Для выборных от слобод серебро сгодилось. А Соломону Ольга целую пригоршню, не считая, сунула.
— Это тебе за то, что ты нас от болей и невзгод оберегаешь.
Что в ларце осталось, пошло Перуну в дар. Принял Звенемир ларец, к кумиру его отнес и поставил у подножия рядом с молотом Торрина.
— А теперь настала пора вкусить даров от пира Божеского! — провозгласил ведун.
Пока расплатой народ вольный занят был, холопы не дремали. Туши обескровленные на вертелах жарили, столы в капище занесли, лавки длинные расставили. Пива пенного в бочках прикатили и вино пьяное в бочонках принесли. Стольники за свою работу бойко принялись. На столы накрывали, кубки с чашами расставляли, овчины по лавкам расстилали, чтоб не на холодном сидеть.
Запах еды с ума сводил. Еще бы, цельный день на морозе ни евши, ни пивши. У меня в утробе урчало от голода, под ложечкой сосало. От запахов голова кружилась. Держался я. И все сдерживались. Хуже всех, наверное, Ольге было. Слаба она все-таки, нет-нет, а на руку Соломону опиралась. Да и Святославу нелегко. Мальчонка порой слюнки сглатывал, но крепился, как кагану положено. Стойко себя вел.
Как только ведун пир провозгласил, все к столам направились, а Ольга к Кветану обратилась:
— Давай, конюх, к граду разворачивай, мы здесь свое дело исполнили.
— А поесть? — взглянул на мать Святослав жалостливо.
— В тереме уже столы нас ждут, — ответила Ольга и на шкуре без сил откинулась.
Вздохнули гридни, что весь день возле нас истуканами простояли, и за нами пошли службу свою доделывать.
Развернулись мы, к воротам подъехали, тут нас Своята остановил.
— Дозволь, княгиня, кагану от меня подарочек? — с поклоном он к саням подошел.
Ольга только рукой махнула.
Вынул забойщик из-под полы сверточек и Святославу протянул. Развернул каган тряпицу, а в ней уши свиные запаленные. Обрадовался мальчонка.
— Здоровья тебе, — кивнул он Свояте и захрумкал хрящиками.
— И тебе здоровья, — улыбнулся забойщик.
Когда возле терема гридни кагана с коня сняли, тот дремал уже. Истомился за день мальчишка, ноги у него от сидения долгого затекли. Понесли его в терем, а он мне на прощанье:
— С праздником тебя, Добрыня, — а сам зевает. — Завтра на игрищах свидимся?
— А-то как же, — я ему. — Куда же я денусь? Ольга меня к себе рукой поманила.
— От болезни-то оправился? — тихонько спросила.
— Спасибо Соломону, — ответил я.
— Ну, до завтра, — вдруг улыбнулась она мне.
— Свидимся.
Наконец-то мы добрались до конюшни.
— Чуть не лопнул, — сказал я, развязывая гашник. — И как это Ольга со Святославом ни разу по нужде не отлучились?
— Я сам ума не приложу, — пожал плечами конюх, пристроился рядом, и мы с радостью оросили снег возле конюшни.
— Ух, полегчало, — довольно вздохнул старшой, завязывая тесьму на портах. — Пойдем коней ставить.
Пока мы с Кветаном коней распрягли, в денники отвели да напоили-накормили, пока упряжь сложили, уж ночь настала. Устал старшой, и я устал, едва-едва мы до наших подклетей конюших добрались. Двери отворили, а тут светцы ярко горят, лучины потрескивают, светло в подклети, как днем. Печь жарко натоплена, а столы от снеди ломятся.
— Вы где бродите? — Кот нам навстречу. — Заждались мы. Без вас за столы не садились. Айда пировать! Праздник же!
И куда только усталость подевалась?
Сейчас порой удивляешься, как же раньше-то вот так, не смыкая глаз, мог за чашей хмельной, за весельем, за столом праздничным ночами и днями сидеть? Откуда силы брались? Почему не покидали? Или удаль молодецкая в нас играла, или кровь в жилах горячее была? Да нет. И удали достаточно, и кровь холоднее не стала. Разве только с годами понимать начинаешь, что один пир на другой как две капли воды похож, новизна теряется, и уже день прошедший ничем не отличается от дня наступившего. А что взамен? Опыт взамен приходит. Опыт и мудрость.
25 декабря 947 г.
Зашипела вода на раскаленных камнях, вспенилась и паром изошла. Жарко в бане. Хмель ночной потом выходит из разгоряченных тел.
— Добрыня, а ну еще поддай! — разомлевший Кот спину под веник дубовый подставил.
Кветан его нахлестывает, а сам приговаривает:
— С гуся вода, а с Кота сухота!
— Так где же вода-то? — смеется конюх.
— А вот тебе водичка! — ору я и плещу на него холодненькой.
— О-о-ох, хорошо! — вопит Кот. — А парку-то! Парку!
— Вот тебе и парку! — И остатки из шайки на голыши — хлясть.
— Да вы чего, демоны! — закричал кто-то, а кто, из-за пара и не разглядеть. — Совсем угорим! Дышать невмоготу!
— Коли жарко, — Кветан в ответ, — на пол ложись, а то и вовсе в предбанник отправляйся, а людям парило не перебивай. Ложись, Добрыня, я и тебя поправлю, — это уже мне.
— Эй, со мной-то закончи, — Кот возмущается.
— Хватит с тебя, — смеется Кветан. — Ты уже не на кота, а на рака вареного больше похож. Обмывайся скорее.
Я на полати залез.
— Давай, — говорю, — полегонечку.
Старшой по ногам в легкую прошелся, по спине листьями дубовыми прошуршал.
— Ну, как? — спрашивает.
— Ты меня не щекочи, — я ему. — Коли за веник взялся, так уж поусердствуй.
— Ну, держись!
Из парной мы, точно гуси ошпаренные, выскочили да в сугроб с разбегу нырнули.
— Гляди, ребя! У меня под задницей снег тает! — смеется Кот.
— Ты себе муде не отморозь. — Кветан из сугроба выбрался, растерся, отряхнулся. — Аида обратно! Совет держать будем!
Из огня в полымя, да обратно в огонь — знатно кровь разогнали. Обмылись водою горячей, прогрелись, с парком легким поздравились. Из парной вышли, в предбаннике за стол сели, по ковшику бражки приняли, капусткой квашеной закусили и… просветлились. Хорошо!
— Значится, так, — старшой кулаком по столетие треснул, — в прошлом годе нас посадские на измор взяли. Они лбы здоровые, один Глушила чего стоит.
— Это кто таков? — спросил я.
— Молотобоец он с Подола, — кто-то из конюхов сказал. — Туговат на одно ухо, оттого так и прозывается.
— Так-то оно так, — Кот еще ковшик себе зачерпнул, — только у него кулак, что твоя голова.
— Ты на бражку не налегай, — строго сказал Кветан, — а то к игрищам спечешься.
— Я себя знаю, — ответил Кот, но ковшик в сторонку отставил.
— А на какое ухо туговат?
— На левое.
— Может, я его на себя возьму?
— Эка расхорохорился, ты после лихоманки-то своей оправился? — Кот с сомнением на меня взглянул.
— Ты за меня не боись, — расхрабрился я, то ли после бани силу почуял, то ли бражка на вчерашний заквас хорошо легла.
— А чего мне бояться? — пожал плечами Кот. — Ты его еще не видел, а уже бахвалишься.
