не поворачивается: она стоматолог, а привычка – вторая натура. Самая крупная ссора у нас с ней случилась из-за того, что я отказался носить брекеты. Я даже рот перед ортодонтом открыть отказался. Тот доктор пригрозил поставить мне брекеты на закрытый рот, и на этом прием закончился. Угрозами от меня ничего не добиться, и мои кривые зубы – наглядное тому подтверждение. Для мамы это вечный источник расстройства, но ей хватает такта больше это не упоминать.
Как настоящий сын своей матери, я тотчас замечаю небольшую скученность нижних зубов Ноя. Впрочем, я не весь в маму, потому считаю этот дефект очаровательным.
– Рад знакомству, – говорит Ною мой отец, протягивая ему руку для рукопожатия. Мы с Ноем отлепляемся друг от друга, чтобы он произвел хорошее впечатление. Считаю, что у моего папы идеальное рукопожатие – ни безвольно-рыбное, ни дробяще-мясное. Рукопожатие – папин универсальный уравнитель, после такого начинаешь смотреть на мир его глазами. Это мастерство папа отточил за годы на посту начальника отдела благотворительности компании «Чистая нежность», национальной сети производителей туалетных принадлежностей. Его работа – направлять часть выручки от продажи туалетной бумаги нуждающимся образовательным программам. Папа – живой пример того, что Америка – страна невероятная и необъяснимая.
Ной обводит взглядом нашу гостиную, и я вижу ее его глазами. Да, узор на обоях странноват, а диванные подушки грудой свалены на пол, красноречиво говоря о том, что кто-то (предположительно папа) недавно там отдыхал.
– Ребята, хотите блинчиков? – спрашивает мама.
– В моей семье считают, что завтрак можно подавать в любое время дня, – объясняю я Ною.
– Я двумя руками «за», если ты согласен, – говорит он.
– Так ты хочешь? – уточняю я.
– Да, если хочешь ты.
– Серьезно?
– А ты серьезно?
– Я сделаю блинчики, – вмешивается мама. – А у вас десять минут на то, чтобы определиться, хотите вы их или нет.
Мама уходит на кухню.
– Поставь их в воду, – советует папа, показывая на цветы. – Букет чудесный.
Ной заливается румянцем. Я заливаюсь румянцем. Но с места не двигаюсь. Не уверен, что Ной готов остаться наедине с моим папой. Но если скажу об этом вслух, то обижу обоих. Так что я направляюсь за ближайшей вазой.
Лишь когда оказываюсь наедине с собой – и получаю сенсорный перерыв, – меня осеняет колоссальность случившегося. Две минуты назад я целовал Ноя, а он в ответ целовал меня. Сейчас он в гостиной с моим отцом. Парень, которого я хочу поцеловать снова, ждет, когда моя мама подаст блинчики.
Крыша едет, но я должен с этим бороться.
Я нахожу старый термос с «Далласом» и ставлю букет в него. Цветы выгодно подчеркивают оттенок глаз Шарлин Тилтон[28]. Этот термос – реликт раннего этапа нескончаемого романа моих родителей.
Цветы пристроены, и мне становится немного спокойнее. А потом из гостиной доносится папин голос.
– Смотри, какие широкие у него здесь бедра!
Ой, нет! Наш фотоалтарь. Как я мог забыть?!
В самом деле, вернувшись в гостиную, я обнаруживаю Ноя обрамленным рамами – историей моего превращения из плюшки в циркуль, потом в рельс, потом снова в циркуль, и все на протяжении пятнадцати лет.
К счастью, обсуждаемые широкие бедра оказываются на фотке, где мне шесть месяцев.
– Блинчики почти готовы! – кричит мама.
Мы направляемся на кухню. Папа уходит первым, и я улучаю секунду наедине с Ноем, который выглядит абсолютно довольным.
– Все в порядке? – спрашиваю я.
– Я отлично провожу время, – заверяет он.
Я в курсе, что жизнь чужой семьи всегда занятнее собственной, но не привык к тому, что в качестве чужой рассматривают мою семью.
– Штаты или страны? – спрашивает папа, когда мы переступаем порог кухни.
– Сами догадаетесь, – отвечает мама.
Не знаю, почему меня это удивляет. Наверное, в присутствии Ноя я жду от родителей нормального поведения, отлично понимая, что это редкость. Когда мама печет блинчики, они, как правило, в форме штатов или стран. Так я выучил географию. Если это кажется странноватым, подчеркну, что речь не о лепешках, которые, когда прищуришься, напоминают Калифорнию. Нет, речь о побережьях, горных цепях и отметинах-звездочках на местах столиц. Поскольку моя мама зарабатывает сверлением зубов, она сама педантичность. Мама может начертить прямую линию без линейки и сложить салфетку, добившись идеальной симметрии. В этом я совершенно на нее не похож. В большинстве случаев я чувствую себя леворуким. Линии у меня кривоваты, соединены не те точки.
Джони твердит, что это неправда. Мол, леворуким я себя называю, потому что чувствую: во мне развивается мамина педантичность. Но поверьте на слово: мне в жизни не испечь два отдельных блинчика, которые состыкуются так, как мамины Техас и Оклахома.
Мои родители украдкой поглядывают на Ноя. Ной украдкой поглядывает на моих родителей. Я в открытую наблюдаю за каждым из них. Всех все устраивает.
– Давно ты живешь у нас в городе? – совершенно непринужденно спрашивает Ноя папа.
Тут на кухню врывается мой брат, оставляя за собой шлейф теннисного пота.
– Ты кто? – спрашивает Джей, поливая сиропом Миннесоту.
– Ной.
Классно, что он не вдается в подробности и не добавляет «Рад знакомству», не убедившись, что так оно и есть.
– Еще один гей-бой? – спрашивает меня брат, потом вздыхает. – Боже, ну почему ты не притащишь домой красотку-десятиклассницу, чтобы втрескалась в меня без памяти?! У тебя что, смазливых подружек нет? Косорылая не в счет. (С Джони Джей знаком давно; она зовет его Туполобым.)
Не успеваю я отреагировать, вмешивается Ной.
– Я собирался свести тебя со своей младшей сестрой, – заявляет он. – Но ты только что упустил свой шанс.
Джей перестает жевать и замирает, прежде чем схватить блинчик-Арканзас.
– Так она красотка? – уточняет Джей. – Ну, сеструха твоя?
– Сногсшибательная, – заверяет Ной. – Правда, Пол?
– Ага, я чуть шею не свернул, глядя на нее, – поддакиваю я. – А ведь девчонки мне в этом смысле не очень.
Джей одобрительно кивает, тычет в оставшийся блинчик пальцем, и мама хлопает его по руке лопаткой. Папа смотрит то на меня, то на него, гадая, почему у него два сына, между которыми он как между двух огней.
Наконец Джей начинает рассказывать о тренировке, и мы с Ноем получаем возможность попробовать нашу съедобную страну. Мама интересуется, не желаем ли мы добавки – «Я Канаду испеку, если хотите», – но мы оба отказываемся.
Мы готовы пойти погулять.
– Я хочу с ней познакомиться! – кричит мой брат, когда, горячо поблагодарив мою маму, мы направляемся к входной двери. Лишь секунду спустя я догадываюсь, что речь о сестренке Ноя.
Мы смеемся над этим, убегая прочь по дорожке, что тянется от нашего крыльца.
– Куда теперь? – синхронно спрашиваем мы друг друга, потом оба мнемся – ни ему, ни мне
