Без четверти двенадцать Эмори чинно простился с Изабеллой, стоя среди кучки гостей, подошедших пожелать ему счастливого пути. На секунду хладнокровие изменило ему, да и ее передернуло, когда какой-то остряк, прячась за чужими спинами, крикнул:
– Вы бы проводили его на вокзал, Изабелла!
Он чуть крепче, чем нужно, сжал ее руку, она ответила ему на пожатие, как ответила в этот вечер уже многим, и это было все.
В два часа ночи, вернувшись домой, Салли Уэдерби спросила, успели ли они с Эмори «развлечься» в маленькой гостиной. Изабелла обратила к ней невозмутимо спокойное лицо. В глазах ее светилась безгрешная мечтательность современной Жанны Д’Арк.
– Нет, – отвечала она. – Я больше такими вещами не занимаюсь. Он просил меня, но я не захотела.
Ложась в постель, она старалась угадать, что он ей напишет завтра в письме с пометкой «срочное». У него такие красивые губы – неужели она никогда…
– «Тринадцать ангелов их сон оберегали…» – сонно пропела Салли в соседней комнате.
– К черту, – пробормотала Изабелла, кулаком взбивая подушку и стараясь не смять прохладные простыни. – К черту.
Карнавал
Эмори, попав в «Принстонскую газету», наконец-то нашел себя. По мере того как приближались выборы, мелкие снобы, эти безошибочные барометры успеха, относились к нему все почтительнее, и старшекурсники заглядывали к нему и к Тому, неловко усаживались на столы и на ручки кресел и болтали о чем угодно, кроме того, что их действительно интересовало. Эмори забавляли устремленные на него внимательные взгляды, и если гости представляли какой-нибудь малоинтересный клуб, с превеликим удовольствием шокировал их еретическими высказываниями.
– Минуточку, – ошарашил он как-то вопросом одну делегацию, – как вы сказали, вы какой клуб представляете?
С гостями из «Плюша», «Коттеджа» и «Тифа» он разыгрывал «наивного, неиспорченного юношу», в простоте душевной и не догадывающегося, зачем к нему явились.
В знаменательное утро в начале марта, когда весь университет был охвачен массовой истерией, он, забрав с собой Алека, пробрался в «Коттедж» и стал с интересом наблюдать своих посходивших с ума однокашников.
Были среди них мотыльки, метавшиеся из клуба в клуб, были друзья трехдневной давности, чуть не со слезами заявлявшие, что им непременно нужно быть в одном клубе, что они жить друг без друга не могут; вспыхивали внезапные ссоры, когда студент, только что выдвинувшийся из толпы, припоминал кому-то прошлогоднюю обиду. Еще вчера неизвестные личности, набрав вожделенное число голосов, сразу становились важными птицами, а другие, про которых говорили, что успех им обеспечен, обнаруживали, что успели нажить врагов, и, сразу почувствовав себя одинокими и всеми покинутыми, во всеуслышание заявляли, что уходят из университета.
Вокруг себя Эмори видел людей, забаллотированных – один за то, что носил зеленую шляпу, другой за то, что «одевается, как манекен от портного», за то, что «однажды напился, как не подобает джентльмену», и еще по каким-то причинам, известным только тем, кто сам опускал черные шары.
Эта оргия всеобщей общительности завершилась грандиозным пиршеством в ресторане Нассау, где пунш разливали из гигантских мисок и весь нижний этаж кружился в бредовой карусели голосов и лиц.
– Эй, Дибби, поздравляю!
– Молодец, Том, в «Шапке»-то тебя как поддержали!
– Керри, скажи-ка…
– Эй, Керри, ты, я слышал, прошел в «Тиф» с прочими гиревиками?
– Уж конечно, не в «Коттедж», там пусть наши дамские угодники отсиживаются.
– Овертон, говорят, в обморок упал, когда его приняли в «Плюш». Даже записываться не пошел в первый день. Вскочил на велосипед и погнал узнавать, не произошло ли ошибки.
– А ты-то, старый повеса, как попал в «Шапку»?
– Поздравляю!
– И тебя также. Голосов ты, я слышал, набрал ого!
Когда закрылся бар, они, сбившись кучками, с песнями разбрелись по засыпанным снегом улицам и садам, теша себя заблуждением, что эпоха напряжения и снобизма наконец-то осталась позади и в ближайшие два года они могут делать все, что пожелают.
Много лет спустя Эмори вспоминал эту вторую университетскую весну как самое счастливое время своей жизни. Душа его была в полной гармонии с окружающим; в эти апрельские дни у него не было иных желаний, кроме как дышать и мечтать, и наслаждаться общением со старыми и новыми друзьями.
Однажды утром к нему ворвался Алек Коннедж, и он, открыв глаза, сразу увидел в окно сверкающее на солнце здание Кембл-холла.
– Ты, Первородный Грех, проснись и пошевеливайся. Через полчаса чтоб был у кафе Ренвика. Имеется автомобиль. – Он снял со стола крышку и со всем, что на ней стояло, осторожно пристроил на кровати.
– А откуда автомобиль? – недоверчиво спросил Эмори.
– Во временном владении. А вздумаешь придираться, так не видать тебе его как своих ушей.
– Я, пожалуй, еще посплю, – сказал Эмори и, снова откинувшись на подушку, потянулся за сигаретой.
– Что?!
– А чем плохо? У меня в одиннадцать тридцать лекция.
– Филин ты несчастный! Конечно, если тебе не хочется съездить к морю…
Одним прыжком Эмори выскочил из постели, и вся мелочь с крышки стола разлетелась по полу. Море… Сколько лет он его не видел, с тех самых пор, как они с матерью кочевали по всей стране…
– А кто едет? – спросил он, натягивая брюки.
– Дик Хамберд, и Керри Холидэй, и Джесси Ферренби, и… в общем, человек шесть, кажется. Давай поживее!
Через десять минут Эмори уже уписывал у Ренвика корнфлекс с молоком, а в половине десятого веселая компания покатила прочь из города, держа путь к песчаным пляжам Дил-Бич.
– Понимаешь, – объяснил Керри, – автомобиль прибыл из тех краев. Точнее говоря, неизвестные лица угнали его из Эсбери-Парк и бросили в Принстоне, а сами отбыли на Запад. И наш Хитрый Хамберд получил в городском управлении разрешение доставить его обратно владельцам.
Ферренби, сидевший впереди, вдруг обернулся.
– Деньги у кого-нибудь есть?
Единодушное и громкое «Нет!» было ему ответом.
– Это уже интересно.
– Деньги? Что такое деньги? На худой конец продадим машину.
– Или получим с хозяина вознаграждение за спасенное имущество.
– А что мы будем есть? – спросил Эмори.
– Ну, знаешь ли, – с укором возразил Керри, – ты что же, думаешь, у Керри не хватит смекалки на каких-то три дня? Бывало, люди годами ничего не ели. Ты почитай журнал «Бойскаут».
– Три дня, – задумчиво произнес Эмори. – Ау меня лекции…
– Один из трех дней – воскресенье.
– Все равно, мне можно пропустить еще только шесть лекций, а впереди целых полтора месяца.
– Выкинуть его за борт!
– Пешком идти домой? Нет, лень.
– Эмори, а тебе не кажется, что ты «высовываешься»?
– Научись относиться к себе критически, Эмори.
Эмори смирился, умолк и стал созерцать окрестности. Почему-то вспомнился Суинберн:
Окончен срок пустоты и печали,Окончено время снега и сна,Дни, что влюбленных зло разлучали,Свет, что слабеет, и тьма, что сильна;С мыслью о времени – скорби забыты,Почки набухли, морозы убиты,И, году листвой возвестив о начале,Цветок за цветком, возникает весна.
Густым тростником замедлен поток…
– Что с тобой, Эмори? Эмори размышляет о поэзии, о цветочках и птичках. По глазам видно.
– Нет, – соврал Эмори. – Я думаю о «Принстонской газете». Мне сегодня вечером нужно было зайти в редакцию, но, наверно, откуда-нибудь можно будет позвонить.
– О-о, – почтительно протянул Керри, – уж эти мне важные шишки…
Эмори залился краской, и ему показалось, что Ферренби, не прошедший по тому же конкурсу, слегка поморщился. Керри, конечно, просто валяет дурака, но он прав – не стоило упоминать про «Принстонскую газету».
День был безоблачный, они ехали быстро, и, когда в лицо потянуло соленым ветерком, Эмори сразу представил себе океан, и длинные, ровные песчаные отмели, и красные крыши над синей водой. И вот уже они промчались через городок, и все это вспыхнуло у него перед глазами, всколыхнув целую бурю давно дремавших чувств.
– Ой, смотрите! – воскликнул он.
– Что?
– Стойте, я хочу выйти, я же этого восемь лет не видел. Милые, хорошие, остановитесь!
– Удивительный ребенок, – заметил Алек.
– Да, он у нас со странностями.
Однако автомобиль послушно остановили у обочины, и Эмори бегом бросился к прибрежной дорожке.
Его поразило, что море синее, что оно огромное, что оно ревет не умолкая, – словом, все самое банальное, чем может поразить океан, но если б ему в ту минуту сказали, что все это банально, он только ахнул бы от изумления.
– Пора закусить, – распорядился Керри, подходя к нему вместе с остальными. – Пошли, Эмори, брось считать ворон и спустись на землю… Начнем с самого лучшего отеля, – продолжал он, – а потом дальше – по нисходящей…
