«Браво, Уотсон! Продолжайте в том же духе!»
— Но что, если Бэрил обманула нас в ту ночь, как обманывает теперь? — Я посмотрел на нее, и она опустила взгляд, густо покраснев. — Предположим, на болотах погиб Энтони, а Стэплтон бежал в Париж?
— Хм-м! — протянул Лестрейд, невольно впечатленный моими доводами.
— Что, если Стэплтон еще жив и стремится унаследовать титул и состояние Баскервилей? — настаивал я. — Разве для этого ему не нужно было убить сэра Генри, прежде чем он женится и обзаведется наследниками? А кто мог его остановить?
— Те из нас, кто узнал бы его, если бы он предъявил права на наследство после смерти сэра Генри! — мрачно согласился Лестрейд. — Теперь я вижу, как вы действовали. «Исключите все невозможное…» — «… и то, что останется, каким бы оно ни казалось невероятным, будет решением задачи», — закончил я цитировать человека, перед которым преклонялись мы оба. — В ту ночь Стэплтон не приближался к Гримпенской трясине. Он был слишком умен, чтобы бежать туда, откуда нет спасения. Покуда Холмс и я искали его там, он отправился на континент, возможно, загримированный стариком Энтони. Ускользнув от величайшего сыщика в мире, он мог снова жить инкогнито в Европе. Услышав о гибели Холмса, Стэплтон, очевидно, торжествовал по случаю смерти своего противника, а потом опять начал строить планы унаследования состояния Баскервиля.
— Да, — кивнул Лестрейд, — и ему пришлось спешить, когда он узнал, что сэр Генри женится на одной из «плодовитых Фернклиффов». Простите, сэр Генри, но вы ведь знаете, что говорят некоторые… — Смущенный инспектор протянул руку к бокалу на серебряном подносе, предложенному безмолвным слугой.
— Не пейте это! — предупредил я. — Я говорю серьезно! Не стоит прикасаться ни к чему, что подают нам в этом доме.
Лестрейд критически прищурился на бокал с пенистым элем.
— Яд?
— Меня бы это не удивило, — отозвался я, пытаясь вспомнить, пил ли я из бокала, оказавшегося у меня в руке. — Кто принес эти напитки? Проследите, Лестрейд, чтобы никто не выходил из комнаты. Думаю, что…
— Бэрил! — крикнул сэр Генри. Прекрасное лицо миссис Стэплтон побагровело, бокал выпал у нее из руки, и она в судорогах упала навзничь.
— Мертва, — сообщил я через минуту. — Немое свидетельство силы яда в наших бокалах. Это может означать лишь то…
С поразительной для его возраста быстротой старый Уоррингтон выхватил пистолет и бросился к двери.
— Ложитесь, сэр Генри! Осторожно, Лестрейд! — У меня в кармане тоже был пистолет, но прежде чем я успел его вытащить, из коридора появился констебль и повалил слугу на пол.
— Уоррингтон?! — в ужасе воскликнул сэр Генри.
— Если не ошибаюсь, — сказал я, наклоняясь, — это Стэплтон собственной персоной в парике и гриме. — Потянув слугу за волосы, я убедился в своей правоте. Я благоразумно воздержался от того, чтобы прикасаться к конверту со следами белого порошка, обнаруженному в его кармане.
Лестрейд поставил Стэплтона на ноги и подтолкнул к констеблю.
— Уведите его!
Передав сэра Генри целым и невредимым в объятия его невесты, я провел вторую половину дня в своем кабинете в компании Лестрейда.
— Как вы об этом догадались? — спросил инспектор.
«Начните сначала, Уотсон».
— По ранам бедной женщины, — ответил я. — Тогда я подумал, что это дело рук сэра Генри, который вызвал меня, испугавшись, что переборщил. Но подумав, я понял, что такая жестокость — следствие того, что является, за отсутствием лучшей терминологии, пороком английского школьника. Я встречал подобные извращения у людей, которых в детстве секли за проступки в школе (с кем такого не бывало) и которые впоследствии пристрастились к подобным занятиям. Это ужасно, но некоторые спустя определенное время уже не удовлетворяются розгами и переключаются на плеть.
— Господи! — воскликнул Лестрейд и щедро глотнул чаю. — Такое может знать только доктор!
— Но сэр Генри рос в Канаде,[16] — продолжал я. — Как и в Соединенных Штатах, там клеймят коров и лошадей, но это знак владельца, который не может все время держать скот за оградой, а не сознательная жестокость. И хотя это не полностью исключало виновность сэра Генри, но все же делало маловероятным наличие у него подобного энтузиазма. Поэтому я начал искать иное объяснение и вспомнил, что Бэрил Стэплтон была точно таким же образом избита своим мужем. Когда я осознал, что эта женщина — Бэрил, остальное стало ясным.
— Однако, — заметил Лестрейд, — даже будучи избитой, Бэрил ввела Холмса в заблуждение, сказав ему, что ее муж побежал к Гримпенской трясине.
Я кивнул.
— И хотя он избил ее снова, она не предупредила вас и сэра Генри, что этот дьявол вернулся. Ей хватило наглости явиться сюда и лгать нам в лицо, пытаясь обвинить бедного сэра Генри! — Он покачал головой.
— Будьте снисходительны к ее памяти, Лестрейд. Бэрил узнала в Уоррингтоне своего мужа, которого боялась и, как я подозреваю, любила. Тем не менее, поняв, что Стэплтон в Лондоне, она сразу же отправилась в клуб предупредить сэра Генри. Если бы меня проводил к выходу не Уоррингтон, а кто-то другой, и если бы они не узнали друг друга, она могла бы выполнить свое намерение и бедняга Мортимер остался бы в живых. Должно быть, Стэплтон проследил жену до ее квартиры и принудил угрозами к молчанию.
— Он избил ее и в конце концов убил, но она так и не сказала против него ни единого слова. Никогда не пойму женщин! — Губы Лестрейда кривились в сердитой усмешке. Зная его жену, именуемую всеми, включая самого инспектора, «миссис Лестрейд», я не сомневался, что он говорит правду.
Немногие — во всяком случае не Лестрейд и не рядовой читатель «Стрэнда» — могут понять, почему я тайно подозревал, что Бэрил Стэплтон связывали не только узы страха и любви. Я не сомневался, что, подобно тому как некоторые зависят от наркотиков, она была обречена на сексуальную зависимость от своего мужа, мучительную и унизительную.
— Должен просить вас, Лестрейд, — заговорил я, — позаботиться о том, чтобы ни слова о косвенном участии Холмса в этом деле никогда не стало достоянием публики. Меня не заботит, как вы это устроите.
— Я не стану упоминать сэра Чарльза и историю с собакой, — согласился инспектор, — и прослежу, чтобы Стэплтона обвинили только в убийстве жены и доктора Мортимера. Он будет повешен, если на земле есть правосудие. На процессе не будет произнесено имя Шерлока Холмса.
— Отлично. Постарайтесь не упоминать и меня.
— Да что с вами такое, Уотсон? — осведомился Лестрейд. — Вы раскрыли запутанное дело и отправили на скамью подсудимых одного из самых ловких преступников. Почему же вы отказываетесь от славы?
— Предпочитаю обойтись без нее.
«Может быть, всего несколько строк, Уотсон?» — узнал я голос собственного тщеславия.
— Когда была убита собака Баскервилей и раскрыто убийство сэра Чарльза, Холмс назвал это дело одним из величайших в его карьере, — объяснил я. — Когда-нибудь я опубликую его описание в память о нем. Но так как он не прожил столько, чтобы поработать над этим… этим постскриптумом, я не стану предавать гласности его ошибку.
— Как хотите, — пожал плечами Лестрейд. — Я уважаю вашу преданность.
«Но совершенна только правда, а ложь всегда неудовлетворительна!» — взмолился голос.
— Молчать! — прикрикнул я. — Это решено!
Лестрейд обиженно нахмурился, думая, что я обращаюсь к нему.
Отчаянные дела
В предыдущем разделе убийство лишь однажды оставило свою кровавую мету, но следующий квартет приключений изобилует трупами и терроризмом. Одна история явно не публиковалась из соображений такта и деликатности, две другие — поскольку дела, связанные с Францией и Ирландией, требовали сдержанности и от Холмса, и от Уотсона. Возможно, самая любопытная история из четырех — «Приключение на тонущем корабле», которая могла бы быть опубликована в «Стрэнде», если бы не вмешательство абсолютно неожиданной инстанции.
Читатели «Воскрешенного Холмса» (издательство «Сент-Мартинс Пресс», 1996) помнят невероятную чушь, которую некий автор-«битник» сделал из истории с французским убийцей Юре, которую Уотсон впервые упомянул в рассказе «Сиреневая Сторожка».[17] Мой ученый коллега Дж. Адриан Филлмор пришел к выводу, что дело слишком широко освещалось в газетах того периода, чтобы Уотсон брал на себя труд описывать его, однако рукопись, обнаруженная нами в нижнем отделении его сейфа, доказывает, что история не появилась в печати по другой причине, касающейся ее важного персонажа, Иды Минервы Тарбелл (1857–1944). Ида Тарбелл была в числе ведущих американских журналистов, специализировавшихся на «разгребании грязи». В 1904 году она написала историю компании «Стандарт Ойл», что привело к разоблачению противозаконных действий и судебному преследованию этой фирмы.
