— У меня вообще-то обратный билет через две недели, — попыталась я внести ясность в мои планы.
Макс даже удивился:
— Ну и что? Какой такой шашлык-машлык? На когда он у тебя?
Я порылась в сумочке и вытащила сложенный вдвое и уже изрядно помявшийся билет.
— Осталось двенадцать дней.
— Можно мне посмотреть?
Не дожидаясь ответа, Макс взял у меня билет и небрежным жестом выкинул его в окошко. Вывернувшись назад, я в полном шоке пронаблюдала, как, покрутившись в воздушном потоке, билет спланировал прямо в лужу, где был тотчас раздавлен проехавшей машиной.
— Ты что сделал?! — выдохнула я в ужасе.
— Ай! Упал, — весело хохотнул Макс. — На когда, значит, ты говоришь, у тебя был билет?
— Впереди двенадцать дней, — сказала я растерянно. — Зачем ты так сделал? Он же денег стоил.
— Чего-чего он стоил? А мои чувства, по-твоему, ничего не стоят? Солнышко, расслабься. Ты остаешься тут, и мы на следующей неделе вылетаем с тобой в Нижний. Паспорт у тебя с собой? Можно мне его тоже посмотреть?
— Нельзя!
Не хватало только, чтобы вслед за билетом на московских мостовых очутился и мой голландский паспорт. Макс прочел мои мысли.
— Да не буду я выкидывать твой паспорт… нажитый непосильным трудом, — заверил меня он. — Хотел просто глянуть, до которого у тебя виза.
Зарывшись с головой в сумочку, я нащупала там паспорт и, на всякий случай все-таки не доставая его, проверила даты визы.
— Виза тоже заканчивается через две недели.
— Ну тогда оставишь паспорт мне. Придется вопрос этот супер сложный решать. Открываешь бардачок, — командовал Макс тоном, не привыкшим к возражениям. — Там желтенький блокнотик видишь? Вырываешь листочек, пишешь на нем свой московский адрес… Что там еще может понадобиться? Я позвоню друзьям в министерство и все узнаю, короче.
Как зомби, плохо соображая, что делаю, я написала мамин адрес на вырванном листочке и вложила в паспорт. Покрутила паспорт в руках и засунула обратно в сумку.
— Макс, ты не понимаешь. У меня там бизнес. Я и так его бросила на девочек… А они даже по-русски не говорят, всех клиентов упустят.
— Бизнес? — протянул Макс и присвистнул. — Это тот, который я уже видел? Девочка моя, ты вообще не создана для бизнеса, я тебе не говорил? Дома твои ни к черту не годятся. Я вообще удивляюсь, как ты там концы с концами сводила раньше. Забудь ты. У нас теперь совершенно другой будет бизнес. Будешь со мной строить больницы. Хочешь? Или ничего делать не будешь вообще. Как тебе нравится.
Я не понимала. Таким своеобразным образом он мне делает предложение остаться с ним в Москве?!
— На следующей неделе вылетаем в Нижний, — как ни в чем не бывало продолжал тем временем развивать свою мысль довольный собой Макс. — Там три дня, потом в Пензу, еще пару дней… Извини, что не Париж, да только что мы с тобой в Париже не видели? А больницы — это здорово! Ты увидишь. У нас тут, правда, все через одно место пропихивать приходится, но зато когда смотришь, как сотни пациентов, совершенно бесплатно проходят курсы лечения на потрясающем диализном оборудовании… Реально ничего же такого раньше не было. Раньше почечники, например, в очередях по полгода записывались на один имеющийся в области агрегат, или в Москву ездили, кто мог как-то себе это пробить. А теперь все на местах, бесплатно, по страховой карте. Доступно, удобно, красиво, без очередей…
Макс говорил, словно описывал свою мечту. Глаза его блестели, а рука поглаживала полированный деревянный руль.
— А как так, что это выходит людям бесплатно?
— Да так. За деньги предоставить сервис — ума много не надо. А мы делаем так, что из бюджета идет проплата за лечение. И нам хорошо, и людям, наконец, что-то достанется. Я тебе объясню схему, если интересно…
Но объяснить он ничего не успел. Запев мелодией из «Однажды в Америке», у Макса опять оживился телефон. Послушав минуту молча, Макс неожиданно сильно ударил по глянцевой приборной панели ребром ладони, чертыхнулся и остановился на обочине.
— Мне тут надо поговорить с нехорошими людьми на понятном им языке, — обратился он ко мне, зажимая ладонью трубку. — Ты посиди минутку, я выйду из машины, мне перед тобой неудобно ругаться.
И действительно вышел из машины. Дверь за ним закрылась и полностью звукоизолировала меня от внешнего мира. О чем он говорил, было не слышно, но то, что он сильно ругался, было очевидно и по его жестикуляции, и по тому, как нервно он расхаживал туда-сюда вдоль машины, рассекая ладонью воздух.
— Может, ты сегодня занят, и бог с ним, с ужином? — спросила я робко, когда он сел обратно за руль.
— Дарлинг, я всегда буду занят. Что ж мне теперь, отказать себе в удовольствии провести вечер в обществе такой красивой женщины? Поэтому я и говорю, ты полетишь со мной, иначе нам вообще некогда будет общаться. Знаешь, чего мне стоит второй день подряд освобождаться к семи? Долго я так не смогу, а видеть тебя мне очень приятно.
Говоря это, он слегка дотронулся до моего запястья и чуть задержал свою руку. По мне прошла волна мурашек — то ли от его прикосновения, то ли от жесткости и ледяной определенности этого его «всегда буду занят». Что я делаю в его жизни, в Москве? — подумала я, впервые осознав, насколько различны наши миры. Может быть, папа с мамой и правы: я уже настолько принадлежу тихому и размеренному европейскому образу жизни, что зря связалась с русским бизнесменом. Моя закаленная когда-то русская нервная система уже совершенно атрофировалась от расслабленной жизни в городе, где рабочий день заканчивается к пяти, ну максимум шести вечера. И вовсе не потому, что у нас в офисах вырубают электричество после шести часов, а просто всей стране мучительно жалко отдавать работе слишком много времени, есть и другие вещи, которыми мы хотим успеть насладиться в этом, лишенном какого бы то ни было другого смысла, кроме получения удовольствия, проекте под названием «Ну вот я и родился. И что мне теперь с этим делать?»
Голландская социальная реклама надрывалась не одно десятилетие, пытаясь бескорыстно втолковать толпе вечные ценности. Я вспомнила, как напротив моего дома несколько месяцев (и причем полностью за счет государства) висел рекламный щит: на фоне яркого неба на качелях нам навстречу летит маленькая девочка, ветер развевает волосы, в глазах солнечные зайчики. Подпись внизу гласила: «There is also a life besides your job!» Или вот телевизионный ролик: мужик в галстуке, в полосатой офисной рубашке с закатанными по локоть рукавами и с шахтерским фонариком на лбу, истекая потом, роет огромной лопатой подземный ход. Через полминуты мы видим конечную цель его трудов: перепачканный с головы до ног, он наконец вылезает из-под земли на зеленой поляне, усыпанной ромашками. Стрекочут кузнечики. На заднем плане за поляной виднеется комплекс небоскребов офисного типа, откуда он, как с каторги, только что сбежал. Мужик оглядывается и, расплываясь в улыбке от счастья, показывает офису выразительно выпрямленный средний палец. Голос за кадром: «There is also a life outside your office!»
Я вообще никак не понимала этих новых русских, так обильно разбавивших последние списки Форбса своими русскими фамилиями. Почему они, например, до сих пор, не останавливаясь, работают, как какие-то кролики «Duracell»? Ведь денег там уже, понятно, хватит на поколений десять вперед. Почему не бросить все это к едрене фене и не пожить все-таки в свое удовольствие? Жизнь, на мой взгляд, состояла только частично, процентов, может быть, на двадцать, из карьерно-финансовой сферы (я называла про себя все эти темы «I can do it» и визуализировала при этом плакат, висящий в туалете моего амстердамского офиса: бодрая американская фабричная деваха из тридцатых годов, в гороховом сарафане и красном платочке на голове, гордо показывала зрителям свой накачанный бицепс). Основная же и наиболее приятная часть жизни складывалась из таких вещей, как свободное время для того, что тебе приятно. Например, любить или путешествовать, танцевать или играть на саксофоне, иметь возможность часто оказываться там, где хочешь, и делать то, что хочешь. Всего этого русские бизнесмены были лишены начисто, и никакие деньги не помогали им получить удовольствие от жизни. Более того, на мой взгляд, они им даже мешали в этом!
Вся жизнь сводилась к работе и мучительному поиску, чем бы заглушить остаточные метания неспокойной русской души, которая, несмотря на все прикладываемые усилия, отказывалась немедленно умирать и при полном отсутствии фантазии заканчивалась обычно или круглосуточным распиванием «Krystal» где-нибудь в давно уже не модном на западе Куршевеле, или, в лучшем случае, — подмосковным стрелковым клубом, или рыбалкой на Маврикии.
Казалось, что русские миллионеры с особенной тщательностью запрограммированы на мысль, что деньги купят им бессмертие. Будто на крысиных бегах, здоровые, красивые и умные мужики, не жалея себя, неслись к могиле, не успевая на ходу не то, что получать удовольствия, но даже и не замечая ничего вокруг. Вспомнился печальный анекдот: The sad thing about the rat’s race: even if you win — you are still a rat!
