— Доверяй, но проверяй. Слышал такую мудрость?
— Я не полезу на печь — и всё. Честно тебе заявляю. Надоело пыль глотать. Глупо.
— Я полезу, Юр. Ты только мне подмогни.
Духота от раскалённой крыши выжала из нас столько пота, что он струился по лицу, между лопаток, по ногам. После выгребания словно утрамбованной пыли с какими-то песчинками мы превратились в чумазых, не похожих на себя.
Теперь ещё начштаба предлагает обследовать и площадки печных труб. Снизу нам их вдвоём не обхватить, а на высоте двух наших ростов кладка сужалась в пол-объема, и, таким образом, на крышу уже выходила тонкая её часть.
— Лестницы у нас нет, Юр, полезу по тебе. Становись лицом к трубе. Я тебя повыше, достану. А ты меня выдержишь, я нетяжёлый.
— Попробую, — согласился я нехотя, чтобы прекратить эти приключения.
— Ну, лады. Руками в кладку упрись и ноги шире расставь.
Первая попытка не удалась. Ступни Вовкиных босых ног соскользнули по моим бёдрам.
— Иди сюда! — предложил начштаба.
Мы подошли к квадрату лаза, и Вовка с шеи до пят осыпал меня пылью и песком.
— Залазь. Резинку от трусов не порви! А то катастрофа.
— Ты их сними пока. После наденешь.
Опять осечка!
Я тоже натёр друга пылью, вскарабкался на него. Он поддерживал меня за лодыжки, чтобы не сверзиться.
Этот акробатический трюк мне удался: я встал на плечи начштаба и обшарил всю площадку. Ничего. Да и что там могло оказаться?
По Вовкиному скользкому телу съехал на колючий шлак, хотя и на нём пыли скопилось предостаточно.
— Всё? Убедился? — спросил я недовольно. — А теперь — ходу!
— Нет, стой — ещё попытаемся. Юр, по Питеру знаю: нельзя бросать дело, пока не убедишься…
— Ты что, издеваешься надо мной? Лезь сам! Без меня.
— Так друзья, Юра, не поступают.
— Вовк, неужели ты не понимаешь, что это пустая затея?
— А вдруг — нет? Всегда надо использовать самый крохотный шанс и не отступать на краю. Мы с мамой не умерли, потому что следовали этому правилу…
— Ну что ты за человек! Как бабка Герасимовна повторяет: «Хома неверный». Ухамаздался[21] с твоими поисками, аж коленки дрожат. Последний раз!
— А кто меня на эти поиски позвал. Не ты ли? Ладно. Честное тимуровское — последний, — подтвердил начштаба, повернулся к кирпичному кубу, упёрся ладонями в кладку и широко расставил ноги. Я влез на него. Вовка, как мог, помогал мне. Особенно тяжело ему пришлось, когда я обхватил его мокрую голову, коленками упёрся в плечи и попытался распрямиться. Вовка пыхтел, но терпел мои попытки принять вертикальное положение. В изнеможении уцепился-таки за верхний край куба и подтянулся, выкинув одну руку вперёд, чтобы увеличить площадь опоры и… о чудо! — какая-то железяка вывернулась из-под ладони. Еле удерживая тело в равновесии, скинул её, обшарил площадку и ничего более не обнаружил. Когда, обессиленный, скатился со спины Вовки и он не удержался, оба шмякнулись в шлак.
— Ур-ра! — заорал начштаба, как только мы поднялись на ноги, — они у меня дрожали.
Вовка бросился к какому-то ярко поблёскивавшему предмету, валявшемуся вблизи у открытой фронтонной дверцы. Здесь и дышать было легче.
В следующий миг я увидел то, что сбросил с трубы. В правой руке Вовки, словно у фокусника Ван Ю Ли,[22] которого я видел много раз на представлениях в цирке, оказался поблёскивающий синевой кинжал. Вовка оторвал какую-то разноцветную, похоже матерчатую, бомбошку, сплетённую из блескучих нитей, что-то вроде истлевшей малярной кисти, но с яркими золотинками, откинул эту грязную рухлядь, вытер лезвие ладонью, и на нём засверкали отполированные рисунки. Приблизившись к проёму дверцы, мы разглядели, что в грязнущей руке начштаба переливается золотым, серебряным и чернёным орнаментом на витиевато-синеватом металле без единого пятнышка ржавчины сломанный пополам клинок. Сабля! Мы разглядели: это чем-то чёрным, будто тонким пером, нарисованы гривастые кони и на них всадники в чудных одеяниях: в туго облегающих белого цвета штанах и высоких сапогах, в каких-то невиданных допотопных курточках, на плечи накинутых, на голове высокие головные уборы… Где-то в какой-то книжке, а вернее всего — среди изъятых репродукций из журнала «Огонёк», которых у меня набралось в двух папках несколько десятков, я видел портреты героев войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Я точно вспомнил портрет бравого усатого красавца в таких же белых рейтузах и со шнурами на груди. Вот это да! На лезвии изображена то ли сцена охоты, то ли баталия. Нет, вернее всего, это боевое сражение — с саблями наголо разве раньше на зайцев охотились?
— Дай подержать, — попросил я.
— Держи! Убедился? Всякое дело надо доводить до конца, Гера. Тогда добьёшься успеха.
И он вручил мне рукоять с полукруглой, литой, из потемневшей меди, крупной сеткой, почерневшей от времени, лишь остатки золота уцелели в углублениях металла.
Я онемел в восхищении. Такого мне в жизни не приходилось видеть. Держать в руках — тем более. А повидал, как мне думалось, я всякого немало.
— Вовк, у одного пацана — на Ленина, тридцать шесть живёт — видел книжку старинную, корочки у неё внутри обклеены белой бумагой с зигзагами, узорами изнутри, как откроешь. Узоры очень похожи на эти, на металле. Только металл какой-то невиданный — синий. И не рубчатый, как на той старинной книжке, а полированный. Ну и штука, Вовк! Хоть и я эту саблю нашёл, но она должна принадлежать тебе. Лично. Без тебя она так бы и осталась пылиться. И найти её могли, когда сундук этот рассыпался бы. А он ещё тыщу лет простоит.
Вовка не скрывал, что польщён столь щедрым подарком и довольно улыбался. Если б не он, никакой находки не состоялось, — это правда.
— А может, по очереди будем носить? Неделю — ты, неделю — я. Без тебя я её не разыскал бы. Логично?
— Ну, в общем-то… И без тебя тоже ничего я не откопал бы.
— Справедливо. А сейчас приступим к поиску обломка. Лады?
Предложение оказалось неожиданным, и во мне опять возникла тревога и сильное нежелание продолжать поиск.
Не раздумывая, решительно выпалил:
— Забирай её себе целиком. Но я искать здесь больше ничего не буду. Ни за какие коврижки.
— Юр, прикинь! Мы с тобой почти у цели. Он где-то здесь — нутром чую, обломок этот.
— Всё. Точка. Спускаюсь первым. Сабля — твоя. Я тебе ничего не должен.
— Значит, мне придётся вернуться сюда одному. Если не передумаешь.
— Вовка, ты же «Логику» изучал. Как найти обломок сабли в тоннах шлака и грязи? Год каторжного труда. Если обломок вообще существует. И находится здесь.
— А ты знаешь, как руду ищут? Берётся ивовый прутик. С расщепом. И над каждым сантиметром земли им туда-сюда водят. Где металл, там расщеп чуть сближается, сужается. Так раньше простой деревянной рогулькой железорудные месторождения открывали. В натуре! Я об этом в одном журнале по геологии вычитал из отцовской библиотеки. Ещё до войны.
— Всё. Спускаюсь, — решительно повторил я и поставил на покатый жестяной выступ ногу, присел на корточки, испытал, крепко ли закреплена бельевая верёвка.
Начштаба молча подстраховывал меня вторым концом верёвки.
Когда я коснулся земли пальцами ног, друг возвестил:
— Держи!
Сверкающий обломок сабли упал, даже не звякнув, в траву рядом с забором.
Я поднял драгоценную находку и при солнечном свете разглядел, что слом тоже синеватый, а металл имеет извилистый рисунок. Удивило меня и лезвие, острое, как бритва. И никаких следов ржавчины. Выходит, уже и тогда, давным-давно, умели делать оружие из нержавеющей стали! И ещё я разглядел: маленькая, чёрными штрихами выполненная крылатая лошадка — у самого эфеса.
— Спускаюсь! — послышался сверху голос Вовки. — Держи страховку!
— Дверцу на вертушку запри!
— Знаю, — ответил он.
Вовка, опустившись на корточки и вцепившись кончиками пальцев в щели дощатого фронтона, отвёрткой пытался крутануть вертушку. Не сразу ему это удалось. После он бросил отвёртку и, вцепившись руками в верёвки, пальцами ног нащупывал выпуклости каменной кладки, на которые можно было ступить. Опускаясь всё ниже, он развязывал узлы верёвки, накинутые на охваты водосточной трубы.
Через несколько минут Вовка, больше похожий на чернокожего, стоял рядом со мной. Цел и невредим.
— Юр, нам, наверное, не отмыться. Ты весь чернущий, как паровозный кочегар.
— Ты бы на себя посмотрел. Тоже не узнал бы.
Я сматывал верёвку в клубок, а друг любовался находкой. Нашлась и отвёртка.
Свои соображения о сабле высказал первым Вовке:
— Она, никак, из нержавейки откована. Разве до революции делали нержавейку?
— Вроде бы это изобретение советских учёных. А впрочем, не уверен.
