Когда мы шествовали по Второму проспекту — впереди глашатаи с жертвенными светильниками, свита в белых одеждах, — то во множестве устремившиеся к галереям для зрителей люди, конные, пешие и в экипажах, удивленно спрашивали: «А это что? А эти куда?», — и кое-кто усмехался, а то и вышучивал нас. Когда мы проходили мимо усадьбы начальника дворцовой гвардии Ёсиёри, он как раз отправлялся, чтобы занять свое место на зрительских рядах: ворота были широко открыты и возле них стояли люди. Одни смеялись над нами: «Уж не богомольцы ли? Мало им дней в году!» Но был среди них и разумный человек: «К чему послужит нам то, что мы будем услаждать свой взор? А этих людей, укрепившихся в вере, Будда, несомненно, пожалует своей милостью. Как мы суетны! Заняты зрелищами, а надо бы, как они, молиться», — но только он один был такой рассудительный.
Мы пустились в путь затемно, чтобы не привлекать внимания, а встречных, которые с опозданием тянулись на праздник, мы пропускали, остановившись в воротах храма Хосодзи[97], заодно пережидая, пока рассеется необыкновенно густой туман.
Толпы деревенских жителей, пришедших в столицу полюбоваться зрелищем, казалось, текли сплошным потоком. Все дороги были запружены, и наша повозка, сторонкой прокладывавшая себе путь, вызывала страх и неприязнь даже у несносной глупой ребятни. В самом деле, как это мы отправились в такое время? — думала я, глядя на все это. Однако, неустанно вознося молитвы Будде, в конце концов мы добрались до переправы Удзи[98].
Здесь тоже столпился народ, конечно, все желали плыть на нашу сторону. Люди, которые управляются на лодках с баграми, высокомерно поглядывали на бесчисленное множество ожидающих, а сами не спешили со своими суденышками, стояли, навалившись на весло, положив на голые руки с подоткнутыми рукавами голову, и посвистывали с самым неприступным видом.
Мы не могли переправиться целую вечность, и я внимательно вглядывалась в окружающий пейзаж, ведь именно здесь жили дочери принца Удзи в романе Мурасаки Сикибу[99], и мне было очень любопытно, что же это за место такое, почему именно здесь она поселила своих героинь. Я как раз заключила, что здешние места и вправду хороши, когда наконец-то нас перевезли на другой берег.
Я посетила расположенный в Удзи дворец нашего господина[100], и, разглядывая его убранство, прежде всего подумала о том, что в таком ют дворце жила и дева Укифунэ[101].
Поскольку мы вышли из дома ещё до рассвета, мои люди устали, и мы остановились на отдых в Яхироудзи[102]. Только взялись за еду, как кто-то из провожатых сказал: «А ведь дальше гора Курикома[103], слава о ней идёт недобрая. И солнце уже клонится к закату… Не собрать ли нам все вещи в одно место?» Услышать такое мне было очень страшно. Однако гору мы перешли, и, когда уже подходили к водоему Ниэно, солнце опустилось за вершины холмов. Пора было остановиться на ночлег — и мои люди разошлись на поиски. Но место было пустынное:
— Здесь есть только одна ветхая хижина бедняков… — сказали мне. Что ж, делать нечего, — мы заночевали там. В доме были только двое мужчин оборванного вида, а все остальные, якобы, ушли нынче в столицу.
Ночь мы опять провели без сна, так как эти люди без конца ходили в дом и из дома. Я слышала, как в дальней комнате служанка спросила у них: «Что вы все ходите?», — а они, наверное, решили, что мы уже спим, и говорят:
— А как же? Кто знает, что на уме у этих постояльцев? Унесут еще котел для риса — что мы тогда будем делать? Не до сна — ходим вокруг, стережём… И обидно мне было это слышать, и вместе с тем смешно.
На следующее утро мы двинулись дальше, по дороге зашли в храм Тодайдзи[104], помолились там. Святилище Исоноками[105] и правда показалось мне очень древним, там все очень обветшало.
Ночь мы провели в храме, в деревне Яманобэ. Я была очень утомлена, но все же немного почитала сутры, а потом уснула. Мне приснилось, что я пришла к некоей женщине, невыразимо прекрасной, дул сильный ветер. Заметив меня, женщина улыбнулась:
— Зачем ты явилась? — спросила она.
— Но как могла я не прийти?
— Да-да, ты ведь бываешь во дворце. Тебе полезно будет посоветоваться с госпожой Хакасэ-но Мёбу[106].
Пробудившись, я почувствовала радость и ободрение, и еще более истово стала возносить молитвы.
Переправившись через реку Хасэгава[107], мы в тот же день к вечеру добрались к месту паломничества. После церемонии очищения я вступила в храм и три дня провела в молитвах. Собираясь на рассвете пуститься в обратную дорогу, я задремала, и этой ночью явился служитель из главного храма и как будто бы бросил мне что-то со словами: «Вот ветка дерева суги, знак благоволения бога Инари»[108]. Я проснулась, и оказалось, что всё это был сон.
На рассвете, ещё в темноте, мы двинулись в путь. По дороге нам не встретилось такое место, где бы можно было передохнуть, и мы попросились на постой в хижину на ближнем склоне гор Нарасака. Это был совсем маленький домик.
— Места здесь, кажется, нехорошие. Не вздумайте заснуть! — сказали мне. — Если что, ни в коем случае не поднимайте шума, лежите себе, затаив дыхание.
После таких наставлений я была премного удручена и напугана. Мне показалось, что миновала тысяча лет, прежде чем рассвело. Но вот, наконец, настало утро.
— Это воровской притон. Его хозяйка весьма подозрительная особа, — объяснили мне.
В день, когда дул очень сильный ветер, мы оказались на переправе Удзи, и наша лодка проплывала совсем рядом с расставленными мережами.
Об Удзигава-рекеПлещет волна-молва,Шум её до меня долетал.Нынче ж смогла сосчитатьДаже рябь от рыбацких сетей.
* * *
События, отстоящие друг от друга на два-три года, а то и разделённые четырьмя, пятью годами, я описываю одно за одним, подряд, и получается, что я без конца ходила на богомолье — это не так, и в моих странствиях случались перерывы.
Весной я затворилась в обители Курама. Вершины гор окутывал туман, вокруг всё было недвижимо.
Очень позабавило меня, когда мне принесли отведать немного корней токоро, выкопанных на горных склонах[109].
Когда мы уезжали отсюда, цветы сакуры все уже опали, и ничего примечательного на обратном пути не было. А вот когда в десятую луну мы снова вернулись, то горы по дороге выглядели много прекраснее, чем прежде. Казалось, что по склонам расстелена парча. Но лучше всего была вода, ручей кипел и бурлил, разбрасывая капли хрусталя.
Добравшись до места и расположившись в покоях для паломников, я любовалась осенними листьями, окроплёнными дождём — ничто не сравнится с этой картиной.
Здесь, глубоко в горах,Пёстрая ткань листвыСовсем по-другому ярка,Точно глубже впитала краску —Чем окропил её дождь?
Я глядела и не могла наглядеться…
***
Прошло два года, я опять совершала паломничество в Исияма. Всю ночь лил страшный дождь. «Какое неудобство для путников!» — думала я и слушала шум воды. Потом подняла ставни-«ситоми»[110] и выглянула: яркий свет луны проникал даже на дно ущелья, не было ни облачка, а то, что я приняла за звуки дождя, оказалось шумом потока, струящегося среди корней деревьев.
Река в ущелье гор.Стремнины шумЯ приняла за дождь,Так необычно!Ведь месяц нынче небывало ясный!
***
Когда я вновь отправилась на богомолье в Хасэ, мне было на кого положиться, не то что в прошлый раз. В пути нас повсеместно привечали, проехать мимо и не зайти никак было нельзя.
В роще Хахасо, что в краю Ямасиро, осенняя листва была и вправду бесподобно хороша[111]. Когда мы переправлялись через реку Хасэгава, мне пришло на ум вот что:
На реке Хасэгава волнаТо отхлынет, то снова нагрянет —Вот и я вернулась сюда.Веткой суги поданный знакВ этот раз мне явит свой смысл.
Я очень верила в это.
Три дня мы молились, а потом тронулись в обратный путь. На холме Нарасака, в той маленькой избушке, что прежде, в этот раз заночевать было нельзя, уж очень разрослось число наших спутников. В чистом поле соорудили временный кров, там поместились такие, как я, а люди наши заночевали на воздухе. Они расстелили на траве свои кожаные наколенники и прочее снаряжение, сверху бросили циновки, и в таком ненадёжном убежище провели всю ночь до рассвета. Утром их волосы были совершенно мокрые от росы. Месяц на рассвете был необычайно ясный и красивый, такой редко увидишь.
