— Заткнись, — доброжелательно посоветовали поэту.
Ярослав нисколько не удивился, когда их подвезли к уже знакомому и хорошо изученному дворцу. Правда, в этот раз никаких фонарей, украшенных затейливой резьбой, по бокам аллеи не было, да и сам дворцовый сад пребывал в явном запустении. Что касается мраморного крыльца, то оно было сильно повреждено и являло собой довольно жалкий вид. Об амурах над входом и речи не шло, создавалось впечатление, что их сшибли отсюда ударами прикладов много лет назад. Внутреннее убранство дворца тоже сильно поблекло: ни тебе блистающих полов, ни ковровых дорожек. Вместо изящной мебели стояли допотопные столы с тумбами и такого же стиля стулья, на которых, впрочем, никто не сидел, ибо зал был пуст. Кузнецова и Кравчинского повели на второй этаж по уже знакомой им лестнице и ввели в спальню с роскошным ложем. Впрочем, никакого ложа здесь не было, комната имела спартанский вид, а стены, прежде разрисованные фривольными картинками, ныне были густо замазаны жирной зеленой краской, навевающей если не тоску, то скуку. Во всяком случае, стоящий у окна человек в кожаной куртке зевал во весь рот.
— Вот, — сказал конопатый, тыкая пальцем в арестованных. — Доставили, товарищ старший оперуполномоченный.
— Вижу, — лениво отозвался тип в кожанке, в котором Ярослав без труда опознал бывшего преображенца фон Дорна. — И что прикажешь с ними делать?
Фон Дорн если и узнал Кузнецова или, точнее, поручика Друбича, то во всяком случае, виду не подал. Смотрел он на арестованных как на пустое место, всячески демонстрируя свое к ним равнодушие.
— Так ведь они, товарищ старший оперуполномоченный, девку в соседней деревне изнасиловали и убили. И деньги при них не наши. Опять же оружие. Шпионы они.
— Учишь тебя, Куликов, учишь, а все впустую. Не шпионы они, а жулики. Мазурики, понял? Оружие-то дорогое, старинное. Видать из музея? А деньги эти для таких, как ты лохов, предназначены. Какая же это валюта, если здесь на купюрах русским языком написано «сто рублей». Читать не научился?
— Виноват, товарищ Доренко, — вздохнул конопатый. — Ошиблись маленько.
— Да ладно, — махнул рукой старший оперуполномоченный, — идите, товарищи. Я с этими пережитками старого режима сам разберусь.
Стоило только подчиненным закрыть за собой дверь, как лицо старшего оперуполномоченного преобразилось. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что Ярослава он узнал и, более того, расположен к долгой с ним беседе. Во всяком случае, он предложил арестованным присесть к столу, а сам разместился напротив. Руки поэту и детективу он, однако, не развязал, видимо, опасался недружественных действий с их стороны. Несколько томительных минут Кузнецов и фон Дорн пристально смотрели в глаза друг друга. Потом Ярослав перевел взгляд на правую кисть оппонента.
— Да, Друбич, — кивнул головой фон Дорн, — рана зажила. Но зарубка на память осталась. А вы докатились, ваше благородие! Лейб-гвардии поручик Друбич насилует девиц и грабит музеи! Как же низко пала русская аристократия.
— Бросьте кривляться, фон Дорн,—нахмурился Ярослав, — вы отлично знаете, что никого я не насиловал и тем более не убивал.
Фон Дорн подхватился с места и метнулся к двери, но, ничего подозрительного там не обнаружив, вернулся к столу почти успокоенный:
— Вы с ума сошли, Друбич, забудьте эту фамилию, иначе вас вынесут из этого здания ногами вперед. Теперь я Доренко Терентий Филиппович, прошу любить и жаловать.
— Кузнецов Ярослав, — в свою очередь представился детектив.
— Кравчинский,—назвал себя поэт,—Аполлон. Свободный художник и абсолютно лояльно настроенная к властям личность.
— И угораздило же вас, батенька. — Терентий Филиппович покачал головой.—Явная контра, что по имени, что по фамилии. Двадцать седьмой год на дворе, пора бы уже привыкнуть. Назовитесь Кривцовым или Кравцовым, на худой конец. Какие в Стране Советов могут быть Аполлоны?! Скромнее надо быть, уважаемый. Имя Афанасий куда созвучнее эпохе строительства социализма.
Очень может быть, что фон Дорн просто издевался над попавшими в беду людьми, но была в его словах тем не менее и суровая сермяжная правда. Ярослав опять засомневался по поводу бывшего преображенца. Помнит ли фон Дорн того самого поручика, с которым нынешней ночью дрался на дуэли в дворцовом саду, или же речь идет о совсем другом Друбиче, не имеющем к вчерашнему событию никакого отношения?
— Вы, надеюсь, не забыли, поручик, что за вами остался карточный должок?
— Ну как же, — вмешался в разговор Кравчинский. — Сто рублей, проигранных в трактире на Мещанской.
— Какой еще Мещанской?! — рассердился фон Дорн. — Банк мы метали в Мазурских болотах. И проиграли вы, Друбич, тысячу рублей. Считайте, вам здорово повезло, если бы не германская артподготовка, я бы вас без штанов оставил.
Ярослав факт проигрыша признал. Не имело смысла спорить с Терентием Филипповичем по столь пустяковому поводу, как тысяча рублей. Тем более что фон Дорн вроде бы не собирался требовать с бывшего фронтовика немедленной оплаты.
— Я ведь понимаю, Друбич, что вы объявились в этих местах неспроста. Может быть, поговорим начистоту?
Конечно, Ярослав и дальше мог бы разыгрывать святую простоту, выражать недоумение и даже возмущение, но это была абсолютно проигрышная позиция. Чего доброго, фон Дорн мог обидеться на своего бывшего сослуживца и просто шлепнуть его как контру, обманом проникшую в стан победившего пролетариата. Черт его знает, какими правами обладал в Далеком двадцать седьмом году старший оперуполномоченный столь почтенной организации.
— Я ищу клад, Терентий Филиппович, — доверительно наклоняясь к собеседнику, сообщил Кузнецов. — Речь идет об очень большой сумме. И, по-моему, в ваших интересах помочь мне в этих поисках, товарищ Доренко.
— Возьмем клад и махнем за кордон, — вдохновенно поддержал детектива поэт. — Бланманже будем кушать, батистовые портянки носить.
— Заманчивое предложение, — задумчиво протянул фон Дорн, достал кисет с махоркой, скрутил здоровенную «козью ножку» и принялся с упоением отравлять своих собеседников вонючим дымом.
Вежливый Аполлоша предложил бывшему преображенцу сигару, которая совершенно случайно завалялась в кармане. Фон Дорн заинтересовался предложением и даже в знак особого расположения развязал поэту руки. Пристрастие Кравчинского к сигарам, разумеется, не было тайной для Ярослава, но он полагал, что сигары остались в джинсовой куртке, брошенной здесь, в этом дворце, во время вчерашнего переодевания. Как вскоре выяснилось, детектив был абсолютно прав в своих предположениях, а ошибся он в другом: брошенная одежда вовсе не испарилась вместе с ложем и прочей роскошью, а продолжала, как ни в чем не бывало, висеть в шкафу, где по всем приметам должны были храниться деловые бумаги. Аполлон достал из шкафа сначала свои туфли, потом джинсы, а уж затем ту самую куртку, в кармане которой лежали сигары. Фон Дорн наблюдал за ним с интересом, похоже, для него было неприятным сюрпризом то обстоятельство, что какой-то тип держит в кабинете наделенного властью лица свои пожитки. Впрочем, в шкафу хранились не только вещи Кравчинского, но и барахло Кузнецова. Ярослав этому обстоятельству обрадовался, поскольку ему уже до чертиков надоело ходить в сапогах со шпорами, и он горел желанием переобуться в родные кроссовки.
— Вы не возражаете, Терентий Филиппович, если мы переоденемся? — вежливо полюбопытствовал Аполлон, развязывая между делом руки Ярославу.
Фон Дорн раскурил сигару и блаженно затянулся. Его молчание было расценено приятелями как знак согласия. Переодеваясь, Ярослав успел заметить, что в шкафу остались висеть джинсы и рубашка Коляна Ходулина. Похоже, граф Глинский так и не вошел в разум и продолжал мотаться по окрестным лесам со своей императрицей, пугая местных жителей. Впрочем, их и без Коляна было кому пугать. Любопытно все-таки узнать, откуда в этих во всех отношениях невинных местах появилась чертовщина?
— Вы что же, останавливались на ночь в этом дворце? — задал давно ожидаемый вопрос фон Дорн.
— Накладочка вышла, — извинился за свое неразумие Ярослав. — Мы никак не предполагали, что в доме нашего приятеля Глинского ныне располагается государственное учреждение.
— Вообще-то здесь находится сельский Совет. Мы заняли помещение временно. А кто он такой, этот Глинский?
— Родной племянник бывшего здешнего барина, — быстро отозвался Кузнецов. — Вы, конечно, слышали о старом графе?
— Так его, если не ошибаюсь, шлепнули еще в семнадцатом, — пожал плечами фон Дорн. — А что, старик был очень богат?
Кузнецов понятия не имел о материальном достатке убитого старого графа, но охотно подтвердил предположение старшего оперуполномоченного. А по словам развившего тему Кравчинского, старый граф Глинский буквально купался в золоте и бриллиантах.
