– Карфагеняне… Друзья… Христиане, – начал Августин. – Рад видеть, что вы собрались здесь сегодня; рад так, как радуется отец, наблюдающий за тем, как играют его дети. Но представьте себе, что эти детские игры могли бы завести их в вади, в вади, где скрываются ядовитые змеи и скорпионы? Разве он не предостерег бы их от этого? Уберегать детей своих от неверных поступков – не в этом ли заключается отцовский долг?
Толпа одобрительно загалдела. Многие из пришедших в форум помнили, как беспокойные родители не позволяли им играть в лесных районах или заброшенных строениях.
«Хорошее начало», – подумал Августин. Секрет правильного обращения с аудиторией заключался в том, что слушателей всегда следовало ругать, а не хвалить; этому он научился у «златоустого» архиепископа Константинополя, Хризостома, автора незабвенных «Наставлений».
– Господь, Отец ваш Небесный, любит вас и предостерегает – через меня, своего недостойного слугу, – от опасностей, которым вы подвергаете себя, принимая участие в этом празднике. Вы ослеплены его великолепием и роскошью, оглушены шумом его обольстительной музыки, и не замечаете спрятавшихся за камнем василисков, не слышите злого шипения змей. От всего своего сердца советую я вам отказаться от искушений этого нечестивого фестиваля. Подумайте лучше о любви Божьей, спросите себя: «Стоит ли мне отвергать эту любовь и ставить тем самым душу свою под угрозу?» Ведь отмечая этот греховный праздник, именно так вы и поступаете.
Августин остановился, внезапно осознав, что, увлекшись силой собственного красноречия, он совершенно забыл о своих слушателях, времени и месте – обо всем, за исключением крайней необходимости предупредить пришедших в форум карфагенян о неблаговидности их поведения. Он взглянул на небо: солнце уже прошло свой меридиан. Он начал свою речь в четвертом часу, то есть… говорил больше двух часов! Августин обвел взглядом слушавших его людей. Уважая его авторитет, они не разошлись, но стали беспокойными и невнимательными. У многих на лицах читалось недоумение; большая же часть собравшихся выглядела уставшей и сердитой, возмущенной таким вторжением в их веселье. Будучи реалистом, Августин понял, что не сумел завоевать их расположение и что, продолжая выступление, он рискует еще больше восстановить их против себя, и решил закругляться.
– Вот почему, друзья мои, хочу я закончить словами…
– Ох, избавьте нас от своих поучений – вы и так сказали достаточно, – прервал его невысокий, полный мужчина, лицо которого показалось Августину смутно знакомым. «Макробий, автор трактата «Сатурналии», – вспомнил он, – rhetor в университете, том самом учреждении, где я выиграл приз в риторике». Пребывая в смятении, Августин услышал, что острота молодого ученого была встречена приветственными смешками. Почувствовав назревающий конфликт, толпа оживилась. Сдавать ситуацию без боя Августин не собирался.
– Если из всего моего скромного выступления вам запомнится лишь одно, пусть – пусть это будет… – Тут Августин запнулся; он чувствовал, что голос его звучит слабо, примирительно. Не так все должно было закончиться. Он продолжил. – Запомните лишь одно, друзья. Без милости Божьей мы – никто. Сами мы ничего…
– Не можем сделать? – Макробий превратил утверждение Августина в вопрос. – Ваше высокопреосвященство, – формально правильное обращение было произнесено с едва уловимой иронией, – вы все время вспоминаете о милости Божьей. А как же воля самого человека? Вы что, считаете, мы ничего не можем добиться сами?
– Так вы утверждаете, что люди могут прийти к добродетели сами, без Божьей помощи? – пылко возразил епископ. Самообладание, увещевал он себя, сохраняй самообладание; стоит лишь дать выход гневу – и все будет потеряно.
– Не совсем так, – легко парировал его оппонент. – Похоже, вы не настроены отвечать на мой вопрос. Что ж, тогда я отвечу на ваш. Возможно, милость Божья и существует; отрицать не буду. Но лишь в качестве божественной помощи. Небеса помогают тем, кто сам творит свою жизнь.
Слова Макробия потрясли Августина до глубины души. Отрицание верховенства Божьей воли было равнозначно ереси. Этот человек опасен, подумал епископ, очевидно, он является последователем того шотландского монаха, Пелагия, который утверждал, что к избавлению люди могут прийти лишь через собственные старания и стремления.
– По сути же, из вашей теории праведности и предопределения можно сделать безрадостные выводы, – продолжал Макробий. – Согласно вашей философии, все, что происходит, предопределено заранее, из чего мы можем заключить, что варвары в любом случае опустошат Римскую империю – ваш Град Земной, – и ничего с этим поделать мы не в силах.
Приглушенный гул одобрения пронесся по форуму. Номинально будучи христианами, многие из собравшихся все еще сохраняли языческий, мирской склад ума; в качестве гарантии личной безопасности вопрос продолжения существования империи являлся для них крайне значимым.
– Римская империя и Земной Город – не одно и то же, – возразил Августин, вынужденно переходя в наступление. Епископ был на грани паники – ситуация ускользала из-под его контроля. В отчаянии он огляделся по сторонам. Где же defensores , церковная стража, которая имеет право арестовать религиозных агитаторов? «Попрятались по углам», – подумал он с горечью. Естественно – в этот день народного ликования любые попытки арестов легко могли вызвать массовые беспорядки.
– Земной Город – это государство нечестивцев – падших ангелов, душ грешников, живущих в этом мире, – прокричал Августин, но его уже никто не слушал. Впервые в жизни епископ потерял внимание аудитории.
В форуме вдруг стало темно; небо заволокло огромными грозовыми облаками, задул типичный для этих мест северо-западный зимний шквалистый ветер. Застучавший по брусчатке и крытым черепицей крышам домов град вмиг разогнал толпу. Макробий иронично помахал Августину рукой:
– Своевременное вмешательство, вы не находите, епископ? Уж не по божьей ли милости?
Потрясенный и униженный, возвращался Августин во дворец по опустевшим улицам. Затея его потерпела полный крах. Ничего, битва еще не закончена, сказал он себе. Пусть враги Господа нашего сильны и вездесущи, я до конца дней моих буду давать им отпор. Будет на то воля Божья – придет и победа.
Глава 6
О поступках судят по их результатам.
Августин Аврелий. Письма. 400 г.
К толстой стопке листов папируса, помеченной «Бонифаций», Аэций добавил последнее донесение из Африки, только что присланное одним из agentes in rebus , тайных агентов, постоянно державших его в курсе всех изменений политической ситуации в этом регионе. В своем личном дневнике полководец написал: «Еще немного – и Бонифаций попадет в расставленные мною сети. Поступив так, как я ему советовал, он нарушил указания императора, что, само по себе, уже является довольно-таки серьезным проступком, но – в его случае – не тем, что карается смертной казнью. Вряд ли Плацидия согласится казнить героя прежних лет за такую мелочь. Тем не менее, оказав вооруженное сопротивление тем, кто был послан его арестовать, Бонифаций перешел Рубикон и должен быть объявлен врагом государства».
Жаль, что ради благого дела приходится жертвовать таким прекрасным воином и человеком, искренне жаль, подумал Аэций, вновь завязывая ремешки, коими был перетянут кодекс, представлявший собой набор тонких вощеных дощечек, заключенных в изысканный, искусно вырезанный из слоновой кости футляр – подарок Плацидии «преданному другу». Собственные мысли папирусу он старался не доверять. «Всегда пиши на воске, – советовал ему отец, бывший, как и сам Аэций, магистром конницы и непревзойденным политическим интриганом, – чернила – союзник палача». И совету этому Аэций следовал усердно и неукоснительно. Конечно, он, бывало, писал и противоречащие друг другу письма Бонифацию и Плацидии, но они попадали в категорию государственных тайн и фактически не могли стать объектом расследования. Досье же, заведенное на Бонифация, содержало бесстрастные и фактические донесения, никоим образом не свидетельствующие о неком злом умысле. Все же то, что писалось на парафинированных табличках, легко стиралось тупым концом пера. И пока Аэций продолжал сохранять осторожность, руки его оставались незамаранными – по крайней мере, в глазах окружающих. А не это ли – главное? В конце концов, разве не этот принцип лежит в основе теологической позиции, занятой самим Августином в отношении нравственного поведения тех, кто совершает те или иные деяния? «О поступках судят по их результатам», – успокоил епископ своего друга Консенция, когда тот признался, что солгал для того, чтобы спасти обвиненного в разовой растрате чужих денег, во всех же прочих отношениях – совершенно безупречного, чиновника.
