Мои легкие застыли, но сердце дико колотилось от страха. Я сунула руки за невидимый барьер. Я ничего не ощутила, не заметила мерцание магии. Я могла убрать руки раньше, чем он схватит меня?
Я смотрела на него, не могла выдохнуть. Он смотрел на мои ладони, которые были так близко к его. Кончик его хвоста подрагивал, как у кота, заметившего мышь в траве.
Я медленно обвила пальцами холодное стекло. Его лицо не изменилось, но мышца подрагивала на щеке. Хоть лицо было спокойным, челюсти были сжатыми.
Я ужасно медленно потянула миску за серебряную линию. Моя плоть покинула невидимый барьер, и я шумно выдохнула, прижала с дрожью ладонь к груди, чтобы успокоить сердце.
Заилас неподвижно и бесстрастно смотрел, как я задыхалась.
Я взяла себя в руки и отодвинулась на фут, чтобы не повторить ошибку. Я отодвинула миску и нахмурилась.
— Она холодная.
Стекло должно быть горячим от супа. Заилас только что выпил его.
Он устроился удобнее на полу.
— Я забрал жар.
Я придвинула миску к себе и огляделась.
— Ты забираешь жар и из комнаты? Потому тут так холодно?
— Только жар в круге.
Внутри круга было холодно. Так я и поняла, что что-то не так, когда пересекла барьер.
— Демонам нужны еда, жар и свет, чтобы выжить? — спросила я.
— Еда или жар или свет, — исправил он. — Жар и свет лучше.
Я потерла лоб, и рукав в супе шлепнул меня по лицу. Кривясь, я вытащила руку из рукава.
— В книгах, — сказала я, снимая свитер, — демонов описывают как существ холода и тьмы, но вы живете с теплом и светом, да?
Я отбросила свитер, поправила майку. Заилас следил за моими движениями.
— Что это?
— А? — я проследила за его взглядом. Лиловый синяк в форме пальцев, отливающий зеленым и желтым там, где он уже заживал, был на руке выше локтя. — Это синяк.
— Я не знаю такое слово.
— Синяк — это рана, — я пожала плечами. — От удара, или когда сильно сжимают.
Его любопытство угасло.
— Hh’ainun хрупкие.
— По сравнению с демонами, да, — я устроилась на полу. — Я не могу задерживаться, а то дядя Джек меня снова поймает. Ты пока будешь в порядке?
— Eshathē zh’ūltis, — он закрыл глаза. — Īt eshanā zh’ūltis.
Я ждала, что он скажет что-нибудь понятное.
— Что это значит?
— Ты глупая… и я глупый.
Я посмотрела на свои ладони на коленях, не просила его объяснить. Все было очевидно. Горячий суп лишь отложил неминуемое… и продлил его страдания. Он все равно умрет. Было жестоко поддерживать его жизнь в тюрьме. Я глупо давала ему еду, а он глупо принимал ее.
— Не соглашайся на контракт, — выпалила я.
Его глаза открылись.
— Не делай этого, — повторила я, хриплое напряжение в голосе удивило меня. — Мой дядя… призыватели ждут, пока ты ослабнешь и отчаешься. Они попытаются убедить тебя сделать это, чтобы спасти жизнь, но ты не можешь позволить им победить.
Он смотрел на меня, а потом волчья улыбка показала его острые клыки.
— Не бойся, пайилас. Я посмеюсь над ними, когда буду умирать.
Он ухмыльнулся, но это было угасло. Усталость накрыла его тучей. Суп помог, но не сильно.
— Я вернусь завтра ночью, — прошептала я. — И напомню, что нельзя подчиняться ни одному из нас, хайнунов.
— Ху-а-и-нун, — исправил он с искрой раздражения.
Я сдавленно рассмеялась и заморгала.
— Увидимся завтра ночью.
— Уйди, пайилас.
Я встала, забрала миску и свитер и пересекла комнату. У двери я оглянулась.
— Заилас, — тихо позвала я. — Затемни круг.
Его хвост дрогнул, круг потемнел, скрывая его тело. Я выключила свет и поднялась по лестнице.
Только когда я закрыла дверь спальни за собой, я позволила пролиться обжигающим слезам. Я шагнула к кровати, упала на нее, боль вонзалась в грудь.
Завтра. Если он проживет. Мог и не дожить. Он был таким слабым. Быстро угасал. Вскоре он пропадет, и его пытки закончатся.
Я вжалась лицом в подушку, заглушая всхлипы. Я плакала, потому что мир был таким жестоким, и жестокость совершали и демоны, и люди, страдали все. Я плакала, потому что глупо было жалеть демона, причинять боль и горе себе из-за бессердечного монстра. Я плакала, потому что было не к кому обратиться, не у кого спросить, что делать, никто не мог утешить. Я бы сама умерла, чтобы мама обняла меня еще один раз.
Мои слезы высохли, но сон не приходил много часов.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Заилас выжил до завтра.
Я еще не проникла в библиотеку, но знала, что он еще боролся. Я стояла на кухне, подавляла довольную ухмылку, слушая крики дяди Джека.
— Как? — орал он. — Как он все еще отказывает нам? Он должен быть без сил! Как он удерживает тьму в круге? Мы даже не видели его!
Спокойный голос Клода ответил слишком тихо, чтобы я могла разобрать слова.
— Я знаю! — взревел дядя. — Он должен скоро сломаться! Если он умрет раньше, чем мы устроим контракт, я… я… — он не мог подобрать подходящую угрозу.
— О, замолчи, папа, — рявкнул Трэвис. — Все мы недовольны.
— Еще раз перебьешь, и я сломаю тебе челюсть, — прорычал дядя Джек. — Ты — ученик, и если ты хочешь имя демона от меня, веди себя подобающе.
Воцарилась напряженная тишина.
— Нужен перерыв, — решил Клод. — Идемте и что-нибудь поедим.
Дядя Джек хмыкнул, их голоса утихли. Я прислушивалась, через минуту входная дверь открылась и громко закрылась.
Я посмотрела на свою белую кружку. Горячий какао наполнял ее до краев, и я добавила туда взбитые сливки. Сжимая теплую кружку в ладонях, я выскользнула из кухни и спустилась в подвал.
Я включила свет в библиотеке, прошла к черному куполу и опустилась на колени.
— Заилас?
Тьма пропала. Он лежал на боку с рукой под головой, выглядел лучше, чем в прошлый раз, но его глаза снова были темными.
— Пайилас.
— Как все прошло сегодня?
Он утомленно смотрел на меня.
— Они были более mailēshta, чем раньше.
— Что это значит?
Он нахмурился, закрыл глаза, словно пытался перевести слово.
— Надоедливые. Они надоедливые.
Я замешкалась, глядя на горячую кружку, а потом подняла ее.
— Я… принесла это. Может не пить, если не хочешь, но это горячее.
Он протяжно выдохнул, сел, металлическая броня на ногах задела пол. Я опустила кружку на серебряный узор, ручкой в круг. Он поднял кружку. Он прищурился, коснулся пальцем взбитых сливок, и они покачнулись на горячей жидкости.
Может, со сливками я перегнула.
Он осушил кружку, словно выпил залпом алкоголь, а потом опустил кружку на край круга. Я вытянула ее из круга и отставила в сторону.
— Что ты хочешь? — спросил он, все еще выглядя утомленно.
— О чем ты?
Он махнул на кружку.
— За это.
— Мне ничего не нужно.
В его голосе появилось рычание.
— Спрашивай.
— Но…
Для него было важно не принимать от меня бескорыстную помощь. Если так ему лучше… я попыталась придумать простой вопрос. Он смотрел, как я думала, свет в нишах озарял одну скулу и край его челюсти, но бросал тени на его темные глаза.
— Я хочу тебя коснуться, — выпалила я, не подумав, и тут же пожалела.
Он скривился.
— Коснуться меня?
Мои щеки вспыхнули.
— Просто… ладони или… — я прервала себя и взяла в руки. — В круге ты как… видение или сон. Я хочу коснуться тебя, чтобы ощутить, что ты на самом деле тут.
Он смотрел на меня, словно у меня выросла вторая голова.
— Тц. Ладно.
Мое сердце колотилось. Опасно. Это было слишком опасно, но… я хотела сделать это. Так он станет настоящим, чего не могли добиться его облик и голос.
Я придвинулась так, что мои колени были в шести дюймах от круга.
— Прижми ладонь к барьеру.
Он опустил правую ладонь на невидимый купол, рябь побежала от нее, как на пруду. Мое сердце билось в горле, билось безумно. Я сглотнула и подняла руку. Моя рука дрожала. Я замерла, от напряжения тело болело.
