там ещё грязно. Не домыла. Тебя что, совсем не учили руками работать?
Сандал насмешливо рыкнул, а я повернул за угол и на момент остановился, чувствуя, как брови ползут вверх.
Анну Потоцкую нам тоже доставили. И судя по тому, что я сейчас наблюдал, Лера уже взяла её в оборот. Сомневаюсь, что патрицианка стала бы по собственной воле надевать нечто отдалённо напоминающее костюм горничной и отмывать стену коридора, которой вряд-ли кто-то касался последние лет десять.
Когда та опустилась на четвереньки, принявшись ожесточенно тереть протянутый внизу кусок дерева, что варвары вроде звали плинтусом, стала очевидная ещё одна деталь — бельё под коротким платьем отсутствовало.
Глянувший на меня некротический воин, вытянулся и растерянно моргнув, объяснился.
— Госпожа сказала следить, чтобы она всё дочиста отмыла. Не дотрагиваться, но спуску не давать.
Глянув на деву, что осознав чужое присутствие сзади, поменяла положение корпуса, прикрыв зад, но открыв прекрасный вид на декольте, довольно ухмыльнулся.
— Вот я и слежу. А она совсем не старается.
Тот факт, что ирландец назвал жрицу госпожой, удивил меня пожалуй, даже больше, чем одеяние Потоцкой. Последняя же обернулась и глаза смертной полыхнули бешеной яростью. Даже рот приоткрыла, пытаясь выдавить из себя какие-то слова. Но не смогла.
Потянулся божественной силой к её разуму — так и есть, она уже принесла клятву на Даре. И видимо получила от Леры максимально строгий приказ, запрещающий заговаривать с кем-то первой. Либо что-то вроде того. Занятная у жрицы фантазии — я ожидал разного, но не такого.
— Значит следи. Пусть работает. Теперь её жизнь и тело принадлежат Лере.
Смертная ещё раз гневно зыркнула на меня, но получила лёгкий окрик от надзирающего за ней ирландца и вновь склонилась к плинтусу. Я же двинулся дальше — к Оболенскому, что сейчас сидел в столовой первого этажа и пытался разобраться с детьми. Когда я подошёл, князь чуть растерянно оглянулся.
— У них совсем никаких следов памяти. Абсолютно. И при этом я не чувствую фона от использования чужой силы. Так ведь не бывает, граф. Любая техника, которая меняет воспоминания, должна оставлять след. Хотя бы слабый.
В целом, он был прав. Но здесь поработали при помощи плетений Локи. Возможно кто-то специализирующийся на ментальных комбинациях и смог бы уловить какой-то энергетический след. Но всё, что смог увидеть я — последствия вмешательства, не более того. У князя же, на мой взгляд, вовсе не было шансов.
— Боюсь, их придётся всему обучать с самых азов. Как младенцев.
Тот недолго помолчал, рассматривая детей. Медленно повернул голову ко мне.
— Но вы как-то увидели, что с их разумом поработали. Есть идеи кто это мог сделать?
Я покачал головой. Тот факт, что некто использовал технику Локи, ещё ни о чём не говорил. Насколько я успел понять, смертные охотно применяли божественную силу, если та попадала им в руки. Как знать, возможно плетения Локи тоже оказались у какого-то из знатных родов Европы. А то и вовсе, у патрициев из иной части света.
— Всё, что могу сказать, кто-то очень хотел свести вас с ними. Но у меня пока нет никаких идей о том, ради чего это могло понадобиться.
Оболенский с хмурым видом осмотрел своих отпрысков, один из которых потянул в рот угол скатерти. Осторожно вытащив из его рук ткань, вздохнул.
— Что мне теперь с ними делать?
Секунду подумав, я озвучил предложение, которое показалось наиболее логичным.
— Прикажите своему тиуну снять дом в Петербурге и подобрать пару надёжных женщин, чтобы они за ними присматривали. Даже если у них остались родные, мы этого всё равно быстро не выясним.
Князь посмотрел на меня со странным выражением лица.
— Василий, я понимаю, что вам могут не нравиться дети. Возможно даже конкретно эти. Но зачем сразу так жестоко?
Я вопросительно поднял брови и патриций с некоторым удивлением, продолжил.
— Стоит пройти слуху, что я привёз двух сыновей из Европы, как на них откроют охоту. Решат, что я хочу привести их к алтарю. В последний раз, когда Сашка прошёл инициацию, пришлось его на двадцать лет в башне запереть. Пока всему, что нужно, не научился.
Князь не сводил задумчивого взгляда с сыновей, а я осторожно заметил.
— Вокруг дома полно наблюдателей. Собственно, они сопровождали нас и во время поездки. По крайней мере до того момента, как у них внезапно отказали двигатели, а у велосипедов полопались цепи. Но детей они всё равно обнаружат, если уже не заметили.
Патриций пренебрежительно махнул рукой.
— Здесь, это другое дело. Пока в столицу не повезу, никто даже голову себе забивать не будет.
В моей голове крутилось сразу два очевидных варианта — отправить детей в саму родовую башню Оболенских, либо снять для них дом прямо здесь, в Польше. Но как мне казалось, проживший триста лет смертный, тоже должен был видеть эти опции. И раз не собирался их использовать, значит на то имелись свои резоны.
— Раз у вас нет немедленного решения, придётся пока взять их с собой.
Кавалергард бросил на меня косой взгляд.
— В Данциг? Я же не смогу быть постоянно рядом и защищать их.
Встрепенувшись, потянулся к карману, доставая оттуда дарфон.
— Придумал! Есть у меня один должник, который с радостью поможет.
Замерев с устройством связи в руках, повернулся ко мне.
— А мы когда выезжаем, граф? И куда? Сразу к Ганзе или по дороге заскочим в Познань?
Я усмехнулся.
— В Познань. Нужно представить банку нового управляющего и его команду.
Оболенский посмотрел на меня с некоторым недоумением.
— Вы уже и управляющего отыскали?
Разведя руками, я деланно возмутился.
— Естественно, князь. Как банк будет приносить прибыль, если у него нет управляющего?
О том, что я забрал у Потоцких их родовой банк, патриций был уже в курсе. Напрямую о том, ради чего это сделано, не интересовался, но судя по взглядам, которые порой бросал в мою сторону, этот вопрос его весьма занимал.
Спустя полчаса мы отбыли на вокзал, где нас ждали всё те же княжеские вагоны, прицепленные к локомотиву, что направлялся в Познань — репутации Оболенского, наряду с пачкой банкнот, оказалось достаточно, чтобы нас прицепили к ближайшему поезду.
Столицу Королевства Польского мы покинули, когда начинало смеркаться. А в Познань прибыли с самым рассветом. Но несмотря на это, Сандал продемонстрировал мне ждущую на перроне делегацию. Двое одетых в костюмы-тройки смертных, которых окружала пятёрка Одарённых в ранге Мастера, увешанных артефактами. На перстне каждого имелась гравировка с гербом Ганзы.
* * *
Ночь у Яна Третьего выдалась на редкость беспокойной. Сначала он не мог поверить, что женщина, что клялась в верности и вечной любви, смогла вот так запросто предать, раздвинув ноги перед двумя десятками высших сановников. Потом его захватила злость на самих ублюдков, которые давали присягу служить престолу, а вместо этого трахали его фаворитку. Даже его жена не позволяла себе больше одного официального любовника. И тот был каким-то плаксой-актёром, которого корёжило перед каждой театральной постановкой так, что он рыдал горючими слезами. Возможно это была маска, но даже если так — выглядело всё достаточно убедительно, чтобы король не испытывал к нему ничего, помимо презрения.
К тому же, такова традиция. Раз у короля есть фаворитки, то и королеве должно быть что-то дозволено. И пусть лучше это будет одобренный актёр, чем какой-то рисковый шляхтич, что попытается через неё заполучить при дворе свои глаза и уши.
Но спать с любовницей короля — это нонсенс. Проступок, который мог быть смыт только кровью.
Собственно, в первых двух случаях, он именно так и поступил. Попросту разделался с негодяями. Сначала с министром, который явился на приём, а потом с секретарём своей канцелярии. Только позже, обходя вместе с верными псами коридоры дворца и заставляя их искать нужный запах, он осознал масштабы бедствия и понял, что зря убил первых. Нужно было их допросить.
Хотя, допросы не слишком помогали. После первого десятка, Ян Третий начал задумываться, что это и вовсе была чья-то хитрая подстава, чтобы рассорить его со всем двором и выставить, как полного идиота. Но одиннадцатый сломался. Церемониймейстер двора признался, что действительно спал с фавориткой короля. Сам он объяснял всё вспыхнувшей страстью, но Ян в этом сомневался — не могла его красотка воспылать чувствами к жилистому старику, втрое старше неё самой. Дело точно было
