— Н-никак.
Доктор Дрю закурил сигарету, хотя еще не дотронулся до сандвичей и пирожных, и задумчиво вдохнул дым.
— И все же я почему-то убежден, что вы очень многое имели в виду, — пробормотал он. — Впрочем, сомневаюсь, что будет разумно продолжать расспросы в этом направлении. Скажите, по-вашему, миссис Эрншо огорчена потерей супруга? Я не в курсе, как много значил для нее покойный муж, но даже женщина, не питающая к мужу безумной любви, до некоторой степени становится зависимой от него. Вы скажете, что она — мягко выражаясь — отказывается быть вдовой?
— Пожалуй, — ответила Харриет, думая, что мягче выразиться просто невозможно.
Доктор прищурился.
— Звучит несколько критически, — добавил он и стряхнул пепел в пепельницу. — Возможно, вам не нравится говорить о сестре.
— Я очень люблю ее, — ощетинилась Харриет на скептический тон доктора Дрю.
— Правда? — Сомнений не оставалось, в голосе врача звучало явное недоверие. — Я бы сказал, что вас скорее раздражает необходимость отказаться от некоторых ваших устремлений ради того, чтобы провести какое-то время с миссис Эрншо. И все же должен заметить, что вы обе так похожи — в определенной степени, — что должны прекрасно ладить между собой. Для меня, если не возражаете против такого мнения, вы своего рода отражение вашей сестры…
— Благодарю покорно! — воскликнула Харриет, возмущенно сверкнув зелеными глазами.
Доктор Дрю улыбнулся.
— Я сказал «своего рода», — подчеркнул он. — Физически у вас много общего, но ваши глаза зелены, а ее так напоминают мокрые незабудки — вот где проходит истинное различие. По темпераменту вы совершенно не похожи… настолько, насколько могут отличаться двое разных людей! По вашим глазам видно, что, несмотря на обманчивое смирение, вы вспыльчивы, агрессивны и легко взрываетесь по любому поводу, тогда как ваша сестра кротка, терпелива и невероятно уживчива. Или так мне кажется.
Глаза Харриет уже метали целые снопы искр.
— Значит, со мной невозможно жить?
— Этого я не говорил. — Доктор Дрю устроился в кресле поудобнее и говорил возмутительно ленивым и самодовольным голосом. — Вот если бы к зеленым глазам у вас были рыжие волосы, вот тогда — да, жизнь с вами была бы довольно трудным делом!
— В таком случае вас удивляет, что сестра пригласила меня в «Фалез»?
— Несколько удивляет.
— Но в остальном считаете, что очень хорошо понимаете сестру?
— Думаю, да.
Доктор Дрю почти физически ощущал негодование девушки. Пальцы Харриет так крепко вцепились в щенка, что крошечное существо протестующе заерзало. Врач протянул руки:
— Отдайте его мне! Если я сейчас скажу что-то по-настоящему неприятное, вы задушите бедолагу!
Харриет инстинктивно попыталась воспротивиться нажиму и оставить щенка у себя на коленях, но холодная сила в глазах и тоне доктора говорила, что этот человек ожидает — и обычно добивается — немедленного подчинения своим требованиям, что между ними происходит почти борьба воли. В конце концов она позорно сдалась, передала щенка, и, к стыду Харриет, тот мгновенно устроился на колене доктора и тут же заснул, даже не попробовав на зуб шерстяные брюки.
— Вот видите, — тихо сказал доктор, поглаживая песика. — Малыш знает, где ему хорошо. Кстати, как вы назовете своего питомца?
— Еще не думала, — натянуто ответила Харриет.
— Тогда нареките его Соломоном. Это имя ко многому обязывает, и он должен его оправдать: все лабрадоры — умницы.
— Я подумаю об имени, когда придет время, — ответила девушка, словно и не собиралась воспользоваться этим предложением.
— И не назовете его Соломоном?
— Нет. Н-нет, не думаю.
Доктор снова улыбнулся. Эта возмутительно непонятная, загадочная улыбка начинала выводить Харриет из терпения.
— Скажите мне, — вдруг произнес доктор Дрю, словно имел абсолютное право знать ответ, — сейчас вам где-то между двадцатью четырьмя и двадцатью шестью, почему вы не замужем? Потому, что ваша художническая душа алчет свободы, или потому, что привыкли отшивать мужчин этими вашими зелеными глазами? И этим ядовитым время от времени язычком!
Она ответила сразу и довольно бойко:
— Конечно, из-за ядовитого язычка. И моих зеленых глаз!
— Ничего общего со страстным стремлением к свободе?
— Насколько мне известно, ничего. Но меня никогда не подвергали психоанализу. Возможно, психоанализ выявил бы несколько таких качеств, о которых я даже не подозревала.
— Возможно.
— Вы же не занимаетесь гипнозом? — спросила Харриет, теряясь в догадках, что же в его темных глазах так завораживает ее.
— Не беспокойтесь. — Доктор почти ласково улыбнулся. — Вас я не загипнотизирую.
Харриет поспешно встала и прошла через всю комнату к картине на дальней стене. Это была довольно приличная акварель, и она подумала, что узнает художника… но не успела посмотреть на подпись автора, как за ее спиной появился доктор Дрю.
— Недурно, — заметила Харриет и задохнулась, словно от долгого бега.
Филип Дрю согласился, что картина неплохая.
Харриет перешла к книжному шкафу и стала рассматривать книги. Предположив, что все они принадлежат доктору Парксу, она снимала некоторые с полок и вдруг обнаружила на форзаце одной из них имя Филипа Дрю: это оказался томик особенно любимого ею поэта. В некотором удивлении Харриет обернулась и обнаружила доктора у себя за спиной.
С азартом она воскликнула:
— Так вы читаете Теннисона! Не думала, что в наше время у него много поклонников.
— Почему же? Теннисон всегда будет Теннисоном… или его любишь, или нет. Я в числе тех, кто любит.
— О, я так рада! — Харриет даже не заметила своей восторженности; она словно нашла родного брата. — Потому что безумно его люблю… даже «Идем в сад, Мод». Честно говоря, это одно из моих любимых стихотворений.
— И мое тоже.
— Правда?
Доктор улыбнулся — но на этот раз просто, без загадочного или насмешливого выражения. Потом, к большому замешательству Харриет, понюхал ее волосы.
— Что это? — спросил он.
— Что «что»?
— Ваши духи.
— «Лилия долины».
— Не меняйте их, — сказал он. — Они вам подходят.
— Но, по-моему, вы намекали на мою агрессивную индивидуальность?
— Тем не менее, думаю, вам следует сохранить духи «Лилия долины». Кстати, о цветах, может, выйдете в сад и срежете несколько цветков? Для моих ваз? Помните?
— Вы на самом деле хотите, чтобы я аранжировала для вас букеты?
— Иначе не отпущу. Из-за вас я и правда теперь чувствую, что в результате холостого образа жизни и отсутствия рядом милой маленькой женщины лишился очень многого, и если хотите помочь и отплатить мне за гостеприимство, то наполните вазы. Верните мою довольно печальную комнату к жизни и оставьте об этом дне благоухающую память.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
