опоры моста? — Орловский развеселился, чуть в пляс не пошел. — Дорогой князь! Все это уже проделывали без нас. И что в итоге? Царь благополучно уцелел, а дюжина тех, кого назначили виновными, отправилась за Акатуй. Русские правы, считая, что у каждого несчастного случая есть фамилия, имя и отчество. Так нас разоблачат еще вернее, чем если бы мы наняли итальянского bravo.
— Но есть случаи иные.
Пан Пупек дернул уголками рта, давая понять, что он в добром гуморе.
— Представьте, князь, что с небес упадет метеорит — прямо на темечко его величества. Да‑да, метеорит, существование которых наука наконец признала. Что в итоге? Тиран мертв, а его опричники даже не знают, как объявить народу. Русские суеверны, для них метеорит — Божья кара. Государь согрешил, и Господь лично прибрал мерзавца. Значит, факт такой смерти скорее всего скроют. Геморроидальные колики, как у императора Петра Федоровича; апоплексический удар, как у его сына… Но слухи пойдут, и мы получим кроме смерти врага — осуждение всей его политики. Преемнику, юному Александру, придется с этим считаться, не так ли?
— Погодите! — Волмонтович залпом допил вино. — Вы способны вызвать метеорит из мирового эфира?
— Железный? Да! — расхохотался Орловский. — С помощью очень-очень большого магнита. Князь! Пан Пупек упомянул небесного гостя в качестве примера. Есть иные Божьи кары, не менее грозные. Как карают грешников?
— Молнией, допустим.
— Именно. Если вы задержитесь в Петербурге, мы вам продемонстрируем нашу — верней, Божью — молнию.
Казимир Волмонтович молчал. Не только из‑за Вражьей Молодицы — умирал, убивал, всяко бывало. Но эти двое втягивали в кровавое дело самого Творца. Пусть лишь фигурой речи, не всерьез. Хотя отчего же? «Не поминай имени Господа Бога твоего всуе». Третья Заповедь, Синайская Скрижаль…
Заговорщики не слишком почитали Завет: и Ветхий, и Новый.
Сцена четвертая
Часовщик и его голова
1
Над лестницей, ведущей наверх, парил ангел.
Задумчив, он распростер крылья, словно хотел обнять каждого посетителя. Закутать в пуховую метель, спасти от бед; не наставить — отнести на путь истинный, баюкая, как любимое дитя. В правой руке ангел держал валторну. Держи он трубу, и Апокалипсиса не миновать. А валторна — милое дело, мир во человецех.
Сбросив пальто на руки служителю, Эрстед залюбовался крылатым. Магниты, понял он. Не скрытые нити, не обман зеркал — магниты и металл, из которого ангел сотворен. Сколько же лет надо было искать точку приложения сил? Подбирать вес статуи, исполненной в человеческий рост; экспериментировать, раз за разом, уподобясь Саваофу, карающему Люцифера, ронять посланца небес на грешную землю — головой вниз, кубарем по ступенькам…
Год? Пять? Десять?!
— Позвольте ваш цилиндр, сударь…
— Что? Да, конечно…
Служитель, кланяясь, принял цилиндр. Его не смутило, что посетитель, увлечен зрелищем, ответил на немецком. За шесть лет кто только не перебывал в «Храме очарования»! — сперва на Большой Мещанской, а позже, когда возникла нужда в более просторном помещении, на Невском проспекте, в доме баронессы Энгельгардт.
Поднявшись по ступенькам, устланным багрово-рдяным ковром, на верхнюю площадку, Эрстед вздрогнул от неожиданности. Едва нога коснулась белого, с прожилками, мрамора, как ангел зашевелился. По золоченому телу метнулись блики. Еле заметно подрагивая крыльями, он поднес валторну ко рту. Металлические пальцы обласкали инструмент — с точностью, достойной виртуоза-музыканта.
«Увертюра к „Вильгельму Теллю“, — узнал Эрстед по первым тактам мелодии. — Фокусник любит Россини? Забавный выбор…» Охотничья тема наводила на размышления.
Кто здесь ловец, кто добыча?
Когда он вошел в демонстрационный зал, там уже сидели десять посетителей. Затаив дыхание, они озирались по сторонам. Дамы ахали от восторга, мужчины вели себя сдержанней, показывая, что им ничего не в диковинку. Лишь плотно сжатые губы и блеск глаз выдавали возбуждение. Сам по себе зал был невелик, но система зеркал на стенах превращала его в новое чудо света. Ощущение безграничной, уводящей вдаль анфилады усиливали кубки и вазы, расставленные повсюду с особым смыслом. Их отражения, множась, создавали иллюзию музейной выставки — бронза, фарфор, витые ручки…
Собравшиеся, словно по команде, уставились на Эрстеда. Особенно усердствовал суровый господин в мундире профессора Академии художеств — с золотым шитьем по обшлагам и воротнику. Выпучив глаза, профессор аж вспотел от напряжения. Все чего‑то ждали, затаив дыхание. Сделав шаг за порог, датчанин понял — чего именно. По обе стороны от входной двери стояли два лакея-великана. Приветствуя нового гостя, они склонили головы, и холодок пробежал по спине Эрстеда.
Лакеи были куклами.
Он не вскрикнул, к общему разочарованию. Хотя, проходя дальше, не мог избавиться от чувства, что куклы смотрят ему в спину — живыми, уставшими от ежедневной маеты взглядами. Взяв бокал шампанского с подноса, который предложил ему слуга-арап, Эрстед пригубил вино и сделал вид, будто с интересом изучает зал. Арап не уходил: крутился вокруг, ловко вертел подносом. Кучерявый, губастый, он лоснился, как наваксенный сапог. Сделав неудачный пируэт, слуга поскользнулся на полу, натертом воском. Никого, к счастью, не задев и не обрызгав, бокалы улетели в дальний угол.
— Ах ты, мерзавец!
Кричал старичок — мелкий и седенький. Гневаясь, он топал ногами, словно ребенок. Не дождавшись от подлеца-арапа извинений, старичок сунул руку за отворот сюртука и выхватил пистолет. «Это дурная шутка», — подумал Эрстед, машинально отступая подальше от слуги. В ту же секунду грохнул выстрел. Дамы завизжали, самая нервная упала в обморок, подхвачена суровым профессором…
Глаз у старичка был верен, а рука тверда, как у отставного военного. По ливрее арапа расползлось кровавое пятно. Захрипев, слуга упал на колени, а там и лег ничком. Короткая судорога, и тело замерло. Из-под трупа текла красная струйка.
— О Боже!
— Да что же это?.. маменька, мне дурно…
— Врача!
— Полицию!
— Не извольте беспокоиться, господа! — старичок спрятал пистолет. — Сию минуту воскресим…
Мелким бесом он подскочил к покойнику.
— Вставай, хамово племя!
Не дождавшись ответа, старичок пнул мертвеца в бок:
— Вставай, кому сказано!
Повинуясь, арап стал медленно подниматься на ноги. Рот его был оскален, снежно-белые зубы сверкали жемчугом. Двигался слуга рывками. Постепенно жесты его вновь становились естественными. Пятно крови никуда не делось, но теперь все отчетливо видели, что арап — не человек.
Автомат, на манер «маленького турка» Пинетти.
— Браво, — в наступившей тишине, такой густой, что ее можно было резать, как масло, сказал Эрстед. — Браво, мэтр Гамулецкий! Я восхищен, честное слово…
Старичок раскланялся, блестя озорными глазками.
— Вы отлично стреляете, — добавил Эрстед.
Он ясно видел дырку от пули на ливрее автоматического арапа. В «Храме очарования» все что угодно грозило оказаться иллюзией. Но эта дырка была подлинной. Если ты видел столько ранений, что иному хватило бы на пять жизней,
