И, кстати, ещё одна цифра, достаточно ярко свидетельствующая о сущности власти Царя, Его Самодержавном правлении и степени доверия между народом и Верховной Властью. В печати было много разговоров о засилии бюрократии в России, о гнёте чиновничества. Но, оказалось, что в республиканской Франции в начале нынешнего века на 40 миллионов жителей был один миллион чиновников, а в России в это время на 150 миллионов — четыреста тысяч! Любопытно, что один из известных наших публицистов — Сергей Фёдорович Шарапов-тоже полагал, что хуже, чем а России, никому не живётся под чиновничьим гнетом. За одной бумагой весь день находишься по канцеляриям. Но вот, пишет он, я попал во Францию по делам, и мне нужно было сделать одно маленькое дело… Я проклял тот день, когда я приехал в эту страну, пишет он. За этой бумагой его гоняли неделями, а про взятки и говорить нечего. В Россию Шарапов вернулся другим человеком. Он не стал восторженным поклонником русских чиновников, далеко не идеальных, но он понял и лицемерие господ из лагеря кадетов и эс-деков, которые так громко обличали Самодержавие и навязывали доверчивой публике своё восхищение французскими порядками.
Вопросы морали, чести, достоинства обсуждались не только в гимназиях, но и в Департаменте полиции! Никто не считал, что нравственные принципы в этом ведомстве отменяются. Конечно, люди есть люди. Но уже сам факт, что тот или иной чин политического сыска в официальном донесении начальству мог сослаться на эти принципы и выразить мнение, что то или иное дело не соответствует правилам морали, само по себе показательно. Стоит только на секунду перенестись даже не в наши дни, — чего уж там, какие принципы — а в первые годы после октябрьского переворота, время, так близко стоящее от Самодержавной России, чтобы понять, что все это значило… С офицерской честью, видите ли, несовместимо наличие в армии секретных агентов. Товарищ министра внутренних дел Джунковский так поставил вопрос перед Царём, и Николай II согласился — несовместимо. Конечно, Джунковский был масоном и действовал сознательно, расчищая дорогу революции, как и многие другие в окружении Государя. Но для нас важен сам факт — обращение к совести, чести, моральным принципам, как основе Государственного Самодержавного строя. И именно на основе их Государь принимает решение чрезвычайной важности. Ведь требования нравственные обязательны для всех и во все времена, ибо они вложены в душу человека от сотворения его. Не может быть, сколько в этом ни убеждай, мерок революционных и мерок специально «реакционных». Нет экспроприации, а есть грабёж, нет эмансипации плоти, а есть разврат, блуд, нет «ликвидации» по терминологии большевиков, а есть убийство.
Или вот ещё одна проблема того времени — можно ли в среде террористов и революционеров иметь агентов полиции? Каков вопрос, если перенести его на более поздние времена? И вопрос, заметим, обсуждался на страницах тогдашних газет, в Государственной Думе — как это так, а как же закон, а как же быть с честью и совестью? Действительно, как быть? Особенно если обратить внимание на то, что вопрос с возмущением задавали люди, которые бестрепетно брали деньги от западных и восточных масонов и банкиров на разрушение России и превращение её в колонию Запада… А премьер-министр Столыпин, он же и министр внутренних дел, должен был оправдываться перед этими господами в Думе и в печати.
Когда появилось на слуху имя провокатора Азефа, служившего и революционерам, и полиции, то возмущению изменников и предателей России («революционеров» на их жаргоне) не было предела. А через несколько лет, после октябрьского переворота и до наших дней, этих азефов стали изготовлять фабрично-поточным способом. Они получили название сексотов, стукачей… А до революции сами власти ставили вопрос о недопустимости нарушения нравственных требований даже в таком деле, как борьба за сохранение страны. Их политические противники знали лишь одно правило: в борьбе все средства хороши. Но этого правила не могла принять совесть Самодержавия, не изменяя своей природе…
Отсюда и отношение к миру Русского Самодержавного государства у «советских», а затем «демократических» историков напоминает скорее проделки шулеров, которые всякого честного человека считают за дурака, причём не прочь и покуражиться: «Знаем мы вас, тоже, знаете ли, и вы не без греха! Вон, копеечку для старушки пожалели. Не видели её? Ну врите, врите, знаем мы вас!» И при этом шуршат в кармане миллионами награбленных у старушек рублей. Может быть, сравнение грубовато, но мне лично именно такая картина приходит в голову, когда читаешь бесконечный подсчёт грехов «царизма» историками-идеологами и журналистами-публицистами, из которых большая часть знает лучше, чем кто-либо другой, об уничтожении совдепией русских деревень, о сожжении тысяч томов «реакционных» книг, о засекреченных архивах, о продажности… своей собственной и своих номенклатурных начальников.
На смену обществу, построенному на принципиально нравственных основах, пришло общество, построенное на принципиально безнравственных основах. Я говорю — принципиально, потому что быть ли человеком нравственным или безнравственным каждый выбирает сам. Но вероучительные, идейные основы общества имеют принципиальный характер. Так вот, общество, созданное в октябре семнадцатого, изначально исключало из главных своих требований религиозно-нравственные основы, а Самодержавие было именно на них и основано. Само слово «материализм» уже определяет безнравственную основу своего учения. А. Луначарский в уже цитировавшейся мною работе ещё в 1908 году писал, что при социализме «социальное чувство» заменит такой пережиток, как мораль…
Сегодня только и слышишь — Самодержавие прогнило. Церковь оказалась не на высоте, священники тоже виноваты, а народ взял да и пошёл за революционерами. В объяснение приводят и гнёт эксплуатации, и, конечно, все тот же «деспотизм». Весь этот до предела примитивный пропагандистский набор большевизма, созданный с целью оправдать свои преступления и придать вид законности своей незаконной власти, прочно засел в головах…
Относительно голода, якобы вызвавшего революцию… Во-первых, надо помнить, что в 1917-м страна уже третий год вела суровую войну с тем же врагом, что и в 1941–1945 годах. Когда же наконец этот факт войдёт в сознание, вместе с воспоминаниями, тех, кто помнит последнюю войну с Германией и то, как было у нас тогда с продуктами. Теперь представим себе, что народ в феврале семнадцатого был возмущён ничем более, как… очередями. На третий год войны вдруг появились очереди! Возмутительно! Некоторые жители столицы, как свидетельствуют воспоминания тех лет, узнали о беспорядках на улице в феврале 1917 года только по тому факту, что молочница впервые не принесла молока на квартиру. Возмутительно! Хотя доходы рабочих возросли до размеров, которые нам сегодня и не снились, а ассортимент в магазинах товаров… Думаю, что если у нас когда-нибудь будет такой снова, то мы воспримем это чуть ли не как явление небесного рая на земле.
А недовольство? Да, было. Но если бы недовольство было так же непосредственно всегда обуславливаемо материальным положением, то революции следовали бы сегодня в нашей стране каждые две недели… Знание самое поверхностное истории показывает, что революцией, организацией её финансирования, технической и идеологической подготовкой в нашей стране занимались почему-то не бедняки, а богачи. Начиная от первых аристократических критиков Самодержавия — братьев-масонов ещё времён Екатерины II и так называемых декабристов — тоже отнюдь не бедняков. В начале XX века — банкиров типа Парвуса (Гельфанда), денежных тузов типа Саввы Морозова, далеко не бедных либеральных профессоров, чьи оклады в теперешнем исчислении превышали миллион в месяц, и так далее. Если в обществе путём образования и пропаганды начинают царствовать другие идеалы, то никакие размеры зарплаты не помогут удержаться данному строю государства. И если при этом есть организация, которая уже сумела захватить властные органы управления, то вопрос о революции — дело времени. Конкретизируя, скажу, что, например, самая низкая зарплата самого неквалифицированного рабочего в 1913–1914 гг. была около 1,5–2 рублей в день, а килограмм осетрины стоил 70 копеек, пара туфель — три-пять рублей. Утка — 70–90 копеек. А типографские рабочие и вообще более или менее квалифицированные рабочие получали и тогда до 450 рублей в месяц. А в годы войны заработки у рабочих выросли в три-пять и более раз. Ведь даже самая бедная семья могла прокормить 5–6 детей, а то и 10–12. Уже перед войной на многих предприятиях платили по пять рублей в день за неквалифицированный труд чернорабочего. Если переводить в цены сегодняшнего дня, то выйдет цифра просто астрономическая (по ценам 1985 г. — двести рублей в день!). Почему же сегодня что-то не слышно о революции? Как не слышно было, скажем, и в 1931–1933 гг., когда большевики умышленно довели налогами страну до полного краха и людоедства — буквально, а не в переносном смысле.
