— Посол Республики не нуждается в рекомендациях бедного купца из Имолы, города столь незначительного в сравнении с величественной Флоренцией.
— А каково ваше мнение о фра Тимотео? — обратился Макиавелли к Аурелии. — Дело очень важное, и мне хочется знать, что о нем думают не только влиятельные мужи города, такие, как мессер Бартоломео, и рассудительные, много повидавшие женщины, как монна Катерина, но и юные невинные девушки, не знающие опасностей, таящихся за стенами дома. Ибо проповедник, которого я бы мог рекомендовать Синьории, должен не только побуждать грешников к раскаянию, но и поддерживать добродетельных в их чистоте.
— Фра Тимотео не способен на зло, — ответила Аурелия. — Я готова следовать ему во всем.
— И будешь совершенно права, — добавил Бартоломео. — Он не посоветует тебе ничего плохого.
17
Утром Макиавелли вместе с Пьеро пошел на рынок и купил две связки жирных куропаток и корзинку ароматных фиников из Римини, славившихся по всей Италии. И то и другое он велел Пьеро отнести мессеру Бартоломео. В перенаселенной Имоле еда стоила дорого, и он знал, что его подарок примут с благодарностью. Затем Макиавелли пошел во францисканскую церковь. Она находилась недалеко от дома Бартоломео. В церкви почти никого не было, кроме двух-трех молящихся женщин, ризничего, подметавшего пол, и монаха, бесцельно слонявшегося у алтаря. «Это, должно быть, и есть фра Тимотео», — догадался Макиавелли.
— Простите, святой отец, что отрываю вас, — вежливо кланяясь, обратился он к монаху. — Мне сказали, в вашей церкви есть чудотворная статуя девы Марии. Я хотел бы поставить ей свечку, чтобы она помогла моей дорогой жене, ждущей ребенка, благополучно разрешиться от бремени.
— Вот она, мессер, — ответил монах. — Я как раз собирался поменять ей покрывало. Никак не могу заставить братьев держать его в чистоте. А они еще удивляются, почему это верующие не выказывают ей должного уважения. Раньше церковь получала крупные пожертвования от своих прихожан, но теперь все в прошлом. И в этом мы можем винить только себя.
Макиавелли выбрал свечку потолще, заплатил за нее целый флорин и передал монаху, который и зажег ее, вставив в железный подсвечник.
— Я хочу попросить вас об одном одолжении, святой отец, — сказал Макиавелли, когда монах вновь по вернулся к нему. — Мне надо поговорить с фра Тимотео. Буду вам очень признателен, если вы подскажете, где мне его найти.
— Я и есть фра Тимотео, — ответил монах.
— Не может быть! Само провидение послало вас. Разве не чудо, что первый человек, с которым я заговорил, оказался именно тем, кого я ищу!
— Пути господни неисповедимы, — пробормотал фра Тимотео.
Монах был среднего роста, с небольшим брюшком — постился он, видимо, не дольше того, чем требовал устав его ордена, но и не предавался обжорству. Внешне он напомнил Макиавелли одного из римских императоров, чьи прекрасные черты, еще не испорченные роскошью и вседозволенностью, были отмечены тем не менее печатью отвратительной похотливости, приведшей его к гибели от кинжалов убийц. Макиавелли приходилось встречаться с людьми подобного типа. В этих полных красных губах, крючковатом носе, красивых черных глазах он видел честолюбие, хитрость и алчность, для видимости замаскированные под добродушие и почтительность. Макиавелли без труда понял, каким образом фра Тимотео добился такого влияния на мессера Бартоломео и его женщин, и инстинктивно почувствовал, что они найдут общий язык. Он презирал монахов, считая их дураками или пройдохами. Фра Тимотео, несомненно, относился к последним.
— Должен сказать, святой отец, я слышал о вас много хорошего от мессера Бартоломео Мартелли. Он самого высокого мнения о ваших достоинствах и способностях.
— Мессер Бартоломео — верный сын святой церкви. Наш монастырь очень беден, и мы благодарны ему за его щедрость. Но могу я узнать, с кем имею честь говорить?
— Мне следовало представиться, — улыбнулся Макиавелли, понимая, что монаху прекрасно известно, кто его собеседник. — Никколо Макиавелли, гражданин Флоренции и секретарь Второй канцелярии.
— Большая честь для меня говорить с послом столь славного государства.
— Вы смущаете меня, святой отец. Я всего лишь человек, со всеми присущими ему недостатками. Но где мы можем поговорить без помех?
— Присядем сюда. — Фра Тимотео указал на скамьи для прихожан. — Ризничий глух, как тетерев и глуп, как мул, а эти старухи слишком заняты молитвами, чтобы слушать, о чем мы говорим.
Макиавелли рассказал фра Тимотео о поручении Синьории найти проповедника для кафедрального собора Флоренции. Ни один мускул не дрогнул на лице монаха. Но блеск его глаз подсказал флорентийцу, что фра Тимотео уже осведомлен об этом заманчивом предложении.
— Синьория в сложном положении, — продолжал Макиавелли, — и не хочет повторять ошибки, как в случае с фра Джироламо Савонаролой. Разумеется, все мы — грешники, и нам постоянно надо напоминать о раскаянии. Но процветание Флоренции зиждется на торговле, и Синьория не может допустить, чтобы покаяние вызывало смуту и вмешивалось в деловую жизнь. Чрезмерная добродетель так же вредна для государства, как и чрезмерный порок.
— То же самое, насколько мне известно, говорил и Аристотель.
— О, я вижу, в отличие от большинства монахов, вы — человек образованный. Это хорошо. Флорентийцы очень требовательны и не потерпят невежественного, хотя и красноречивого проповедника.
— Вы правы, — самодовольно улыбнулся фра Тимотео, — к сожалению, большинство братьев абсолютно безграмотны. Насколько я понимаю, вы хотите узнать, есть ли в Имоле монах, который, по моему мнению, достоин такой чести. Я должен подумать. И навести справки.
— Вы окажете мне большую услугу. От мессера Бартоломео, монны Катерины и монны Аурелии мне известно о вашей исключительной проницательности и высокой нравственности. И мне не придется сомневаться в бескорыстии вашего выбора.
— Монна Катерина и монна Аурелия — святые. Только поэтому они так благоволят ко мне.
— Я живу в доме монны Серафины, рядом с мессером Бартоломео. Если бы вы согласились завтра вечером разделить с нами скромный ужин, мы могли бы продолжить разговор. И монна Серафина была бы бесконечно счастлива видеть вас в своем доме.
Фра Тимотео принял приглашение. По дороге домой Макиавелли зашел к Бартоломео и попросил одолжить ему небольшую сумму. Он объяснил, что его миссия в Имоле требует больших расходов, а курьер с деньгами еще не прибыл. И он пустился в долгие рассуждения о скупости флорентийского государства: ему ведь приходится тратить собственные деньги, оплачивая нужные сведения.
— Дорогой Никколо, — улыбаясь, прервал его Бартоломео, — я и сам прекрасно знаю, что без золота от придворных ничего не добьешься. Буду только рад вам помочь. Сколько вам нужно?
— Двадцать пять дукатов, — ответил Макиавелли.
— И всего-то? Подождите, сейчас принесу. Он вышел и через минуту или две вернулся с туго набитым мешочком. «Слишком мало попросил», — ругал себя Макиавелли.
— Если вам еще потребуются деньги, обращайтесь ко мне, не стесняйтесь. — Бартоломео передал деньги Макиавелли. — Считайте меня своим банкиром.
18
Фра Тимотео, как и обещал, пришел к ужину. Серафина по просьбе Макиавелли купила лучшую еду, и монаха не пришлось долго уговаривать отведать ее. После трапезы Макиавелли провел гостя в гостиную, где они могли спокойно побеседовать, и велел слуге принести кувшин вина.
— Давайте перейдем к делу, — сказал он, как только слуга закрыл за собой дверь.
Фра Тимотео назвал трех монахов, пользующихся популярностью в Имоле. Он многословно расхваливал их достоинства и с ловкостью, которой Макиавелли не мог не восхититься, сдабривал бочку заслуг каждого ложкой хулы, по существу ставя крест на всех трех. Выслушав фра Тимотео, Макиавелли вежливо улыбнулся.
— Вы говорили об этих достойных монахах с искренностью и беспристрастием, святой отец. Но вы забыли еще одного, чьи таланты и добродетель, по всей видимости, несравненно выше, чем у любого из упомянутых здесь.
— Кто же это, мессер?
— Фра Тимотео.
Монах изобразил изумление.
«Хороший актер, — отметил про себя Макиавелли. — Проповеднику это необходимо. Если бы Синьория действительно дала мне поручение найти достойного кандидата, я, скорее всего, остановился бы на этом мошеннике».
— Вы шутите, мессер.
— Разве я могу позволить себе шутить, когда решается столь важный вопрос? Я тоже не сидел сложа руки. И узнал, что ваши проповеди в дни Великого Поста произвели неизгладимое впечатление на верующих, ни с чем, не сравнимое в истории Имолы. Мне говорили не только о вашем выдающемся красноречии, но и о сильном, мелодичном голосе. У вас представительная наружность. Вы умны, тактичны, хорошо воспитаны. Мне достаточно было даже короткого знакомства, чтобы понять это.
