– Могу вообразить. Но мне было как-то все равно. Кстати, те журналисты мне деньги заплатили. Так что изливала я душу не из чувства противоречия. Я плеер японский купила. Что мне, жалко правду, что ли, рассказать?
– Ты всегда была такая... независимая. – Он поковырялся вилкой в салате, но тут же положил столовый прибор обратно на накрахмаленную салфеточку. – А ведь ты мне и тогда нравилась.
– Что-о? – протянула она. – Что ты мелешь?
Женя прекрасно помнила себя, школьную. К собственной персоне она относилась с нехарактерной для девушек нежного возраста трезвостью. Она прекрасно понимала, что плохо промытое существо неопределенного пола с торчащими во все стороны волосами вряд ли может вызвать в ком бы то ни было хоть отдаленно романтические мысли. Она была не из тех, кого застенчивые трепетные мальчики приглашают в кино.
– Правда! – горячо воскликнул он. – Ты выглядела такой взрослой. А я стеснялся к тебе подходить, потому что у меня были прыщи.
– У тебя и сейчас прыщи! – разошлась Женя.
Мамонтов растерянно заморгал, и ей пришлось нехотя добавить:
– Шутка. Что-то я сегодня расшутилась... Не обращай внимания, на самом деле ты тоже... – Подавившись окончанием фразы, она запила неловкость огромным глотком пива.
– Что – тоже? Тоже тебе нравлюсь?
– О господи, конечно же нет! Я хотела сказать, что ты мне уже не кажешься такой невозможной занудой, как раньше!
– Ну от тебя другого комплимента и не дождешься, – рассмеялся Мамонтов. – А что же во мне занудного?
– Все. – Женя показала ему кончик языка. – Ты выглядишь, как зануда, ведешь себя, как зануда. Приглашаешь меня в занудные места.
Он удивленно огляделся по сторонам. За соседним столиком трое подвыпивших немцев о чем-то громко спорили, один из них тыкал мясистым пальцем в меню. Кажется, они пытались по-русски прочитать слово «картошка».
– Обычно здесь куда веселее, – оправдался он. – А куда ты хочешь, чтобы я пригласил тебя в следующий раз? В театр оперетты, что ли?
На минуту задумавшись, Женя выдала:
– А в публичный дом!
– Шутишь?
– Ну почему же? – сузила глаза Женя. – Твой отец держит публичный дом, почему я не могу пойти посмотреть?
– Да что там интересного-то?
– Для тебя, может быть, и ничего. Ты, возможно, ко всему этому с детства привык. А я девушка неискушенная.
– Между прочим, меня воспитывала бабушка, а она учительница литературы, – оскорбился Мамонтов.
– Оно и видно. Если бы тебя папаша воспитывал, ты был бы куда веселее.
– И почему я еще не ушел? – развел руками Мамонтов.
– Влюбился, наверное, – полушутя предположила Женя, но Миша почему-то и не подумал рассмеяться.
– Ладно, – он набрал в легкие побольше воздуха, как будто собирался нырнуть с десятиметровой вышки в глубины бассейна, – договорились. Давай в ближайший четверг.
– Ты это серьезно? – опешила Женя.
– Ты же сама хотела. Я договорюсь с девчонками.
– А это точно удобно?
– Ну вот, напросилась и сама же даешь задний ход? – насмешливо спросил Миша. – Конечно, удобно! Посидим, чайку попьем, я скажу девчонкам, чтобы они ватрушек напекли!
– Они у вас на все руки от скуки, как я погляжу, – пробормотала Женя перед тем, как радостно воскликнуть: – Ура!! Мы поедем в бордель!!
Январь – время для артистов бесхлебное, гарантированный мертвый сезон. Инна обычно использовала эти ежегодные длинные каникулы для «чистки перышек».
В этот раз она не могла дождаться того дня, когда ей можно будет вырваться из клиники, носившей странное название «Мгновенная стройность». Ей было отчаянно скучно, нестерпимо одиноко и очень-очень грустно. Раз в три дня ее навещал Артем, и это было хоть каким-то подобием развлечения – выслушать свежие новости о перспективах «Паприки» и его продюсерских достижениях. Тем более что новости были хорошими – Артем нашел деньги на съемки клипа и подписал контракт с молодым, но уже засветившимся режиссером Романом Степановым.
Все же остальное время она валялась на кровати лицом вниз и пыталась провалиться в сжигающую время дрему.
Каждое утро Инна подолгу изучала в зеркале свое осунувшееся лицо. Весы свидетельствовали, что за неделю с лишним пребывания в клинике ей удалось скинуть четыре килограмма. Лечащий врач называл Инну ослепительной, а самой ей казалось, что она подурнела. Кожа стала глаже и лучше, зато глаза лишились того особенного блеска, который способен сделать из женщины красавицу вне зависимости от черт ее лица.
Валерию она нравилась и тридцатилетней, и с морщинками. А вот Артем требовал, чтобы колени ее были худы, плечи остры, а скулы резко прорисовывались на точеном лице. Что ж, кто платит, тот и заказывает музыку. Но почему же в последнее время Инну все чаще терзает мысль, что она совершила роковую, непростительную ошибку, поставив на Артема Иртенева?!
Инна вовсе не была пустышкой, которой срочно требуется продать повыгоднее свои прелести, пока те не завяли окончательно. Она была дипломированным переводчиком-синхронистом и когда-то неплохо зарабатывала, участвуя во всевозможных конференциях. Ее профессиональной востребованности способствовала и яркая внешность. К тому же с восемнадцати лет Инна крутилась в модельном бизнесе и была там не на самом последнем счету. Были в ее жизни и журнальные съемки, и дефилирование на Неделе московской моды, и даже контракт с косметической компанией среднего масштаба...
Она всегда неплохо зарабатывала и гордилась своей самостоятельностью. Пока однажды не познакомилась с Иртеневым. Это был классический служебный роман. Инна переводила на его переговорах с какой-то американской продюсерской компанией, Артем сразу и безоговорочно влюбился, пригласил ее в Голливуд, а она не смогла ему отказать; в самолете он подарил ей кольцо с бриллиантом. А она, не задумываясь особенно, сказала «да». Инна всегда считала себя холодной женщиной, а он казался таким многообещающим вариантом. К тому же отчего-то никто никогда раньше не предлагал ей выйти замуж. Вот пригласить ее в ресторан или на романтический уик-энд в какой-нибудь Стамбул – это пожалуйста, и затащить ее в постель – это тоже пожалуйста. А замуж – нет. Это Артем настоял, чтобы Инна попробовала записать песню; ему хотелось, чтобы его новой женой-красавицей восхищалась вся страна. А она попробовала и как-то сразу вошла во вкус. Ей показалось, что призвание наконец найдено, а все, что она делала раньше, было зря. И только спустя три года, пройдя через все круги ада завоевания музыкального олимпа (утомительные гастроли, тесные гримерки, унизительные газетные статейки, в которых ее именовали не иначе как «продюсерская подстилка»), она поняла, что вспоминает свое прошлое с ностальгическим теплом.
