— Я цел и невредим, — отвечал американец.
— Видите вы кого-нибудь в конце улицы?
— Ни души. Я иду!
Он знаками попрощался со своими товарищами и пустился в путь, держа руку на револьвере.
Ночь была темная, без звезд и луны, настоящая ночь засад и западней. Не видно было ни единой живой души, исключая нескольких тощих собак, лакавших воду из луж, и не слышно было никаких звуков, кроме скрипа флюгеров и драконов, которые вертелись по ветру.
— Гм! — промычал американец. — Ночка, нечего сказать! Здесь темнее, чем в жерле пушки. Милый храбрый Джеймс, открой глаза и уши. Ах! Если бы я мог найти этих собак-гребцов! Но думаю, что это будет трудновато. Я готов держать пари на тысячу долларов, что они пьяны и неистово храпят в каком-нибудь кабачке.
Разговаривая таким образом сам с собой, храбрый янки прошел по всему переулку и вышел на большую улицу, посреди которой прыгало несколько собак. Две или три из них оскалили на него свои зубы и глухо зарычали.
— Проклятые собаки! — проговорил Корсан. — Даже они рычат на иностранцев. Ну и страна! Здесь все точно бешеные.
Он только хотел завернуть за угол, как вдруг увидел прямо перед собой человека. То был китаец ростом почти шесть футов, с широченными плечами, огромной головой и длинными усами.
— О! — воскликнул американец, кладя руку на револьвер.
— О! — как эхо отозвался великан.
Он приблизился к американцу и поглядел на него сверху вниз, затем, довольный, по-видимому, своим осмотром, стал громко хохотать, открывая огромный рот, доходивший почти до ушей.
— Клянусь Бахусом! — воскликнул американец. — Однако ты храбр, милейший Геркулес, если смеешься мне в глаза, но предупреждаю тебя, что если ты жулик, то не получишь от меня ни одного сапеке.
Великан продолжал смеяться.
— Что такого смешного ты увидел на моем лице? — спросил американец, начинавший терять терпение.
— Ты иностранец, — проговорил великан.
— А' Ты меня знаешь? Тем лучше — кругом! марш! — крикнул Джеймс, выхватывая револьвер.
Гигант не заставил повторять два раза это приказание, повернулся и пустился галопом по узкому переулку.
— Так, отлично! — проворчал американец. — А теперь — рысью! Он зарядил револьвер и ускорил шаг, смотря то направо, то налево, по временам останавливаясь и чутко прислушиваясь.
Так прошел он семь или восемь улиц, сопровождаемый стаей собак, неистово лаявших ему вслед, а потом добрался до большой площади, на которой снова остановился, услыхав странный шум. То было продолжительное мычание, смешанное с каким-то бряцанием и глухими ударами.
— Это река! — воскликнул он. — Благодарение Богу!
Он ускорил шаги и скоро достиг берега Сицзяна, заставленного лодками и барками и освещенного большими фонарями из промасленной бумаги, висевшими на деревьях. Река, яростно катившая свои волны, ревела и стонала, разбиваясь обо все эти суденышки и поминутно сталкивая их одно с другим.
Увидев, что он находится на самом конце мола, американец стал всматриваться в темноту и наконец заметил джонку, привязанную к столбу. Он взошел на нее и поднял тент — джонка была пуста.
— Куда девались эти собаки-гребцы? — пробормотал он гневно. — Однако положеньице, нечего сказать! Что теперь делать?… Подождем их!
И с этими словами американец развалился на циновке, набил трубку, закурил ее и стал ждать, нимало не думая о своих спутниках, дожидавшихся его с мучительным нетерпением. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, но потом, частью от усталости, частью убаюкиваемый течением, сомкнул веки и заснул глубоким сном.
Его разбудили шум и крики прибрежного населения, занятого уборкой своих лодок.
— Отлично! — пробормотал американец, лениво потягиваясь и закуривая трубку. — Город просыпается, надо надеяться, что гребцы тоже когда-нибудь проснутся.
Солнце быстро вставало, золотя вершины гор, потом верхушки самых высоких крыш, пагоды, пики, террасы, храмы, а затем дома, домики, хижины и плантации.
Из-под каждого навеса, из-под каждой циновки, покрывавшей лодки, украдкой выглядывало бронзовое лицо лодочника, наблюдавшего за погодой; в каждом окне показывалась голова, бритая и желтая, как спелая дыня; в каждой двери — расплющенный нос и пара опущенных книзу усов.
Отовсюду слышались взрывы хохота, веселые восклицания, монотонные ритурнели, плеск весел, скрип блоков, визг поднимаемых флюгарок20. Некоторые из лодочников отчерпывали воду, другие сталкивали в реку свои лодки, тянули такелаж, поднимали парус, вытаскивали якорь.
Прошло более сорока минут, когда Джеймс увидел Луэ Коа, выходившего из-за утла и раскачивавшегося, как колокол.
— Вот главный разбойник, — сказал он, спрыгнув на берег. — Эй, чертов пьяница! Я тебя жду целых четыре часа.
— А! — воскликнул удивленный китаец. — Так это вы? Я думал, что вы почиваете где-нибудь в гостинице или сидите на корточках перед бочонком шу-шу21 . Разве вы провели ночь на моей джонке?
— Нет, тысяча чертей! Я пришел сюда сказать тебе, чтобы ты готовил джонку, и повторяю, что я жду тебя целых четыре часа.
— Я играл всю ночь с одним лаваду из Учжоу. Итак, мы едем?
— Еще бы! Тут все жители перебесились и нее дают нам проходу.
— А! — протянул кормчий, ехидно посмеиваясь. — Разве мы отправимся, не запасшись провиантом?
— Ты сам это сделаешь. Вот тебе два таэля, да не забудь взять бочонок сам-шиу. Поворачивайся!
Тот поймал на лету обе монеты и пошел, но не спеша и хохоча как сумасшедший.
— Черт тебя подери! — крикнул ему вслед американец. — А теперь направимся во вчерашний кабачок купить пару бутылок джина. Без этого напитка плохо приходится в этой мерзкой стране, — сказал он самому себе и с этими словами тоже направился в город.
Пройдя около полумили, он добрался до кабачка, огляделся вокруг — не следит ли кто за ним, потрогал револьверы и вошел в кабачок с видом победителя. Кабатчик был совершенно один и сидел за своей стойкой. Увидев американца, он широко раскрыл глаза, и на его лице изобразилось необычайное удивление.
— Друг мой, — сказал Джеймс, смеясь, — чего ты испугался, что делаешь такие большие глаза?
— Ничего, — отвечал тот. — Напротив, меня удивляет твоя смелость.
— Не беспокойся, пожалуйста, о моей смелости. Вот тебе таэль, неси мне десять бутылок джину.
— Десять бутылок! Мой джин стоит дороже.
— Что ты говоришь, собака?
— Что мой джин стоит один мао за бутылку.
— Ты мошенник! — крикнул американец, начинавший горячиться. — К счастью, я богат и заплачу, сколько ты просишь. Торопись!
