– Это возможно. Когда вы планируете уйти от нас?
– Завтра. Перед рассветом, – подумав, ответил я. – Тогда у меня будет шанс преодолеть перевал до наступления ночи.
– Разумно, – оценил мою идею монах. – Я скажу брату Яцзеку, чтобы теплые вещи принесли в вашу комнату.
– Спасибо.
– А вторая причина? Вы говорили, их две.
Роман предупреждал меня, что некоторые вопросы могут быть опасны, но я не для того сюда шел, чтобы не задать их:
– Также я надеялся что-нибудь узнать о другом страже. Я знаю, что он направлялся в ваш монастырь, но в Арденау не вернулся.
Это было ложью, я не знал, куда шел Ганс, но решил посмотреть реакцию. На лице брата Квинтена отразилось лишь удивление.
– Страж? К нам? Нет, никто из Братства не посещал монастырь. Вы первый за многие годы.
– Хм. Я был уверен, что он приходил к вам, и надеялся, что вы прольете свет на его исчезновение.
Равнодушное пожатие плечами:
– Я, конечно, не всегда был здесь, в миру много работы, но обязательно бы услышал, если бы к нам заглядывал кто-то из стражей. Такие гости у нас большая редкость, были бы разговоры. Сожалею, но ничем не смогу вам помочь, господин ван Нормайенн.
Я не стал скрывать свое разочарование:
– Очень жаль.
– Зачем он шел в монастырь?
Вопрос был невинный, но я насторожился. Возможно, это ничего не означает. А быть может, от моего ответа зависит очень многое. Так что я ответил правду:
– Не знаю. Никто в Братстве не знал. Он предпочитал не распространяться о своем путешествии.
– Как давно это было?
– Десять лет назад.
Монах вздохнул:
– Возможно, он пропал где-то в горах. Места здесь пустынные и опасные.
– Возможно… – эхом откликнулся я. – Ну, что же. Раз у вас его не было, то меня больше здесь ничто не задерживает, и я с чистой совестью могу отправиться по своим делам, как только помогу вам с самоубийцей. Спасибо, что уделили мне время.
Брат Квинтен поднялся вместе со мной, и в этот момент из соседнего зала раздался громкий металлический звон. Монах нахмурился, широким шагом подошел к двери, распахнув ее, выглянул.
– Что за чертовщина? – удивился он.
Карниз, на котором висела тяжелая бордовая занавесь, упал на пол, открыв ранее не видимую мне стену.
– Ух! – вот и все, что я мог сказать, глядя на огромную фреску.
В длину она была больше десяти ярдов, в высоту – все пять. В отличие от той, что я видел в трапезной, эта оказалась яркой, словно ее нарисовали неделю назад. Но не это было поразительно, а талант художника. Мастер продумал все – перспективу, позы, падение света и тени, блики на лицах и полутона одежды, каким-то немыслимым образом сумев придать плоской картине объем – нарисованные фигуры, казалось, стоят за стеклом, в мире, где застыло время.
Ярко-алое небо контрастировало с белой, укрытой снежной периной землей. Кое-где снег растаял, и были видны темные проплешины обугленной почвы. На заднем плане черным силуэтом выделялось кряжистое дерево без листьев. Его ветви охватывало разгорающееся пламя.
Левая сторона оказалась не дорисована – там виднелось большое серое пятно штукатурки. На переднем плане были… наверное, ангелы. Хотя у меня возникли некоторые сомнения на этот счет.
Потому что обычно ангелов так не рисуют.
Двое молодых людей, широкоплечих, мускулистых, с искаженными от ярости лицами, сражались друг с другом. Оба с длинными, до плеч, развевающимися каштановыми волосами, в одинаковых легких серебристых доспехах – наручи, наплечники, нагрудники и наколенники. Светлые туники в крови. На щеках копоть.
Тот, что был справа, двумя руками вскинул страшный боевой молот, собираясь размозжить противнику голову. Левый, отклонившись назад, закрылся широким мечом с вычурной гардой.
Удивительнее всего было то, что на глазах у обоих были повязки, а крылья совсем не походили на птичьи. Никаких перьев. Лишь яркий, слепящий свет, складывающийся в узнаваемый контур.
– Почему ее прячут за занавесью? – спросил я.
Брат Квинтен внимательно посмотрел на меня, как видно, заметил потрясенное выражение на лице, и негромко спросил:
– А какие чувства у вас вызывает эта фреска, страж?
– Тревогу, – подумав, ответил я. – От нее исходит опасность. У меня желание отойти, отвернуться и в то же время… смотреть дальше.
Грустная улыбка:
– Вот именно поэтому отец-настоятель приказал убрать ее с глаз. Чтобы не смущать братьев.
– Кто рисовал ее?
– Один из монахов. Господь наградил его талантом, но использовал он его не так, как это было угодно Церкви.
– Если фреска неугодна, то почему она всего лишь закрыта, а не замазана?
Брат-управитель цокнул языком:
– Брат, который рисовал ее, обладал даром прорицания, и порой у него случались видения. Здесь записано одно из них.
– Это будущее?
– Не думаю. Скорее прошлое.
– А что говорит художник?
– Он давно умер, так и не успев закончить работу. – Каликвец указал на серую проплешину. – Это, как вы можете видеть, один из эпизодов битвы земного ангела с тем, кто пришел в наш мир сквозь адские врата.
Я слышал о земных ангелах от брата Курвуса. Те, кто не присоединился в ангельской битве ни к войскам Люцифера, ни к войскам господа, не желая проливать кровь своих братьев. Они навечно наказаны богом оставаться среди людей и защищать врата, через которые дьвольская орда пытается прорваться на землю.
– Они очень похожи, – помолчав, сказал я, вглядываясь в фигуры. – Кто из них защитник, а кто выбрался из пекла?
– Этого я не знаю. Крылья у обоих светлые, а по канонам у отступников их рисуют темными. Впрочем, люди почти не знают ангелов. Все может быть совершенно иначе. Быть может, никто из них не вышел из пекла. Порой, как говорят легенды, охранники сходят с ума из-за дыхания адских врат. Тогда их убивают братья. Возможно, именно этот эпизод здесь и отразил художник. Что вы ищете на фреске?
– Ворота в ад.
– Они прямо у вас перед глазами.
– Горящее дерево?!
– Верно. Это аллегория. Вымысел художника. Как и снег, которого нет на востоке.
Я изучил картину еще раз:
– Повязки на глазах – тоже аллегория?
– А вы не знаете эту легенду? – удивился он. – Считается, что земные ангелы не могут видеть друг друга. Повязки говорят, что они сражаются вслепую, не зная, где находится противник.
Брат Курвус рассказывал мне, что настоятель его монастыря, Дорч-ган-Тойна, расположенного в пустошах Ньюгорта, как-то разговаривал с подобным ангелом. Он искал в мире тех, кто сошел с ума у врат и скитался где-то среди людей.
Брат Квинтен склонился над карнизом:
– Чистый срез. Как будто кто-то одним ударом перерубил крепеж чем-то острым. Как странно…
Я лично ничего странного не видел. Этот «кто-то» носит драную соломенную шляпу, и его серп – очень острая штука.
Я не всегда понимаю Пугало.
Порой его темная ирония к месту, но частенько «шутки» одушевленного ставят в тупик. У него свой, только ему понятный юмор, где запросто можно ущипнуть магистра стражей за ягодицу, а потом посмотреть, как она бесится. Это лишь один случай, но за год, что мы путешествуем вместе, их накопилось немало.
Я давно решил для себя, что Пугало – одушевленный настроения. В один день оно и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из неприятностей, а в другой потащит у себя на закорках или уведет за собой погоню.
Прямо сейчас страшила, точно воробушек, сидел на крыше церкви, свесив вниз ноги. Увидев, что я смотрю на него, оно приподняло шляпу, приветствуя меня, – маленькая темная фигурка на фоне ослепительно-белой вершины Монте-Розы.
Братские корпуса – два серых шестиэтажных здания, из-за узких окон кажущиеся неприступными, встретили меня мрачной тишиной. Яцзек поднялся по ступенькам, вошел в узкий коридор с серым арочным потолком. На входе не было двери, поэтому здесь гулял холодный ветер, волнующий пламя немногочисленных факелов, воткнутых в стальные скобы.
