— Горячишься, — вмешался в разговор Нестер, — одним взмахом хочешь дело решить.
— Да ведь подлец-то какой, — оправдывался Саша. — Тут сам черт — и тот не стерпит.
Ясный взгляд Ершова снова устремился на Сашу. Как ни странно, но неожиданно он почувствовал себя таким же молодым, таким же напористым и до безрассудства решительным, как Саша. Но это продолжалось только мгновение.
— Может, рабочих бы собрать, — перешел к практическим предложениям Нестер. — Узнать, как они на это смотрят. Да и интеллигенцию бы нашу послушать не мешало. Чувствуется, что многие из них все дальше и дальше в сторону от нас отходят. Выяснить надо. Посмотреть, куда они бредут. Тогда и решать легче будет. Давайте поручим это Маркину, — предложил под конец Нестер.
Но Данило начал решительно возражать:
— Почему это мне? У тебя среди интеллигенции знакомые, тебе и карты в руки. Тут, еж тя заешь, особый подход нужен. Они ведь и сами не должны знать, кто и зачем их собрал.
— Что ж, если поручите, я не откажусь, — согласился Нестер.
Убедившись, что говорить больше никто не хочет, Ершов повернулся в сторону Каурова.
— Вот, Саша, чем надо заниматься, а не помощниками у анархистов быть. Есть ли еще какие предложения? — после некоторого молчания спросил Ершов. — Нет? Тогда у меня есть еще небольшой вопрос…
Но в это время Нестер вскочил на ноги и предупреждающе поднял руку. Лицо его выражало тревогу. Со стороны завода доносился звонкий крик козленка. Левее закричала овца, залаяла собака. Нестер еще некоторое время прислушивался к этим звукам, затем сказал:
— Через посты прошло более десяти жандармов, все они направляются в нашу сторону. Нужно торопиться, через десять минут жандармы будут здесь.
— Они будут, да нас не будет, — спокойно сказал Ершов, собирая вместе с другими остатки еды. Приняв от Нестера принесенную им котомку, он добавил: — О следующем собрании, товарищи, договоримся тем же порядком, что и раньше.
Подпольщики крепко пожали друг другу руки и быстро пошли в разные стороны.
Когда жандармы подошли к Гарольдову гробу, там уже никого не было.
Взобравшись на камень, начальник злобно посмотрел на своего помощника:
— Только деньги получают да врут, как сивые мерины. Какая же это, черт побери, агентура? Завтра же вызовите ко мне этих мерзавцев, я им покажу, как обманывать. Я им покажу-у! — закричал он что было силы, потрясая кулаками.
Глава одиннадцатая
В субботу, вскоре после первой смены, Маркин зашел к Шапочкину. Поздоровавшись, он кивком головы показал на дверь.
— Собирайся, пора к лесорубам отправляться, — сказал он. — Завтра воскресенье, до понедельника успеть надо.
— Успеем, — добродушно отозвался Валентин, поправляя одеяло на своей холостяцкой койке. — К лесорубам, так к лесорубам.
— Сколько отсюда до Собачьей считают? — спросил Маркин. — Успеем до вечера или заночевать в дороге придется?
— Дойдем, коли не обленимся. Не так-то далеко — двадцать верст. Эка невидаль! Люди в Сибирь пешком ходят.
— Успеешь еще и в Сибири побывать. Вот помяни мое слово! — И Маркин выразительно поглядел на друга.
Стояла жаркая сухая погода. Каменистый тракт покрылся пылью. Путники шли обочиной.
Напоенный смолистым запахом воздух леса был как-то особенно чист. Спутникам то и дело встречались заросли малины, смородины, вишни. Ягоды уже созрели и кое-где начали осыпаться.
Валентин с восторгом глядел по сторонам.
— Эх, и красота же! — радостно говорил он своему другу. — Я степняк, родился и вырос в Оренбургской губернии. Вот думаю, думаю и никак не могу понять, почему так устроена природа? В одном месте густо, а в другом пусто. Здесь что ни шаг — речка, озеро или ручеек. Горы, масса травы, непроходимый лес. А там только солончаки, ковыль и суховеи.
Шапочкин задумался. Шли молча. Каждый думал о своем. Валентин заговорил снова:
— А как ты думаешь, Данило Иванович, что люди будут делать с природой, когда буржуев победят и свою народную власть установят? Не захотят же тогда оренбуржцы без дров сидеть и кизяком печи топить. Свобода, скажут, равенство!
— Ну и что же, что равенство? — неопределенно ответил Маркин. — Не в дровах же счастье.
— А я думаю, что там все изменится, — продолжал мечтать Шапочкин. — И в Оренбурге много леса и воды будет, так это и знай.
— У кого что болит, тот о том и говорит, — с улыбкой ответил Маркин. — Вы, степняки, о воде и о лесе тоскуете, а я до сих пор о земле думаю. Не было у нас ее, земли-то этой. По осьмой десятины надела на едока имели. Овец да кур на ней пасли. Для посевов у башкирской бедноты землю арендовали, а больше по заводам мыкались и в лесу. Много его здесь, леса этого, да что толку? Чужой он, господский. Господам от леса доход, конечно, а нам он, еж тя заешь, все жилы вытягивает. Я, например, с малолетства возненавидел его. От этого и кузнецом сделался, а потом и совсем на завод перебрался. Но о земле и до сих пор мечтаю.
— Словом, одна нога здесь, другая — там, — усмехнулся Шапочкин. — По виду рабочий, а душа крестьянская. Наверное, еще и о народниках иногда тоска гложет?
— Нет, это уж ты оставь, — недовольно махнул рукой Маркин. — Вихляющих людей, что подделываются под чужое, никогда я не любил.
— Говорят, лесорубы нашего брата тоже недолюбливают, — заговорил Валентин о другом. — Заработком будто бы больше интересуются, а революционеров считают прощелыгами и болтунами. Даже разговоров, если они против царя и попов, слышать не хотят. За земельку и за все старое еще держатся. Нелегко с ними разговаривать будет. Могут и выпроводить еще.
— Если хорошенько присмотреться, есть, конечно, и такие, которые за старинку держатся. Что правда, то правда, — ответил Маркин. — Но уж землей ты их совсем зря попрекаешь. Не на это смотреть надо. Темны они — вот что. Забиты. Их еще больше эксплуатируют заводчики, чем нас. А ведь это наши союзники, помогать им надо. И не все они такие, как тебе рассказывали. Увидишь вот, сам убедишься.
Опасения Шапочкина оказались напрасными. Лесорубы встретили гостей приветливо. Первой подошла к ним Марья.
— А мы вас, товарищ Шапочкин, давно ожидали, — сказала она, подавая Валентину шершавую руку. — У нас ведь даже штучка одна ваша спрятана.
— А листочки, — не стерпел Алеша, — мы с тятей в тот же вечер все до одного по завалинкам разбросали. Шуму потом сколько было, страсть!
Шапочкин с недоумением посмотрел на Алешу.
— Листочки? — переспросил он, хмуря брови. — Какие листочки?
— Да на ярманке, не помнишь разве? — удивился Алеша. — Мальчишку торговец бить хотел, а ты его выручил. Потом еще чуть драки не было с торгашами. Интересно!
— Ну-ну, — пробасил Валентин. — Теперь вспомнил. Крендель тогда мальчишка, кажется, украл? Один крендель.
Алеша насупился и недовольно ответил:
— Не украл, а взял, чтобы поесть. Голодный он был.
Теперь Валентин посмотрел на мальчика с удивлением.
— Это правильно! Молодец. Конечно же, не украл, — улыбаясь, он погладил взъерошенную голову мальчишки.
Хозяева пригласили гостей к костру. Сюда постепенно сошлись все лесорубы. Вначале разговор не клеился, потом кто-то напомнил о засухе и плохом урожае, затем заговорили о расценках, о дороговизне.
Гости остались на ночлег. Лесорубы успели поужинать, поэтому для гостей снова принялись варить кашу и повесили над огнем чайник.
Становье расположилось в неглубокой котловине у отвесной гранитной скалы. Справа, за пригорком, тихо плескались волны горного озера, слева — с высоты в пятнадцать сажен, прямо из каменной стены с шумом низвергалась речка. Впереди высилась покрытая столетним лесом Собачья гора. Все здесь было большое, сильное, сказочно-прекрасное. Только сплетенные из молодой березы и покрытые пологами балаганчики лесорубов казались маленькими, жалкими и ненужными.
Алешу томило нетерпение: хотелось поскорее сообщить о револьвере Шапочкину, но тот был занят. Он рассказывал собравшимся о тяжелом положении заводских рабочих, о снижении по всему заводу заработной платы и о других притеснениях со стороны властей и хозяев.
— А мы думали, одних нас ограбили, — качая головой, вздохнул дедушка Иван. — Оказывается, и до заводских добрались. Всем, значит, погибель готовят.
— Да, тяжело стало рабочему люду, — продолжал Шапочкин, — в дугу нас гнут хозяева, последние капли пота выжимают. А чуть что — в тюрьму тащат, шомполами бьют, издеваются.
Дедушка вздохнул:
— Что и говорить, все крепче и крепче ярмо-то натягивают. Не знаю только, до какой поры рабочие терпеть будут?
— Подожди, Иван Александрович, мы еще свое возьмем, — вмешался в разговор Маркин. — Девятьсот пятый всем открыл глаза — и нам и крестьянам. Мы теперь не только ошибки, но и силу свою почувствовали. У буржуев впереди ночь, а у нас — день. Вот оно как надо понимать это дело-то.
