— А Коляна бросим?
— Графу Глинскому сейчас не мы нужны, а хороший врач-психиатр.
Ярославу очень хотелось спать, но он все-таки нашел в себе силы свернуть к знакомому дому с голубыми наличниками. Здесь за минувшие сутки практически ничего не изменилось. Все так же лениво бродили по двору куры и бегал, натужно тявкая на гостей, лопоухий щенок, которому для солидного кобелиного состояния оставалось прожить еще добрых полгода. Тем не менее этот сукин сын, показывая вздорный характер, все время норовил вцепиться в высокие кожаные сапоги Ярослава.
— Вот же мать честная! — отозвался с крыльца Ванька Митрофанов. — Вы где такую одежонку раздобыли?
Митрофанов пребывал все в том же болезненном состоянии, словно и не получал вчера от Кузнецова денег на опохмел. Не исключено, конечно, что он эти деньги успел пропить и страдал сегодня от лечения не меньше, чем вчера от болезни.
— Ты нам мозги не пудри, — сказал Ярослав, присаживаясь на крыльцо рядом с Ванькой. — Сознавайся, где ночь провел.
— Дома провел, где ж еще. — Митрофанов округлил глаза в припадке честности. — Да разве ж моя выдра даст мужику нормально погулять. Такой хай устроила, прости господи, что хоть топись.
— Ну а почему не утопился? — Кравчинский со злостью глянул на алкаша.
— Потому что напился, — хмыкнул Ванька. — Ну и провалялся с вечера до утра в невменяемом состоянии. Алиби у меня, мужики.
Ярослав вынужден был признать, что Аполлон, скорее всего, ошибся насчет Ваньки. Не мог этот человек участвовать в нападении на лесную избушку и уж тем более не мог за столь короткий срок оправиться от полученного огнестрельного ранения
— Пусть рубашку снимет, — стоял на своем очумевший от ночных приключений Кравчинский. — Я его глаза хорошо запомнил. Еще и саблей махал, разбойная морда, норовя зарубить честного человека.
— Какой саблей?! — возмутился Ванька. — Вы что, мужики, водку паленую жрали, что ли?
Рубаху он, однако, снял, демонстрируя любопытствующим свое худое костлявое тело. Никаких ран на этом теле, естественно, не было, что и требовалось доказать. Тем не менее расходившийся поэт не унимался:
— А шрам у тебя на плече откуда?
Шрам на правом плече действительно был, но настолько застарелый и малозаметный, что Митрофанов, как ни силился, так и не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах он получил эту отметину.
— По молодости, наверное, с кем-то поцапался. Надо будет спросить жену, может, она помнит. Я ведь в юности шебутной был — как напился, так подрался.
— Все вы тут шебутные! — в сердцах воскликнул огорченный поэт.
— Во! — захохотал торжествующе Митрофанов. — Проняло, значит. А я ведь вас предупреждал — нечисто у нас тут.
— И давно у вас эта нечисть завелась? — спросил Ярослав.
— Да, можно сказать, от начала веков. Я тебе всяких историй могу порассказать вагон и маленькую тележку.
— Не надо, — остановил его детектив. — Мне твоей императрицы за глаза хватило.
— Все-таки не обманула она меня, — обрадовался невесть чему Ванька. — То-то я смотрю, одет ты точно так же, как и те хмыри, что мне салазки гнули. Совет мой вам, мужики, уезжайте отсюда, и как можно скорее. Мы-то здесь люди ко всему привычные, а вы пропадете ни за грош.
— Убедил, — произнес Кравчинский, вставая с крыльца. — Привет от нас передай графу Глинскому, если встретишь.
— Типун тебе на язык! — обиделся на поэта Митрофанов. — Встреча с графом к большому несчастью.
— Коней мы тебе оставляем, — сказал Ярослав, отсчитывая озабоченному селянину несколько купюр. — Расседлай, напои и отпусти.
— Так они краденые, что ли? — удивился Иван.
— Кони из дворца, — пояснил Кузнецов. — Чуешь, о чем я? Не вздумай их перепродавать, иначе неприятностей огребешь целый короб.
Пристроив коней, детектив почувствовал облегчение, словно свалил с плеч тяжелую ношу. Спешенный Кравчинский тоже выглядел куда бодрее, чем конный. Обретя твердую почву под ногами, поэт принялся насвистывать веселенький мотивчик. Свой роскошный черный кафтан он великодушно подарил пугалу, сиротливо стоящему в огороде у тети Фроси. Ярослав от мундира тоже избавился без сожаления и скорбел разве что о джинсах и кроссовках, брошенных в проклятом дворце. Шпагу и пистолет он оставил себе в качестве сувениров, хотя Аполлон настоятельно рекомендовал ему от них избавиться
— Это улики, — стоял на своем детектив, которому не хотелось расставаться с коллекционным оружием.
Кравчинский только рукой махнул на причуды приятеля и принялся обхаживать свою застоявшуюся «Ладу».
К Ефросинье решили не заходить, чтобы избежать ненужных расспросов. Все-таки, когда имеешь дело с натуральной ведьмой, разумная осторожность никак не повредит. Так, во всяком случае, полагал Кравчинский, и Ярослав не стал с ним спорить. Главное сейчас было выбраться из этого странного села, чтобы потом на досуге, выспавшись, еще раз проанализировать случившееся и сделать правильные выводы. «Лада», похоже, прониклась ответственностью момента, а потому и завелась с полуоборота. Кравчинский дал по газам и вихрем пронесся по селу, поднимая за собой тучи пыли и всполошив при этом всех деревенских собак. Никаких препятствий в бегстве друзьям никто не чинил, и они без проблем вырулили на ту самую проселочную дорогу, по которой прибыли в это странное место, где за двое суток пережили столько приключений, что их должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Ярослав с удобствами разместился на заднем сиденье, предоставив выбор маршрута Аполлону Кравчинскому, вцепившемуся в руль намертво с намерением не выпускать его из рук до конца путешествия. Кузнецов успел уже, кажется, задремать убаюканный однообразием расстилающегося за окном пейзажа, но его разбудил испуганный визг тормозов и возмущенный крик Аполлона:
— Какого черта?! Кто выпустил на дорогу эту старую лайбу?
Детектив не сразу, но сообразил, что дорогу им преградил допотопный легковой автомобиль из тех, что чудики выискивают на свалках, чтобы изумлять ими обывателей и восхищать музейных работников. Надо признать, что автомобиль был в весьма приличном состоянии, хотя годами наверняка превосходил детектива и поэта, вместе взятых. Кравчинский попробовал было дать задний ход, но, к сожалению, у «Лады» заглох двигатель. И пока поэт, чертыхаясь, пытался его запустить, из черной лайбы вылезли люди во френчах без погон, но зато с револьверами в руках. Посверкивая на солнце голенищами хромовых сапог, они решительно направились к «Ладе».
— Мама дорогая, что же это такое?! — только и успел вымолвить поэт, после чего в мгновение ока был извлечен из машины и брошен на дорогу прямо в пыль.
Ярослав благородно сдался сам. Впрочем, его покладистости расторопные молодые люди не оценили и довольно бесцеремонно обшарили карманы.
— Так, — сказал курносый и конопатый, рассматривая на свет извлеченные из бумажника купюры. — Иностранная валюта имеется в наличии.
— Это же наши деньги, — попробовал возразить Кравчинский, еще не сообразивший, в чьи руки он попал.
Зато Ярославу многое стало ясно. Он практически сразу же узнал курносого и конопатого преображенца, который вчера вечером был секундантом фон Дорна. Поменяв мундир, он приобрел иные ухватки, но лицо осталось тем же, невыразительным и слегка придурковатым.
— Ваши, ваши, — охотно согласился с поэтом конопатый. — Так, значит, и запишем.
Из «Лады» извлекли шпагу и пистолет, которые тут же были конфискованы расторопными служаками как холодное и огнестрельное оружие.
— Совсем обнаглели эти шпионы, — поделился конопатый своими наблюдениями с молчаливыми приятелями. — Разъезжают по нашей территории на иностранном автомобиле вооруженные до зубов, да еще и наших девок насилуют.
— По-моему, вы нас с кем-то спутали, — попробовал договориться с настырными обвинителями Кузнецов.
— Разберемся, гражданин, — пообещал конопатый. — Не волнуйтесь. Свою пулю вы получите без задержек.
— Вы что, сотрудники ОГПУ? — дошло наконец до Кравчинского. — Но это же не та эпоха!
— Ужо будет тебе эпоха. Шевелись, контра, Поэта и детектива запихнули в черный автомобиль, предварительно связав им руки за спиной. Конопатый с револьвером в руке сел с ними на заднее сиденье, а его товарищи разместились на переднем. Причем один из них без стеснения целил из револьвера прямо в лоб оцепеневшему Кравчинскому. В принципе, чего-то подобного можно было ожидать. У Ярослава уже возникало подозрение, что так просто их из этой, устроенной непонятно на какую дичь ловушки не выпустят. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что эксперимент проводится масштабный и под контролем его устроителей находится вся округа.
— А куда нас везут? — спросил Кравчинский, испуганно озираясь по сторонам. — Мы же мирные обыватели, ни в чем предосудительном не замеченные. Добросовестные строители самого справедливого в мире общества.
