Петчер, вспомнив, что забастовщики требуют его немедленного удаления, робко запротестовал:
— Я не могу решить вопрос о своем освобождении. Есть телеграмма. Мне запрещено. Я должен снова сделать запрос.
Маркин взял телеграмму, прочитал и вернул обратно.
— А как остальные пункты наших требований? — еще плотнее придвинувшись к столу и прямо глядя в лицо англичанина, спросил он.
— Остальные требования я принимаю, — сказал Петчер. — Беру на свою ответственность.
Данило достал из стопки несколько листов бумаги, положил их перед управляющим, подал ручку.
— Прошу писать в Петербург телеграмму. Как там, этому, еж тя заешь. Огрею.
Петчер догадался и написал адрес.
— Теперь пишите так: «Считаю себя виновным в гибели рабочих. Нужно обсудить вопрос о возможности оставления меня управляющим».
— Господин Данило, я прошу после слова «себя» разрешить написать слово «косвенно».
Подумав, Маркин махнул рукой:
— Ну, ладно, валяй, пусть будет косвенно. Теперь пиши дальше: «С вашим предложением в части расценок согласиться не могу. Чтобы не затягивать переговоров с рабочими, сегодня я отдал распоряжение об отмене приказов, снижающих расценки. Считаю это справедливым. Я согласился также установить семьям погибших пенсии». Прошу подписать, — предложил Маркин. Петчер подписал.
— А теперь нужно написать еще вот что, — подумав, добавил Данило. — Это мы в Петербург посылать, пожалуй, не будем, оставим здесь на телеграфе: «Все это договорено на добровольных началах между управляющим и делегацией рабочих».
Данило взял ручку, поставил число и подписался.
— Прошу, господа, удостоверить своими подписями наше соглашение, — предложил он присутствующим.
Неожиданно за окном послышались крики приближающегося народа. Маркин кивнул Еремею:
— Поди посмотри, что там.
Через четверть часа Петчер с дрожью в голосе читал с крыльца приказ перед двумя сотнями лесорубов.
Впереди лесорубов, откинув назад голову, стояла высокая худая женщина. Голова ее была повязана небольшим ярко-красным платком. Рядом с женщиной топтался совершенно босой, в холщовой рубахе и дырявых посконных штанах высокий, очень худой мальчик. Он то и дело помахивал небольшой, очищенной от коры березовой палочкой, на конце которой была прикреплена красная ленточка.
— «Осознав несправедливость сделанного, — косясь на мелькавшую перед глазами ленточку, шепелявя и коверкая слова, читал Петчер, — я добровольно отменяю приказы о снижении расценок всем категориям рабочих. Назначаю на каждую шахту по технику, поручаю им ликвидировать беспорядки. Полностью принимаю требования о вознаграждении семей погибших. Разрешаю рабочим ловить рыбу там, где они захотят. Я не дам разрешения рубить лес вблизи завода…»
Алеша обернулся лицом к лесорубам и громко закричал, размахивая палочкой:
— Наша взяла! Наша взяла!!
Прочитав приказ и морщась от криков ликующих лесорубов, англичанин вернулся в кабинет. Там он увидел, что все присутствующие с недоумением смотрели на Рихтера, державшего в руках телефонную трубку.
— Что еще случилось? — уставившись на механика, нетерпеливо спросил Петчер.
— Нас обманули, мистер, — закричал Рихтер. — Только сейчас звонил пристав Ручкин. Спрашивал, не нужны ли вам полицейские? Ручкин просил передать, что когда они с урядником спустились в шахту, туда неожиданно упал механик Гартман. — Рихтер вытащил из кармана платок и вытер им пот со лба. — Есть предположение, что его кто-то столкнул, хотя все в один голос доказывают, будто это просто несчастный случай.
— Но кто же вам говорил другое? — негодуя, закричал Петчер. — Гартмана убили, полиция разбежалась или в шахту спряталась — один черт. Вы, господин Рихтер, большой трус.
Петчер негодовал, но, чтобы не быть смешным в глазах своих же подчиненных, решил не поднимать лишнего шума.
Глава четырнадцатая
Осенью, когда урок по заготовке дров был выполнен, Карповы решили ехать на завод и попытаться устроиться там на работу.
— В медеплавильный, Михаил, просись, — советовал по дороге дедушка. — Там хоть и удушье, зато заработок хороший. Потом, глядишь, освоишься — и в мастера выйдешь. Да где там, — вдруг безнадежно махнул он рукой. — Мы русские, а там все чужаки. Наше дело, знать, кайлом копать, дрова рубить да вагонетки катать, а распоряжаться и показывать другие будут. — Дедушка тяжело вздохнул, горестно покачал головой. — Замучились, бьемся, как рыба об лед, а толку никакого.
Когда подъехали к заводу, дедушка снова стал советовать отцу Алеши проситься на работу в медеплавильный.
— Вот, внук, — ласково улыбнувшись, сказал на прощание дедушка. — Ты теперь совсем большой вырос, на заводе работать будешь. Смотри у меня, не подкачай. Работай, как следует, отца с дедушкой на работе не конфузь.
С этими словами он залез на телегу и повернул лошадь обратно.
Отец долго смотрел вслед удалявшейся телеге. Потом вздохнул, повернулся к Алеше и сказал, чтобы он подождал его на улице, а сам пошел в контору.
Оставшись один, Алеша поднялся на верхнюю ступеньку крыльца, положил около себя котомку и стал смотреть по сторонам.
Ему стало грустно. Вспомнился дом, мать, бабушка, сестренки. Его охватило чувство одиночества. Хотелось плакать. Вспомнил прошедшее лето, мечту о школе. Он был уверен, что этой зимой обязательно будет учиться. Однако, когда дедушка привел его в школу, там сказали:
— Мал еще у тебя внучек. Пусть подрастет с годик, а там видно будет. Успеете. С таким делом торопиться некуда.
Алеша, может быть, и смирился бы с этим, если бы еще год назад не был принят в школу его ровесник Сенька Шувалов. «Счастья у меня нет, вот и все, — решил он. — Недаром бабушка говорит, что главное у человека — счастье. А потом богатые они, черти, эти Шуваловы. Овчинники, а теперь кожи еще начинают делать и хлебом торговать».
Вдруг со скрипом открылась дверь. Из конторы вышла группа пестро одетых людей. Увидев их, Алеша удивился. До этого он даже не мог представить, что люди могут так смешно одеваться.
«Что твой петух! — думал он, рассматривая задержавшихся на крыльце англичан. — Чужаки самые настоящие… Лопочут, лопочут, а что? В жисть не поймешь».
Заметив сидящего на крыльце мальчишку, один из англичан отделился от группы и быстро пошел в его сторону. Алеша насторожился: «Наверное, хочет прогнать меня с крыльца… Лучше уйти подобру-поздорову. А то начнет еще за уши драть. Ну и пусть, — вдруг передумал Алеша. — Не пойду, будь что будет».
— Мальшик. Вы шего хочешь? — с трудом подбирая русские слова, спросил англичанин. — Работать нету, русский ленивый мальшик.
Слово «ленивый» он заучил, как видно, хорошо и выговорил его без труда.
— Русс нужна дубинша? Да, мальшик?
Иностранец был сух и высок, как жердь. На голове у него вместо фуражки было надето что-то похожее на тарелку. Глаза смотрели холодно.
Алеша с недоумением уставился на англичанина, не улавливая смысла в его словах. Однако, когда англичанин повторил свои вопросы, он догадался.
— Сам ты ленивая дубинша, — вскочив на ноги, неожиданно для себя выпалил Алеша. — Разнарядился, как индюк, и думаешь, что не знай кто…
С этими словами он схватил котомку, быстро сбежал с крыльца и направился к площади.
Стоявшие в стороне англичане громко засмеялись.
— Ну как, Томми, посмотрел волчонку в зубы?
— Кусается, черт, — весело ответил тот. — Но это не беда. Мы его приберем к рукам.
Из конторы вышел Петчер с группой англичан. Они уселись на пролетки и, громко переговариваясь, направились к заводу.
Как только англичане отъехали, Алеша вернулся на крыльцо, снял с плеч котомку и снова сел на ступеньку. «И чего я рассердился? — ругал себя Алеша. — Чужак? Ну и черт с ним. Хозяева они. Попросить бы у него хорошей работы. Вот это бы дело. Что ему стоило направить меня в шахту коногоном? Ровным счетом ничего. А в шахте зимой тепло и заработок хороший — четвертак в день». Так говорил ему один мальчишка, проработавший коногоном целую зиму.
Громко хлопнули двери, появился отец. Вид у него был расстроенный. Надевая на плечи котомку, он угрюмо сказал:
— Опять не повезло нам с тобой, Алеша. О заводе и не заикайся. Там, говорят, и без нас людей девать некуда. Тебя совсем не берут, а меня согласились послать в шахту. Тьфу, черт! Хоть с моста в воду… — Он безнадежно махнул рукой и медленно сошел с крыльца.
С запиской из конторы Карповы пришли в барак бессемейных шахтеров. Барак, размером в десять сажен длины и три с половиной ширины, был срублен из бревен. Внутри этого мрачного и неуютного помещения в два ряда стояли почерневшие от копоти и грязи нары. Посредине, загораживая проход, вросла в землю большая полуразвалившаяся плита. Пола не было. Мох в стенах во многих местах вывалился, двери рассохлись. На весь барак было четыре небольших окна. Потолок был сплошь покрыт плесенью. От дыма, гнили и испарений от сохнувшей одежды в бараке стоял тяжелый смрад. Барачный сторож отвел вновь прибывшим место во втором ряду нар и назначил день, когда они должны заготовлять на весь барак дрова, носить воду, топить плиту и производить уборку.
