чувствую полное душевное расположение. Но между нами ничего нет. Просто она частая моя пассажирка. Здороваться даже начали.
— Тогда полный порядок, — сказал товарищ с неожиданной грустью.
Сейчас, по дороге домой, Никиту томила непонятная тревога, и он заставлял себя думать о другом.
Ему давно не приходилось ездить ночью. Надо бы вспомнить, когда же это было в последний раз? И он стал думать о пасеке, о далеком засушливом лете, когда приходилось чуть ли не круглые сутки мотаться по району в поисках живого поля. Стонала от перегрузок машина, скрипели суставы, хрустела на зубах пыль.
Тогда и случилось ему, уставшему, ехать ночью. Сон смежал веки, все плыло вокруг в беспросветном темном мраке, и поля за стеклом словно превратились в бесконечный пустынный океан, который шевелился, покачивался. Никита разулся, поставил на рычаги босые ноги, и ему стало легче. Он знал, что теперь не уснет, что между ним и усталой машиной тесная, почти дружеская связь и они не подведут друг друга.
Никита загнал машину в гараж. Даже в бледно-желтое мути сорокаваттной лампочки было видно, что рука хозяина давно отсутствует в этом когда-то милом сердцу помещении. Все сдвинуто со своих мест, на полу — непонятно откуда взявшийся бумажный мусор.
«Объявлю субботник, — пообещал себе Никита. — И все вылижу до зеркального блеска».
Он замкнул дверь, пошел домой по тропинке мимо чужих гаражей, черных и загадочных, как надгробья. Когда выходил на свободное пространство двора, от последнего гаража отделились две фигуры.
— Кореш, — крикнул один, — погоди-ка!
Сердце у Никиты замерло. Он хотел прибавить шагу, сделав вид, что ничего не слышал, быстренько пересечь двор и нырнуть в родной подъезд, который издали казался надежным, как крепость, но увидел, что путь отрезан: от дома тоже двигалась фигура. Казалось, что в этот поздний час дни рождались из ничего, из темноты и мрака — призраки с руками, засунутыми в карманы, и поднятыми воротниками.
Он остановился и подумал: первому, Кто подойдет, — по зубам, второму — ногой в живот, третий тогда будет не помехой.
Двое подошли, и один из них сразу же спросил:
— Друг, как пройти на центральную площадь?
Второй, дурачась, весело прогнусавил:
— Не подбросишь на такси? Мы очень спешим.
Никита осторожно озирался: вдруг откуда-нибудь возьмет да и появится милиционер? Но милиционер не появился, а первый из подошедших сказал задушевно:
— Не жмись, нехорошо.
Дружеский тон бандита возвратил Никите способность мыслить.
«Подонки, негодяи, — стал закипать он. — Прыщи, зеленая плесень!»
Он уже мог рассмотреть их лица — молодые, еще ни разу не бритые морды, фуражки, надвинутые до переносицы. Жалко, что не прихватил с собой монтировку или гаечный ключ.
— Пошли вон, собаки, — самым низким голосом сказал Никита. Даже сам не ожидал, что получится так устрашающе.
Вдруг сзади раздался ошеломляюще знакомый голос:
— Ну, что здесь?
Никита резко обернулся.
Колька!
Сын покачивался с пяток на носки, козырек фуражки, как и у тех, лежал на переносице, руки были в карманах.
— Кореш не хочет поделиться на такси, — сказал первый.
— А трамваи уже не ходят, — сказал второй, дурашливо и гнусаво.
— Работать надо, и деньги будут, — произнес Колька странным тоном. Так отцы увещевают своих непослушных малолеток. — Идем, папаша, я тебя провожу.
Потрясенный Никита развел руками, словно извинялся перед бандитами, и пошел за сыном.
— Николай, — позвал он, чувствуя, как поднимается в нем такой страх, что ой-ей-ей! Это что же дальше будет? Вся прожитая жизнь, как псу под хвост… — Николай!
Колька не ответил. Так они дошли до подъезда.
— Ты мне можешь объяснить, что происходит?
— Папаша, ровным счетом ничего, — ответил Колька и усмехнулся. Никита понял: сына больше не было, а в соседнем подъезде с бывшей женой Верой Васильевной проживал хладнокровный, расчетливый… тут даже нелегко подобрать нужное слово — кто проживал.
— Может, зайдешь, поговорим?
— Да нет, чего говорить…
Никита все не мог прийти в себя, и ему трудно было найти нужный тон. Потом он со стыдом припоминал, что позабыл в эти минуты, кто кому кем приходится.
— Школу-то не бросил?
— Нет пока.
— Жил бы у меня, что мешает?
— Какая разница? — вяло ответил Колька, не глядя на отца, — Ладно, я побегу, а то мать бузу поднимет.
Он повернулся, собираясь уходить, но Никита схватил Кольку за плечо.
— Что же вы, подонки, на своих кидаетесь?
Колька резко присел, освобождаясь от рук отца, отбежал в сторону.
— Не ори, — прошептал он с такой злостью, что Никита снова растерялся.
Разбрызгивая лужи, топоча тяжелыми резиновыми сапогами, Колька понесся к своему подъезду.
«Зайти к ним? — подумал Никита. — А что это даст? Еще сильнее озлобит».
В конце концов он предлагал взять Кольку к себе. Да и сейчас не против… Однако с той стороны никаких результатов, полное игнорирование. Вот теперь расхлебывайте. Сами!
В комнате Никита зажег свет, посмотрел на неубранную кровать: одеяло без пододеяльника, скомканная простыня, а на полу тоже откуда-то мусор.
Он остановился под лампочкой, поднес к самому лицу квадратный кулак, сжал его, сколько было силы, так что кожа на суставах натянулась и побелела, и стал внимательно рассматривать. Такая сила исходила от него, что, казалось, им бы стены дробить. А тридцать минут назад растерялся, как сопливый школьник. Сильно, однако, едали нервы.
Надо что-то делать. Сердце часто говорит: Никита, переходи к Наташе насовсем, и начинайте строить общую жизнь. Человек она еще молодой, и ты, при твоем упорстве, вылепишь из нее все, что тебе нужно.
Но разум осаживает сердце; да, женщина она молодая, но уже закончила институт, работает на заводе, в конструкторском бюро, у нее у самой большой опыт лепить из других что требуется. А хрупкость и нежность, белые красивые волосы вводят в заблуждение. У нее есть своя внутренняя жизнь, и ты, Никита, никогда не будешь там. Рано или поздно, находясь рядом с ней, ты из вулкана спящего вдруг превратишься в действующий, и тогда откуда только что возьмется…
Если откровенно говорить, эти смелые мысли насчет Наташи стали появляться у Никиты недавно. Над его горизонтом всходила другая женщина. Та была не очень молодая, всегда строго одетая, в неестественно белым лицом и светлыми, как льдинки, глазами.
С некоторых пор она стала часто ездить по маршруту Никиты, и даже сменщик его, Василий Захарович, заприметил ее и сказал, что у нее «штучное лицо». Когда она проходила мимо Никиты в салон, его обдавало тонким ароматом духов, и он вдыхал его полной грудью, стараясь даже крошечки не упустить. От бывшей жены Веры последнее время пахло медицинским кабинетом. Наташа парфюмерией не пользовалась, так что было на что обратить
