Я спросила ее, читала ли она то, что написано в газете «Индепендент» о последних часах жизни Ловенталя.
— Это заставляет меня думать, будто я что-то скрываю, — промолвила мисс Ингрэмс.
У меня не создалось такого впечатления, и я сказала ей об этом. Но во мне крепло чувство, что мисс Ингрэмс фиксировала в своей памяти факты, а затем усиленно подкрепляла их собственной интерпретацией.
— Я спросила вас, читали ли вы газету, потому что хотела узнать у вас, что означает фраза, сказанная профессором экономке, что только ее рагу можно назвать настоящим рагу.
— Когда я прочитала эти слова в газете, я попыталась вспомнить, о чем шел разговор за столом, когда профессор вышел в кухню за льдом. Говорили о Форбсе и гранте, полученном от Фонда Рейса.
Это были мои собственные предположения. Я вспомнила, как чувствовала себя в поезде, и слова Форбса о разнице между намерением и целью.
— Не похоже, что Форбс вернется, — наконец сказала я. — А тем временем я, кажется, забросала вас вопросами, как газетный репортер.
Мисс Ингрэмс слабо улыбнулась.
— Это помогло мне кое в чем разобраться. Вы можете встретиться с ним вечером в морге. Я уверена, он там будет.
— Это не так важно, — ответила я. — Мне хочется задать вам еще один вопрос, но вы можете не отвечать, если он покажется вам слишком личным. У меня создалось впечатление, что вам не хочется работать с доктором Форбсом. Почему?
— Потому что никогда не знаешь, как себя с ним вести. Я давно работаю на факультете, намного дольше, чем даже он. Вообще, знаете, миссис Осборн, что сейчас мне пришло в голову? Это он не хочет со мной работать. Его пугает, что я буду все время сравнивать его с профессором Ловенталем.
Я встала, мисс Ингрэмс тоже поднялась со стула.
— Если он не вернется, — сказала она, — то я тоже пойду домой. Я не хочу одна оставаться в этом кабинете. И это не скоро у меня пройдет. Мир… — Она посмотрела на закрытый холстом стол. — В нашей жизни нет места понятию мир. Почему они не понимают, что надо позволить людям оставаться самими собой?
* * *
Из административного здания я направилась на физический факультет, минуя восьмигранник из красного кирпича — циклотрон, бывший некогда гордостью Венеции, штат Иллинойс. Все подходы к нему были забаррикадированы и опутаны колючей проволокой. Повсюду стояли щиты с грозными надписями: «Вход запрещен», «Вход карается законом».
На первом этаже на доске объявлений я прочитала афишу спектакля, который готовили Гилли, Нора и Ричард Ловенталь, и внизу — следующие слова: «Покиньте загрязненную атмосферу Венеции. Приходите в Арденский лес. Новый Шекспир ждет вас сегодня».
Я надеялась, что по дороге встречу Форбса, ибо в кабинете, когда я справилась о нем, его не оказалось. В этот день лекций он тоже не читал. Я слышала, как студенты, собираясь группками, произносили его имя. В кафетерии, когда начался общий разговор о том, кто заменит Папу и возглавит факультет, кто-то сказал:
— Форбс, конечно, кто же еще?
— Э, парень. Сейчас начнется большая чистка, и эта ученая крыса, как пить дать, отменит мою отсрочку от призыва в армию.
Лишь одна девушка вступилась за Форбса.
— А ты, бэби, станешь первой жертвой. Кому нужны женщины-физики? Твое место на кухне.
— Или в постели.
— Не с Форбсом ли?
Все расхохотались.
* * *
А за пределами студенческого городка жизнь протекала почти нормально. Такое могло случиться в любом студгородке или в другом мире. Чтобы проверить собственную реакцию, я остановила юношу и девушку, чтобы спросить, знают ли они об убийстве.
— А, это на физическом факультете, — небрежно сказала девушка. — А мы изучаем социальные науки.
В студенческом кинотеатре произошла замена: вместо фильмов с участием Ингрид Бергман и Полетты Годард, которые меня интересовали, шли «Одинокий рейнджер» и «Возвращение Шерлока Холмса».
Глава 8
Вечером в морге Хармса провожавших было мало.
— В воздухе пахнет чем-то нехорошим, — сказал Гилли. — Видимо, не обошлось без ФБР.
Я согласилась с ним. В последние три дня их присутствие чувствовалось не только в воздухе.
— Я даже не могу приблизиться к тюрьме. Хотелось бы мне знать, что происходит. Нора пытается найти для ребят надежного адвоката. Она уговаривает своего отца. Он адвокат.
— Удобно, — пробормотала я.
— Эти чертовы шерифские помощники продолжают утверждать, что ребята не хотят меня видеть. Если это таи, тогда я и соваться туда не буду. Кейт… вы не могли бы выяснить это для меня?
Я сказала, что постараюсь.
— Это Ричард? — спросила я о молодом человеке, взволнованно о чем-то беседующем с пожилой парой и мужчиной, который, должно быть, и был Тайлером Хармсом. Не знаю ни одного гробовщика, который не старался бы всегда и везде походить на гробовщика.
— Они не могут договориться, где лучше похоронить прах, — пояснил Гилли. — Еврейские родственники имеют смутное представление о кремации.
— Не смешно.
— Это черный юмор, а черный — это прекрасный цвет.
— Ты выпил, Гилли?
— Нет. А надо бы. Я говорю, что приходит в голову, авось по ассоциации скажу что-то, похожее на правду.
— Все здесь напоминает лавку древностей, — шепнула я.
Кресла были чересчур громоздки, помпезны и набиты жестким конским волосом. Стулья, простые с прямыми спинками, казались вечными. Закрытый гроб в глубине был окружен охапками папоротника и белых лилий, от густого запаха которых воздух казался тяжелым.
— Поздний Скотт Фицджеральд, — сказал Гилли. — Посмотрите на все эти лилии, взятые напрокат.
— Скоро Пасха.
— Я знаю. Сам помогаю готовиться к карнавалу в Миссионерском доме в Бейкерстауне.
В результате собственных ассоциаций, лилий напрокат, подготовки к пасхальным праздникам, Хиггинсу, политическим событиям в городе и некогда прочитанной повести об одном американском политике, взявшем для выступления по телевидению пса напрокат, я додумалась до того, что вдруг спросила у Гилли:
— Барнаби тоже пес напрокат?
Гилли широко улыбнулся.
— Если бы это было возможно. Кто его возьмет даже за старую запонку.
— Он очень красивый пес.
— Пять долларов.
Я от души рассмеялась.
— Прости, Кейт, но ты сама напросилась.
— Я знаю. — Он назвал меня по имени, и это меня обрадовало.
Мой смех привлек внимание Ричарда Ловенталя. Он был похож на отца: крупная голова, близорукий взгляд, легкая сутулость. Он улыбнулся мне и бесшумно хлопнул руками в перчатках, выражая свое одобрение.
— Он искренне одобряет, — пояснил Гилли. — И хочет сказать, что Папа был бы доволен. Старик менее всего желал бы мрачной торжественности похорон.
Именно в этот момент появился Форбс. Войдя в дверь в алькове, он тут же остановился, и, как мне показалось, в этом было что-то драматическое. Но прежде чем пройти дальше, он сделал шаг назад, снял пальто и бросил его на стоявший в стороне стул. Он был очень бледен и сильно взволнован. Не замедляя шагов, он направился к Ричарду и буквально упал ему на грудь. Они как-то неловко обнимались, похлопывая друг друга по спине, издавая скорее звериные, чем человеческие звуки. Этого Форбса я еще не знала. Мисс Ингрэмс инстинктивно отодвинулась от них, и, не зная, куда деваться, примкнула к нам. Гилли смотрел в пол, потягивая себя за кончик носа.
— Как это все не по-американски, — сказала я Гилли, ибо только он, мне казалось, мог понять, что я имела в виду. — Неужели он не знает, что такие большие мальчики уже не плачут.
Что сказал Ричарду Форбс прерывающимся от рыданий голосом, я не слышала, но ответ Ричарда долетел до моих ушей:
— Я не винил тебя, Рэндалл. Да и кто бы смог это сказать тебе, ради всех святых?
Форбс порылся в кармане брюк, но не найдя там носового платка, воспользовался тем, что был у него в нагрудном кармане.
— Я убил бы этих негодяев собственными руками.
Кадык на шее Ричарда заходил ходуном. Он отвернулся и, отойдя от Форбса, направился, как и мисс Ингрэмс, к нам, ибо, кажется, это было самым безопасным здесь местом. Форбс так стремительно бросился к гробу, словно только сейчас осознал трагическую окончательность свершившегося.
— Он ошибся в выборе профессии. Мы могли бы использовать его талант во втором акте нашей пьесы.
— У него все получается довольно правдоподобно, — согласился Ричард. — В кризисных состояниях я видывал его и прежде. Но сейчас он по-снобистски сдержан. Это игра.
— Как ты можешь быть таким притворщиком? — шутливо упрекнул его Гилли и познакомил нас. У Ричарда были красивые карие глаза в золотистых крапинках, излучавшие доброжелательность. Мне стало теплее после стольких холодных взглядов в этом городе.
— Гилли, Йегер — студент Форбса?
