Голос прозвучал снова, но ничего более определенного не всплыло. Я все так же терялся в догадках.
— Здесь один из грабителей, мистер Эбни. Заявление произвело сенсацию. Мальчики, прекратившие было голосить, взвыли с новой силой. Глоссоп предложил позвонить в полицию. Миссис Эттвэлл взвизгнула. Мальчики и все остальные двинулись на нас всей толпой.
Во главе шел Уайт с фонарем. Я чувствовал себя виноватым в том, что сейчас обрушу на них такое разочарование.
Первым узнал меня Огастес. Я ждал, что сейчас он осведомится, приятно ли мне сидеть на гравии в морозную ночь, или из чего сделан гравий, но тут заговорил мистер Эбни:
— Мистер Бернс! Господи Боже… как вы тут очутились?
— Может, мистер Бернс сумеет объяснить нам, куда побежал грабитель, сэр, — высказался Уайт.
— Нет, не сумею, — ответил я. — Я — настоящий кладезь информации, но вот куда он побежал, понятия не имею. Знаю только, что у него плечо — таран военного корабля. Он им меня двинул.
Я услышал позади легкий вздох изумления и обернулся. Мне хотелось посмотреть на женщину, всколыхнувшую мою память своим голосом. Но свет от фонаря не падал на нее, и в темноте просматривался лишь расплывчатый силуэт. Я почувствовал, что и она пристально разглядывает меня.
— Я разжигал трубку, — возобновил я свое повествование, — когда услышал визг.
В группе за фонарем раздался смешок.
— Это я визжал, — сообщил Золотце. — Не сомневайтесь, визгу я задал! А что бы, интересно, вы стали делать, если б проснулись в потемках да увидели, как вас какой то грубиян выдергивает из постели, будто моллюска из раковины? Он попробовал рот мне зажать, но прижал вместо этого лоб, я и заорал, он даже свет не успел зажечь. Вот уж перепугался, бандюга! Он опять хихикнул и затянулся сигаретой.
— Как ты смеешь курить! — закричал мистер Эбни. — А ну, выброси сигарету.
— Да забудьте вы про нее, — скупо бросил Золотце.
— А потом, — продолжил я, — кто-то откуда-то вылетел и саданул меня. После этого меня как-то перестал интересовать и он, и всё остальное. — Говорил я, адресуясь к незнакомке. Она все еще стояла за пределами света. — Вероятно, миссис Шеридан, вы можете объяснить нам, что случилось?
Я не ждал, что ее рассказ принесет практическую пользу, но хотел, чтобы она заговорила снова. Первых же слов оказалось достаточно. Я подивился, как мог ещё сомневаться. Теперь я точно узнал её голос. Его я не слышал пять лет, но не забуду до конца жизни.
— Мимо меня кто-то пробежал.
Я едва понимал её слова. Сердце у меня колотилось, голова шла кругом. Я тщился поверить невероятному.
— Мне показалось, — продолжала она, — что он убежал в кусты.
Я услышал, как заговорил Глоссоп, и из ответа мистера Эбни понял, что тот предложил позвонить.
— В этом нет необходимости, мистер Глоссоп. Несомненно, он… э… давно сбежал. Всем нам разумнее вернуться в дом. — Он повернулся к смутной фигуре рядом со мной. — А вы, миссис Шеридан, наверное, устали после путешествия и… э… необычных волнений. Миссис Эттвэлл покажет вам, где… э… в общем, вашу комнату.
В общем движении Уайт, видимо, поднял фонарь или шагнул вперед, потому что свет сместился. Фигура рядом со мной перестала быть расплывчатой, ясно и четко обрисовалась в желтом свете. Я увидел большие глаза, глядящие так же, как серым лондонским утром, две недели назад, они смотрели на меня с выцветшей фотографии.
Глава V
Из всех эмоций, не дававших мне заснуть той ночью, на следующее утро сохранились лишь смутный дискомфорт и негодование против Судьбы, скорее, чем против человека. То, что мы с Одри очутились под одной крышей после всех этих лет, больше меня не удивляло. Так, мелкая деталь, и я отмел её, приберегая все силы ума для того, чтобы разобраться с действительно важным — что она вернулась в мою жизнь, как раз когда я решительно выбросил её оттуда.
Негодование усилилось. Судьба выкинула со мной бессмысленный финт. Синтия доверяет мне. Если я проявлю слабость, то пострадаю не один. Что-то подсказывало мне, что я ее проявлю. Как могу я остаться сильным, когда меня станут терзать тысячи воспоминаний?
Но я непременно буду сражаться, пообещал я себе. Легко я не сдамся. Я обещал это своему самоуважению и был вознагражден слабым проблеском энтузиазма. Я рвался тотчас подвергнуть себя испытанию.
Возможность представилась после завтрака. Одри стояла на гравии перед домом, фактически — на том же самом месте, где мы встретились накануне. Заслышав мои шаги, она подняла глаза, и я увидел, как решительно вздернула она подбородок. Эту манеру я замечал в дни нашей помолвки, не придавая ей особого значения. Господи, какой же самодовольной скотиной я был в те дни! Даже ребенок, подумал я, если только он не погрузился с головкой в самолюбование, сумел бы разгадать смысл этого жеста, и я был этому рад. Я рвался в бой.
— Доброе утро, — поздоровался я.
— Доброе утро.
Наступила пауза. Я воспользовался ею, чтобы собраться с мыслями, и с любопытством взглянул на Одри.
Пять лет изменили ее, но только к лучшему. У нее теперь была спокойная сила, которой я прежде не замечал. Возможно, она присутствовала и в прежние дни, хотя вряд ли. Одри производила впечатление человека, через многое прошедшего и уверенного в себе.
Внешне она изменилась поразительно мало — такая же невысокая, легкая, стройная. Она стала чуть бледнее, ирландские глаза повзрослели, смотрели чуть жестче, но и всё.
Внезапно я опомнился — чего это я так пристально рассматриваю её? Бледные щеки окрасил легкий румянец.
— Не надо! — вдруг проговорила она с легким раздражением.
Слова эти с маху убили сентиментальную нежность, заползавшую мне в душу.
— Как ты тут очутилась? — спросил я. Она молчала.
— Только не подумай, что я сую нос в твои дела, — раздраженно продолжал я. — Мне любопытно, по какому совпадению мы встретились.
Одри порывисто обернулась ко мне. Лицо её утратило всякую жесткость.
— О, Питер! — произнесла она. — Мне очень жаль. Я так виновата.
Ага, вот он, мой шанс. Я уцепился за него, позабыв про всякое благородство, и тут же пожалел об этом. Но мне было горько, а горечь толкает человека на дешевые выходки.
— Виновата? — вежливо удивился я. — Да в чем же? Одри растерялась, как я и рассчитывал.
— В том… в том, что случилось.
— Милая Одри! Любой совершил бы ту же ошибку. Я не удивляюсь, что ты приняла меня за грабителя.
— Да я не о том! Я о том, что случилось пять лет назад.
Я расхохотался. Смеяться мне совершенно не хотелось, но я уж постарался, как сумел. И был вознагражден — я видел, что её покоробило.
— Неужели ты еще волнуешься? — я снова рассмеялся. Таким вот веселым и жизнерадостным был я в это зимнее утро. Короткий миг, когда мы оба могли бы смягчиться, миновал. В её синих глазах зажегся блеск, подсказавший мне, что между нами опять война.
— Я ничуть не сомневалась, что ты переживешь, — бросила она.
— Ну, мне было только двадцать пять. В двадцать пять сердце не разбивается,
— Твое, Питер, вряд ли вообще разобьется.
— Это что, комплимент? Или наоборот?
— Ты-то, конечно, считаешь, что комплимент. А я подразумевала, что ты недостаточно человечен.
— Вот у тебя какое представление о комплименте.
— Я сказала, у тебя.
— Наверное, пять лет назад я был прелюбопытной личностью.
— Да.
Говорила она задумчиво, будто бы через годы бесстрастно исследовала неведомое насекомое. Такое отношение раздосадовало меня. Сам я мог отстраненно рассматривать того, кем некогда был, но определенную привязанность к прежней своей личности ещё сохранял, а потому почувствовал себя уязвленным.
— Полагаю, ты относилась ко мне, как к какому то людоеду? — поинтересовался я.
— Да, наверное.
Мы опять помолчали.
— Я не хотела оскорбить твои чувства. — Это было самое обидное замечание. Я именно хотел оскорбить её чувства. Но она не притворялась. Она действительно испытывала — да, думаю, и сейчас испытывает — неподдельный ужас передо мной. Борьба оказалась неравной.
— Ты был очень добр, — продолжала она, — порой. Когда случайно вспоминал, что надо быть добрым.
Если учесть, что ничего лучшего у нее сказать про меня не нашлось, вряд ли это можно было рассматривать как панегирик.
— Что ж, — заметил я, — не к чему обсуждать, каким я был и что делал пять лет назад. Как бы там ни было, ты спаслась от меня бегством. Давай вернемся к настоящему. Что нам теперь делать?
— Ты считаешь, ситуация неловкая?
— Да.
— И одному из нас следует уехать? — с сомнением продолжила она.
— Вот именно.
— Но я никак не могу.
