— Я пришла за остатками произведений искусства, — пояснила Табита.
— Ваше утверждение нуждается в проверке, — усомнился робот.
— А ты спроси у принцессы, — предложила Табита. Она знала, что полиция должна была первым делом
изолировать хозяйку дворца от всех его систем, для чего есть такие удобные маленькие диски.
— Принцесса Бадрульбудур занята, — сказал упорный робот. — Все ваши слова были записаны и зарегистрированы вкупе со временем…
— Но я не могу ждать, — возмутилась Табита. — Если я улечу, оставив их здесь, принцесса будет крайне недовольна.
Робот тревожно заморгал красными огоньками.
— Ваше утверждение будет при первой возможности препровождено принцессе Бадрульбудур, — не сдавался он. — Вернитесь, пожалуйста, позднее.
Капитан Джут попыталась изобразить нервозную спешку. Она замахала руками, а затем обняла себя за плечи и стала переминаться с ноги на ногу.
— Через пятнадцать минут я буду вынуждена отсюда уехать, — сказала она. — Мне бы очень не хотелось доставлять принцессе огорчение.
Вместо красных огоньков заморгали янтарно-желтые: скорее всего, робот делал новую попытку связаться с хозяйкой. Табите оставалось только надеяться, что копы не отслеживают его разговоры.
— Ладно, — вздохнула она, — ничего тут, видно, не поделаешь. Тебе что говори, что не говори. Но ты непременно расскажи принцессе, что я приходила, а ты меня не пустил. И передай ей, мол, мне очень жаль, что я не имела возможности сделать, как она просила.
Огоньки на роботе погасли, остался только один. Красный.
Какую-то, и немалую, долю секунды робот продолжал упорствовать.
А потом красный свет сменился зеленым.
— Я провожу вас к принцессе, — сказал «четырехтысячный», распахивая дверь.
— Нет, нет, — заторопилась Табита, — подожди меня здесь. Ты еще потребуешься, чтобы отвезти меня на посадочное поле. А до того тебе еще нужно подготовить грузовик.
«Четырехтысячный» развернул голову, выпустил еще одну пару глаз и стал задумчиво разглядывать грузовик, громоздившийся в углу гаража на гигантских шипованных колесах. К тому времени, как он что-то решил и захотел взглянуть на Табиту, та уже входила в лифт.
В коридоре она прошла мимо голограммы молодой и довольно толстой принцессы Бадрульбудур, танцевавшей в невесомости. Ей и в голову не пришло задержаться и рассмотреть голограмму получше. Теперь она знала буквально все, что хотел передать этот бешеный танец.
В принцессиной спальне горели все лампы и кишмя кишели полицейские. Они обшаривали своими детекторами все шкафы, все полки с безделушками и даже балдахин над кроватью.
Из лифта ее не выпустили, а героически задержали и начали звать начальство.
Тут же был и тот коп, который обшаривал раньше «Алису»; он стоял за круглой кроватью со сканером на шее. Узнав Табиту, он что-то пролаял инспекторше.
Инспекторша даже не повернула головы, ей было некогда. Ее плечи хищно сутулились, уши стояли торчком. Она стояла на чуть согнутых задних лапах, упершись передними в колени, ее плащ был расстегнут.
Все ее внимание было сосредоточено на принцессе Бадрульбудур.
Принцесса стояла перед ней в белой рубашке с капюшоном и черных леггинсах — и она накинула себе на плечи шоферскую куртку с серебряными пуговицами. Изящный штрих, ухмыльнулась про себя Табита.
Принцесса была тонкая как тростинка. Ее ненакрашенное лицо оказалось пористым и морщинистым, огромные глаза покраснели от слез. Она выглядела так, словно не спала всю ночь, репетируя роль несправедливо обиженной женщины.
Принцессин Колодец Грез продолжал кипеть. Люди в стерильных комбинезонах из белой бумаги что-то в нем разглядывали при ослепительном свете прожекторов. Ими командовала женщина в гидрокостюме и с аквалангом, стоявшая тут же.
— Бад, — сказала Табита через головы героических колов, — все твои грезы погибли.
Принцесса оглушительно взвизгнула. Искателей аудио-следов словно подбросило, они стали поспешно срывать со своих голов наушники.
— Вот она! Преступник возвращается на место преступления, — возгласила принцесса мелодраматическим клокотанием в голосе. — Держите ее, держите крепче, — приказала она полицейским. — Не дайте ей убежать.
— А я никуда и не бегу, — сказала Табита и сложила руки на груди.
С негромким медленным всплеском прыгнула в воду аквалангистка.
Инспекторша раздраженно встряхнулась. Это дело было слишком сложным и муторным, чтобы отвлекаться по пустякам. Взмахом лапы она приказала полицейским пропустить Табиту в спальню.
— Зачем бы пришли? — спросила она. — Бы что, хотите бде что-дибудь сказадь? — И отрешенно вздохнула.
— Нет, — нагловато улыбнулась Табита. — Сейчас вы сами все узнаете.
Тем временем принцесса Бадрульбудур запела свою арию.
Впоследствии Табита много раз думала, что это был, наверное, величайший из ее спектаклей. Одетая под беженку, она стояла посреди чрезмерно жаркой, слишком сильно освещенной спальни и выжимала слезу из зачарованной аудитории, сплошь состоявшей из копов. В самой ее песне ничего оригинального не было, только простейшие никчемные мысли, ставшие за последние годы всей ее сущностью, зато исполнение было изумительным, оставляло полное впечатление искренности. С минуту или около того она оглашала надушенный воздух страдальческими рыданиями, а тем временем остатки ее здравого рассудка осыпались с нее осколками разбитой скорлупы.
— Это она, инспектор! Грязная шлюха, которую я застала с Мортоном в этой второразрядной ночлежке. И я ведь видела ее насквозь и его предупреждала, только он ведь был слабый, мягкий. Никаких защит. Вот, посмотрите на нее! Женщины такого пошиба думают, что могут получить все, что им только захочется. Прилететь, попользоваться приглянувшимся им мужчиной и тут же упорхнуть без единой мысли о чужих судьбах, походя ею разбитых.
Ее голос сорвался, узкая грудь судорожно вздымалась и опадала. Жилы на ее шее натянулись тугими веревками, превратив большой тонкогубый рот в презрительно перевернутый полумесяц.
— Она убила его. Она убила его. Бог весть чего такого она от него хотела, а он не мог, не хотел сделать, потому что был слишком честный и порядочный… — Ее голос смягчился, теперь в нем звучала печаль. — Она хотела его, но не могла получить, потому что он был мой, и тогда она его убила.
Принцесса крупно, всем телом передернулась, ее голос опять нарастал con tremolo4.
— Потому что она ревновала ко мне. Они все ко мне ревнуют, буквально все. Все женщины, которым недостает таланта, или смелости, или удачи для того, чтобы быть мною.
Принцесса Бадрульбудур взяла инспекторшу, пришедшую ее арестовать, за плечо.
— Заберите ее, инспектор, — приказала она. — Заберите ее, и заприте в самом темном каземате вашего огромного черного корабля, и увезите ее прочь, в ледяные просторы космоса. А потом, подобрав самое темное место этого космоса, откройте люк и вышвырните ее наружу. И пусть в те мгновения, когда пустота будет высасывать ее легкие через рот, она подумает о мужчине, которого убила, и о женщине, чью жизнь она сломала.
Она развела руки, откинула плечи и повернула голову сперва налево, а затем направо, взывая к полицейским словно к хору, который должен сию же секунду сомкнуть руки и откликнуться на ее чувства громогласной гармонией.
Но криминалисты будто не видели ее и не слышали. Похожие на охотников за сувенирами, они продолжали дотошно обыскивать спальню этой былой знаменитости.
А внизу, где кончалась мраморная лестница, тянувшаяся от самой кровати, жирная вода Колодца Грез наконец-то утихла, разрешившись своим последним бременем. Итоговая греза принцессы лежала на большой белой клеенке, куда положила ее аквалангистка. Табита видела эту грезу в просвете между спинами полицейских. Малость недоделанная, она все же была вполне узнаваема.
В отличие от всех лунных грез, встречавшихся до того Табите, у этой было две головы, большая и поменьше. То, что соединяло эти головы, можно было с натяжкой считать тонкой змеистой шеей, так что греза напоминала двухголовое существо, глядящее само на себя. Большая голова склонилась над малой, как Мадонна над младенцем.
Лицо большой головы кривилось и дрожало, как плохо настроенная голограмма. Ее глаза периодически выпучивались, как капризные губы. Возможно, подумала Табита, этот образ безмерно ярился, что его, недозревшего, силой вырвали из минеральной утробы.
Нижняя, меньшая голова была вскинута вверх. На ней, грубой и неподвижной, полностью отсутствовали все детали.
Ее лоб выпирал вперед, как козырек фуражки, почти закрывая подобие лица. Оттуда, где Табита стояла, она могла рассмотреть только нечто вроде улыбки, блаженной улыбки преданного поклонника, сидящего на концерте в первом ряду.
