирательную кампанию деньги Рикардо Ариасу, бывшему мужу Терезы Перальты, которая является сотрудником фирмы мистера Паже. За это Рикардо Ариас должен был выступить с сенсационными разоблачениями мистера Паже и его сына. После загадочной смерти Рикардо Ариаса мистер Нортон — предположительно, следуя инструкции, полученной им от одного из ближайших помощников Джеймса Коулта, — снова связался с окружным прокурором Бруксом, который должен был помешать полиции установить связь между Рикардо Ариасом и Джеймсом Коултом. Джеймс Коулт отрицает все обвинения в свой адрес…»
На экране появился Коулт; окруженный камерами, он стоял у пальмы во дворе своего дома в Бел-Эйр, напряженный, но сосредоточенный.
— Неважно выглядит, — заметил Мур. — Похож на альбиноса. Видно, общественное внимание не идет ему на пользу.
Паже кивнул.
— Славные ребята. Я по ним даже соскучился.
«Эти обвинения, — с гневом заговорил Коулт, — не что иное, как происки тех, кто противостоит моим усилиям повысить уровень жизни всех калифорнийцев, богатых и бедных. Мы надеемся на справедливость и уверены, что она не заставит себя долго ждать…»
— Ставлю два против одного, что Маккинли продаст его с потрохами, — пробормотал Паже.
— Два ящика «Перье» против бутылки «Мартини»? Ты серьезно?
— Вполне.
На экране Коулт беззвучно шевелил губами.
«Однако, — продолжала ведущая за кадром, — мы располагаем данными о том, что Маккинли Брукс пытается договориться о смягчении обвинения в обмен на его показания относительно своих контактов с Джеймсом Коултом. Пока неясно, увенчаются ли его переговоры с властями успехом, но уже можно сказать наверняка, что политической карьере мистера Коулта причинен непоправимый вред».
— Коулт влип, — проронил Мур. — Неважно, сдаст его Мак или нет.
— Как насчет пари, Джонни? Будут встречные ставки?
— Нет уж, увольте. К тому же и так все ясно. Мак обязательно сдаст его. Вопрос только — за сколько.
Ведущая вновь появилась на экране:
«В связи с сегодняшними событиями весьма вероятно, что пост окружного прокурора займет Виктор Салинас, известный своими критическими выступлениями против Маккинли Брукса. В интервью нашей программе мистер Салинас, в частности, сказал, я цитирую: „Процесс по делу об убийстве Рикардо Ариаса был пародией на судопроизводство. Обвинения, выдвинутые против окружного прокурора, еще раз подтверждают, что правосудие не продается, каким бы богатством и влиянием ни располагал покупатель“».
Паже заметил, как усмехнулся Мур, глядя в стакан минералки.
«Что касается мистера Паже, который все это время хранил молчание, то он был крайне сдержан в оценке этих событий. Вот что он сказал, я цитирую: „Уверен, с мистером Коултом обойдутся более снисходительно, чем он обошелся с моим сыном. Разумеется, он рассчитывает на это“».
Мур внимательно посмотрел на Паже.
— Как некрасиво, — произнес он, — заставлять Коулта отдуваться за грязные делишки Рики.
Крис равнодушно пожал плечами.
— В этом есть какая-то изысканность, по-моему. — Он поднял бокал. — Как бы там ни было, Кэролайн теперь может спать спокойно.
Они чокнулись.
— Весьма великодушно с твоей стороны, — сказал Мур. — Правда, нельзя не отметить, что попутно ты восстановил доброе имя Карло. А в каком-то смысле и свое собственное.
Паже улыбнулся.
— В конце концов, ведь нам здесь жить. И нам, и Терри.
— Это верно, — согласился Джонни. Он замолчал, потом подозрительно покосился на Паже и спросил: — И все же, кто убил Рикардо Ариаса?
— Разумеется, Джеймс Коулт, кто же еще, — с плутоватой улыбкой ответил тот. — Разве не он заварил всю эту кашу?
Тереза Перальта лежала рядом с Паже в его спальне.
Только что миновало Рождество; Елена, которая не могла нарадоваться подаркам, была у Розы. Со дня смерти Рики прошло четырнадцать месяцев, и девочка по-прежнему ни о чем не догадывалась. Ее мироощущение все больше и больше определялось беззаветной привязанностью к ней бабушки и материнской любовью. Видя это, Терри чувствовала себя на седьмом небе. Разговоры об отце, которые могли бы нарушить хрупкое душевное равновесие Елены, прекратились. Тереза сознавала, что со свойственным ребенку инстинктом самосохранения ее дочь, прежде чем обратиться к прошлому, старается найти опору в настоящем. С исчезновением Рики к Елене стало возвращаться чувство безопасности.
От этой мысли Терри стало грустно. Она прижалась к Крису.
На его лице лежала печать безмятежного покоя. Еще недавно они сжимали друг друга в объятиях, неторопливых и сладких, длившихся до тех пор, пока Терри в самозабвении не откинулась на подушку, устремив на Криса взгляд, исполненный неподдельного изумления и наслаждения. Ощущения от близости были намного богаче, когда Тереза знала, что это не просто бегство от действительности, а конечная цель. Хотя до последнего момента она не вполне отдавала себе отчет в том, куда же они держат путь.
— Помнишь, как мы занимались этим первый раз? — спросила она.
— Ты имеешь в виду сегодня? Конечно, помню.
— Я имею в виду самый первый раз.
Паже медленно кивнул.
— Тогда тебя лишили опекунства. Сегодня мы принадлежим сами себе. Это совсем другое дело.
Она задумчиво смотрела в его глаза.
— Но мы-то остались прежними?
Он отодвинулся и, облокотившись на подушку, внимательно посмотрел на нее.
— Мы никогда уже не будем прежними. Слишком много нам пришлось пережить.
В глазах его стояла такая невыразимая печаль, что у Терезы заныло сердце.
— Как, например, мои подозрения на твой счет? — промолвила она.
— Это было, — спокойно произнес Крис. — Возможно, я сам виноват. Теперь уже ничего не поделаешь.
— Нет, Крис, ты не виноват. — Терри устало покачала головой. — Просто мне кажется, что после всего случившегося я стала любить тебя чуть сильнее, а ты меня — чуть меньше.
— Ты так считаешь?
— Да. — Терри с удивлением обнаружила, что вот-вот разрыдается. — Черт побери, Крис. У меня разрывается сердце от любви к тебе. С тех самых пор, как все это началось, ты был бесконечно добр ко мне, оказав тем самым неоценимую помощь. Но с каждым днем чем лучше мне становилось, тем больше болела душа при мысли о том, чего я могу лишиться. Я избавилась от изнурительных кошмаров, раздумья об отце все меньше тревожат меня — я даже смирилась с тем, что сделала моя мать; по крайней мере, понимаю теперь, как она дошла до этого. Я могу жить с этим. Но не в силах свыкнуться с мыслью о том, что теряю тебя.
— Терри, но ты же не потеряла меня.
— Но и не приобрела. — Словно со стороны услышала она, как взлетел ее голос. — Боже, я не хочу, чтобы вся наша жизнь вращалась вокруг Рики. Но получается именно так. Поскольку ты никогда не забудешь того, что с нами произошло.
— Нет, не забуду. — В голосе Криса не было ни тени раздражения. Он смотрел на нее, как человек, который не может позволить себе неправды без достаточных к тому оснований. — Так чего же ты хочешь?
«Тебя, — подумала в отчаянии Терри, — такого, каким ты был прежде». Она почувствовала себя беззащитной, как никогда.
— Помнишь, в Портофино ты говорил мне, чего хочешь ты? — чуть слышно произнесла она. — Я хочу того же. Хочу иметь от тебя ребенка. Хочу, чтобы ты любил меня и Елену. Тогда я уже сказала тебе об этом.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Думаешь, у нас получится? Семья и все такое?
— У меня получится. Вопрос в том, получится ли у тебя. И у Карло.
Взгляд Криса смягчился.
— Считай, что Карло ты уже покорила, — ответил он. — Думаешь, я не знаю, кому обязан возвращением сына? Мне трудно просить за себя; я не умею даже вызвать к себе сочувствие. Дело не в том, понимают люди меня — или Карло…
Терри дотронулась до него ладонью:
— Я понимаю тебя, Крис. Я всегда понимала тебя, за исключением этих проклятых четырех месяцев.
