— Ну что? Жалеете, что в лагерь поехали? — весело спрашивает она.
Мы не отвечаем. Мы поняли: она обращается к Коринне. Мама не уверена, что даже за чудесную комнату старшая простит ей лагерь.
Коринна не сказала ни словечка, с тех пор как юркнула на свою половину. За новой перегородкой с рамой наверху и вьющимся растением ее вообще не видно, даже когда она стоит.
Коринна высовывается из-за зелени. Все так же молча идет осматривать наши владения. Она не выскажется, пока не убедится, что и сестрам будет хорошо.
Мы с Жоржеттой скачем по комнате с растянутыми ртами.
— Смотри, как здорово, Коринна!
Да! Да! Мы визжим от восторга! Выскажись наконец! У нас уже разболелись щеки, дай нам расслабить лицевые мышцы! Ну, колись!
Пора нам своими силами ускорить примирение. Мы заходим за перегородку. У Коринны замечательная комната, большая, светлая!
— Коринна! У тебя комната совсем как у Гиаацинты! — говорит ей Жоржетта.
Коринна робко улыбается, ей чуточку неловко от таких привилегий.
Мама не станет «делить шкуру неубитого медведя»: начало положено, но праздновать победу еще рано.
— А ваш письменный стол сделали по моему рисунку.
Она «кует железо, пока горячо». Нас зовут обратно на нашу территорию. Мы возвращаем за перегородку онемевшие от улыбки рты.
Сделанный на заказ письменный стол занял все свободное место. Только узенький проход остался между ним и двухэтажной кроватью.
— Чур, я на этой стороне!
Я кидаюсь в проход, к левому краю стола. Дело важное, поэтому улыбаться можно уже не так старательно.
— А я на этой!
Жоржетта тоже немного расслабила нижнюю половину лица.
— Вот досюда мое место! — черчу я пальцем границу на столе.
— А мое досюда! — палец Жоржетты сталкивается с моим.
Большущая доска, фанерная, но покрытая лаком, лежит на таких же лакированных дощечках. И фанерные дверцы тоже лакированные. И выдвижные ящики лакированные! Я пытаюсь открыть свой. О-ох… Что-то трудно. Может, двумя руками попробовать? А если ногой помочь? Я упираюсь в стол ногой и тяну на себя ящик. Никак… Не выдвигается, и все тут…
Жоржетта оборачивается к маме. Что за дела?
— Он натрет внутри воском, и будет ездить как по маслу.
Вот как? Стол еще не доделан… Жожо это не нравится. Все равно что подарили игрушку на Новый год, а она не работает, потому что забыли вставить батарейки. Подарок без батареек — плохой подарок.
Но складочка между бровями Жоржетты все-таки разглаживается.
— А посмотри, какой тут шкафчик большой!
Она открыла дверцу в тумбе стола.
— Сюда будете убирать ваши портфели, словари…
— Ага! Класс!
Я открываю такую же дверцу на своей стороне.
— Bay!
Жоржетта хлопает дверцей своего шкафчика. Не закрывается…
Сестра снова оборачивается к маме. Что за дела?
— Петли слабоваты.
Чтобы закрыть дверцу, ее надо приподнять. Нет, это уже ни в какие ворота, подарок без батареек, без аксессуаров… без инструкции по использованию. Совсем плохой подарок. Никуда не годится.
Я закрываю свой шкафчик. То же самое. Дверца висит криво. Я не решаюсь взглянуть ни на Жоржетту, ни на маму.
— Он поставит другие петли, и все будет в порядке.
Тот, кто сделал стол, не очень-то утруждался. И пусть не ждет, что перед ним рассыплются в благодарностях за такую халтуру! Мама ему так и скажет, это точно.
Из-за перегородки мы вдруг слышим голос Коринны.
— Кто это — «он»?
А и правда… Кто это?
«Он» — всегда это был тот, о ком в нашем доме не говорят.
Мама проглотила жгучий перец, ни дать ни взять. Она вся красная, и во рту, наверное, горит, даже полыхает, так ей трудно ответить. Из-за ползучих зарослей выныривает командир нашего батальона. С очень строгим лицом. Быстрый взгляд в сторону младших сестер: тревога.
Вопрос ясен, переформулировки не будет. Ответ? Рядовой опять смотрит настороженно. Младшая встала рядом с командиршей.
Молчание.
Народ, сомкнув ряды, ждет объяснения властей.
Из маминой комнаты в конце коридора слышится тихий шорох. Там кто-то ходит?
На лице командирши теперь написано неодобрение. Ей страшно? Ну что — и мне примкнуть к рядам?
— Кто это сделал?
Снова шорох, оттуда же.
И командирша, и рядовой, и их боевая машина на этот раз отчетливо его слышали. Я вскакиваю. Боевая машина к бою готова. Вместе мы сила.
— Кто это? — спрашивает Коринна почти беззвучно.
— Это… это штукатур, он очень славный. Он поклеил обои, а потом по моему рисунку сделал вам письменный стол…
Штукатур? Очень славный? Боевая единица по защите территории постановляет: трибунал.
— Его зовут Пьер… — лепечут власти.
Присяжные непримиримы, сразу видно.
— Он… вообще-то он здесь… Я сейчас вас познакомлю, вы сами сможете сказать ему, что вам нравится его работа… Ну? Вы скажете ему… Ладно?
Молчание.
— Пьер!.. Пьер!.. Вы можете выйти? Мои девочки хотят вам что-то сказать…
Мы не верим своим ушам.
Скрипит дверь маминой комнаты. Неужели сейчас в коридор выйдет мужчина? Неужели произойдет то, чего не может быть? Итак, сейчас этот Пьер предстанет перед судом. Он обвиняется в умышленном охмурении и окручивании нашей мамы в течение месяца с намерением продолжать преступную деятельность.
И вот мужчина, самый что ни на есть мужчина, а стало быть, воплощение зла, появляется в дверном проеме.
Новый пункт обвинения: Пьер высокий. Пьер атлетически сложен, и это уже третий пункт обвинения. Пьер черноволос — отягчающее обстоятельство. Это личное мнение одного из присяжных — мое. Будь он блондином, это смягчило бы мой вердикт. А у него волосы такие черные, что мои сразу кажутся еще светлее. Это скверно, очень скверно для него. У Пьера черные глаза и борода. Этот «он» — полная противоположность тому, другому, с большой буквы, о котором в нашем доме никогда не говорят.
Мы не можем опомниться. Наш трибунал в шоке. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит: виновен. Приговаривается к пожизненному заключению и десяти годам строгого режима.
В гнетущей тишине слово берет адвокат подсудимого. Раздается звенящий от напряжения мамин голос:
— По… по… позна… комьтесь… Это Пи… Пи… Пьер… Он… он… он… мне очень помог за этот месяц.
* * *
— Где здесь сортир?
Я хлопаю дверцей золотистой букашки-малолитражки.
— Где здесь сортир?
Спрашиваю всех — кто-нибудь да ответит. Иначе я не успею, честное слово. Не добегу.
Мама не отвечает мне. Она проверяет ручной тормоз. Тянет его на себя так, будто вырвать хочет. Глаза у нее ввалились: как-никак пятьсот километров она смотрела на дорогу.
Я не могу стоять, пританцовываю. Только бы никто не занял место, куда мне надо. Долго я не выдержу.
— Где здесь сортир?
Мне показали большой бетонный дом. Уж не знаю, дойду ли я — до него далеко.
Зажимаю руки между ног. Надо собраться с духом и бежать к этому бараку, к которому все идут спокойным шагом. Им-то не приспичило. Вот гады, займут место, а я не успею! Раз, два, три! Сгибаюсь пополам и бегу со всех ног.
А место занято! Там Жоржетта!
— Скорей!
Я колочу в дверь ногой.
— Скорей!
Она не отвечает. И не думает торопиться.
— Скорей! Я сейчас описаюсь!
Дверь открывается, и я понимаю, почему мне не отвечали. Из туалета, у которого я чуть не опозорилась, выходит моя бабушка.
— Прости, бабуля, я больше не могу терпеть.
У нас остановка. Мы сейчас будем обедать на автостоянке. Вот и мой крестный, он выходит из своей машины весь взлохмаченный. Поддергивает брюки. Потягивается.
— В таком темпе как раз к будущему году доедем. Ты не можешь побыстрее? — спрашивает он маму, а она и так уже еле жива от усталости.
Мама ополаскивает руки водой из пластиковой бутылки. Наклоняется, чтобы не облиться. Не отвечая крестному, поливает на руки Жоржетте. Закрывает бутылку. Идет к синей сумке-холодильнику и достает оттуда бутерброды, завернутые в фольгу, и пластмассовые судки — вчера мы вместе их наполняли.
— Ну? Ты можешь ехать быстрее?
Ну вот, он опять. На случай, если она не расслышала.
Мама чистит крутое яйцо. Протягивает его мне. Коринна держится в-стороне от всех. Со вчерашнего дня Коринна ни с кем не разговаривает. «Увидимся, когда вы вернетесь», — сказал Пьер маме возле наших чемоданов. Да, мы его еще увидим, кто бы сомневался. Коринне такие каникулы в лом. Месяц в вандейском лагере, две недели в городском, а теперь — в Италию всей семьей! «Она говорила, что мы поедем вчетвером, а не водиннадцатером!» Опять нас надули.
— Спасибо.
Я кусаю яйцо.
Обожаю есть на остановках.
Все ждут маминого ответа, а его нет.
Наша букашка-малолитражка отстает! Лучше бы мы и вправду поехали вчетвером.
