— Как ближе пройти до Кулишовки? — спросил я. — Степью лучше или берегом?
Хозяйка испуганно посмотрела на меня.
— А кого вам в той Кулишивци треба?
— Дружок у меня там. Побачить хочу.
Женщина неожиданно всхлипнула.
— Спалылы Кулишивку. Всэ чисто спалылы…
Я ничего не успел спросить: дверь отворилась,и в горницу вошли двое мужчин. Впереди был здоровенный дядя с запорожскими усами, за. ним держался молодой парень с сонными глазами. На боку у него, поверх вылинявшей рубахи, висела кобура.
— Що, Гапка, гостя приймаешь? — ухмыльнулся, подсев к столу, дядя.
— Приймаю, Матвей Захарыч, приймаю, — торопливо, будто оправдываясь в чем-то, заговорила хозяйка, и на удивленном лице ее появилась жалобная улыбка. — Зайшов ось хлопець…
— Ну, ну, прыгощай, колы так.
— Тутешные воны, з Кулишивци, — уже смелее заговорила женщина. — Ось я их и пытаю…
— Чого? — спросил дядя и, положив на стол огромные узловатые руки, принялся хмуро меня разглядывать. Я понял, что это был староста.
— Хто такий? — спросил он наконец.
— Хто? Я?
— Ни. Твоей матки цуценя.
— А ты моей матки не цапай.
Я чувствовал, что мне предстояло сдать экзамен на знание украинского языка. Но дядя не ожидал отпора, и охота разговаривать у него пропала. Он ухватился за свой ус и замолчал, устремив в окно взгляд своих недобрых зеленых глаз.
Хозяйка, пугливо оглядываясь на старосту, бесшумно возилась у печи. Сонный парень, прислонившись к притолоке, стоял неподвижно.
Прошло минуты две. Я очистил и отодвинул миску.
— Ще насыпать? — жалостливо спросила хозяйка.
— Ни, спасыби.
Староста опять посмотрел на меня и покрутил свой длинный, обсосанный ус.
— Документы якись маешь?
Я достал паспорт и справку на немецком и украинском языках о том, что «Предъявник цього мешканець села Колибабiнцi Баштанського району Харченко Трохим Харитонович, заслуговавший довiр'я нiмецьких властей, прямую до свого постiйного мiсця проживання в село Колибабiнцi». Это было то, что называется «железными документами»: и паспорт и справка принадлежали какому-то подозрительному типу, которого наша разведка задержала под Соломиром и тут же израсходовала. Только фотография была заменена, и на нижнем правом углу моей карточки был великолепно пририсован кусочек печати.
Дядя повертел в руках справку, посмотрел ее зачем-то на свет и, насупившись еще больше, стал напряженно читать. Губы его шевелились.
— Ну? Достаточно?
— З Никополю йдешь, кажешь?
— З Никополю.
— В Колыбабинцы?
— В Колыбабинцы.
— Харченко?
— Харченко.
— Трохвым Харитонович?
— Трохвым Харитонович.
— Добре.
Он помолчал и посмотрел на парня. Тот выпрямился.
— Добре, — повторил староста. — Пидемо до управы.
Я не шевельнулся. Документы мои были в полном порядке, и беспокоиться было незачем., Видимо, староста хотел отплатить за мой независимый тон и демонстрировал теперь свою власть.
— Ты що, не чув?
— А що мэни там робыть?
— Ось побачишь.
— Я вже побачив.
— Чого? — вскинулся на меня староста. — Добром тоби кажу!
— Ну, будэ, будэ… Пидемо, колы хочешь.
Я поднялся. Когда мы выходили в сени, в дверях дядя неожиданно перехватил меня сзади за руки и, тяжело задышав, крикнул:
— Шукай, Гришка, ну! Швыдче! В кышенях шукай!
Я вырывался, но староста был чертовски силен и грузно висел у меня на руках. Парень полез мне в карман, я ударил его коленом пониже живота, и, охнув, он повалился на бок. В руке его блеснул пистолет. Мой пистолет.
— Ось ты якый… — зарычал староста и, встряхнув меня, как мешок, с силой бросил остенку. В голове у меня помутилось, а через секунду он уже сидел на мне верхом и скручивал мне руки.
— Ой, лышенько! — голосила, всплескивая руками, хозяйка. — Що ж вы такэ робыте, Матвей Захарыч!
Связав мне руки, староста рывком поднял меня на ноги.
— Бисов сын! Дратыся?
Гришка тоже поднялся и, одной рукой прикрывая живот, с силой сунул мне кулаком в лицо.
— Пидожди, — отстранил его староста. — Поспиешь ще…
Так, со связанными за спиной руками, меня доставили в управу. Впереди торжественно шествовал староста, неся как неоспоримые улики пистолет и мои документы, рядом шагал Гришка.
В управе, грязной и захарканной комнате, под портретом Гитлера сидел человек. Поднявшись, как только мы вошли в комнату, он с любопытством оглядел меня и уступил старосте место за столом. Гришка, подойдя ко мне сбоку и примерившись взглядом, хватил меня по уху.
— Будешь дратыся? — спросил он и ударил меня ногой. — Будешь?.. Будешь?..
— Годи, Гришка, годи, — сказал староста. — Потим, пизнише.
Усевшись за стол, он раскладывал мои документы. Лицо его стало багровым и напряженным. Гришка неохотно отошел от меня.
— Та-ак, — сказал наконец староста и кивнул второму полицаю: — Достань лыста паперу, Петро Васильич. Протокол писаты будемо.
Петро Васильич неторопливо взял с окна толстую ученическую тетрадку, вырвал из нее листок, протянул старосте.
— Обшукаты б ще треба, — произнес за моей спиной Гришка.
— Вирно. Цэ вирно, — оживился староста. — Потруси йому кишени. — И вдруг спохватился: — Ни, пидожди, я сам…
Он подошел ко мне, тщательно обшарил мои карманы, выудив оттуда все, что представляло, с его точки зрения, интерес: нож, деньги, записную книжку, даже кресало.
— Часы ще, — сказал Гришка.
Староста снял и часы, послушал их ход, недовольно поморщился.
— Погань. Визьмы.
Он протянул их Гришке, и тот сразу же надел их на руку.
— Добрые ж вы стражники, — усмехнулся я.
Староста, глянув на меня исподлобья, промолчал, зашел за стол, опустился на скамью.
— Та-ак, — неопределенно промычал он и снова посмотрел на меня. — Фамилие?
— Слухайте, що вам вид меня треба? Що цэ за дурацки шутки? Развяжите мне руки, верните все, тоди я буду балакать!
— Твое фамилие, я пытаю!
— Там все написано, — кивнул я в сторону своих бумажек.
— Де? — переспросил староста. — Тут?
— Там.
— Выходыть, ты и е Харченко? Трохвым Ха- ритонович?
— Выходыть.
— З Колыбабинцив?
— А выдчепысь ты вид мэнэ… Завел одно и те ж, як попугай.
— Слухай, добром тоби кажу! — угрожающе произнес староста и, опершись о стол, тяжело приподнялся. — Жалкуваты будэшь!
— Як бы вы не пожалкувалы!
— Чого?.. Ох, слухай, хлопче! — Грохнув скамейкой, он вышел из-за стола и подошел ко мне. — Будешь говорить, чи ни?
— А я що делаю?
Староста заглянул мне в лицо злыми зелеными глазами. Перед моим носом возник огромный кулачище и, покачавшись, опять опустился. «Снова бить будут», — тоскливо подумал я.
— Ты тут шутки не шуткуй! — угрожающе сказал он. — Я сам з Колыбабинцив и того Харченку як облупленного знаю, розумиешь? Я всэ чисто знаю, всэ! Той дидусь ваш, Балицкий, знаешь дэ? Ось дэ вин в мэнэ сыдыть.
Староста похлопал себя по карману.
— Будешь говорить, чи…
Но тут зазвонил телефон, и староста недовольно снял трубку.
— Зеленивка слухае.
Начался долгий и бестолковый разговор, из которого выяснилось, что Зеленивка давно уже выполнила немецкое задание по сдаче продовольствия, но что с нее, несмотря на это, требовали дополнительно какое-то количество сала, шерсти, яиц.
