Юрий Рязанов
В хорошем концлагере
Том I
ЛЕДОЛОМ
Автобиографические рассказы о детстве, отрочестве и юности, написанные только для взрослых
Ненормативная лексика и феня (жаргонизмы) проверены по словарям: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. С.-Петербург, 1903–1909. (репринтное издание); Быков В. Русская феня. Смоленск, 1994; Афанасьев А.В. Русские заветные сказки, 1992 и по другим изданиям.
Об авторе
Ю. Рязановым опубликованы пять сборников рассказов.
Четырнадцатилетним подростком начал трудовую жизнь рабочим в РСУ и на ремонтном заводе сельхозоборудования. В феврале 1950 года, несовершеннолетним, после истязаний (обычное явление и до сей поры) в седьмом отделе милиции города Челябинска был осуждён по сфальсифицированному уголовному делу на пятнадцать лет концлагерей за якобы нанесённый государству ущерб в размере девяноста семи рублей, а также подвергся пыткам в гортюрьме за непризнание на суде участия в десяти чьих-то уголовных делах (на милицейской фене — «висяках»).
Амнистирован в 1954 году. Служил, по собственному настоянию, в советской армии с 1954 по 1957 годы. Принят в 1955 году в ряды комсомола, где активно работал до 1961 года.
Печататься начал в 1955 году в местных воинских газетах. В 1957 году вернулся в г. Ангарск Иркутской области, который начал строить ещё «зеком», где и продолжил трудиться на заводе слесарем, учиться в ШРМ и печататься в местных газетах. В 1961 году, окончив ШРМ, поступил в Уральский государственный университет на факультет журналистики и завершил учёбу в нём в 1966 году. Но журналистская карьера не сложилась: за публикацию в челябинской областной многотиражной газете «Строитель Урала», резкой, но правдивой критической корреспонденции «Почему погибла Евдокия Владимирова?», был уволен из редакции «по собственному желанию». Далее капээсэсовцы-бюрократы и их пособники из правоохранительных органов не позволяли автору работать штатно по специальности, признав корреспонденцию антипартийной. От преследований пришлось уехать с семьёй в Свердловск, но гонения продолжились.
Печатался в местных газетах и журнале «Уральский следопыт» как рабкор, публиковался в библиографических сборниках. Но преследования не прекращались и в последующие годы, вплоть до выхода на пенсию. Не оставляют его в покое карательные органы и до сего дня, угрожая расстрелом.
Автор тем не менее продолжает посильно работать.
2007 год
Книга первая
РОДНИК ВОЗЛЕ ДОМА
Трилогию посвящаю жене и другу Лидии Дмитриевне Рязановой
Сызмальства во мне всегда звучали музыка или песни, хотя я не обладал (и не обладаю) ни голосом ни слухом.
Наедине с самим собой какая-то мелодия возникает вдруг внутри и не прекращается, пока не заменю её другой.
Каждый рассказ двух сборников я решил предварить текстом песни, не обязательно мною любимой, — именно их распевали свободские пацаны, эти «романецы» были услышаны в тюрьмах и концлагерях, они служили своеобразной аурой, вибрировали во мне, являясь частью, составной самого жизневосприятия.
Наиболее запомнившейся на долгие годы была эта:
Двадцать второе июня
Двадцать второго июня,Ровно в четыре часа,Киев бомбили, нам объявили,Что началася война.
Кончилось мирное время.Нам расставаться пора.Я уезжаю и обещаюВерным Вам быть навсегда.
И ты смотри,Чувством моим не шути.Выйди, подруга, к поезду друга,Друга на фронт проводи.
Дрогнут колёса вагона,Поезд помчится стрелой.Ты мне — с перрона, я — с эшелонаГрустно помашем рукой.
Пройдут года.Снова увижу тебя.Ты улыбнёшься, к сердцу прижмёшься,Вновь поцелуешь меня.
Родник возле дома[1]
1936–1938 годы с эпизодами последующих лет, вплоть до середины 1980-х годов
Он обнаружился совсем рядом — на лужайке в нескольких шагах от коммунального дома по улице Свободы, двадцать два «а», где проживало в однокомнатной квартире, почти в центре Челябинска, наше семейство.
Когда я вдруг (тогда многие события происходили вдруг) по-настоящему разглядел его, изумление моё было столь велико, что я побежал к маме, которую недавно привезли вместе с малюткой братиком из роддома на телеге в коробе из под угля.
Она, как всегда очень занятая домашними хлопотами, отмахнулась от меня, а я восторженно воскликнул:
— Там, в ямке, живая вода! Она шевелится!
Усталая мама не поняла меня.
— Вода, Юра, не может быть живой, не выдумывай. Живая и мёртвая вода — из сказки.
Я обрадовался ещё пуще и тотчас бросился к явившемуся из сказки невероятному — с живой водой! — источнику.
Растянувшись на животе в густой прохладной траве, я приблизил лицо к лунке величиной с блюдце, наполненной такой прозрачной водой, что её почти не было видно. Зато различалась по цвету каждая песчинка: белёсая, серая, вишнёвая, чёрная с искрой… Они плавно отрывались от дна, поднимались, кувыркаясь, и опускались, чтобы вновь взлететь.
Движения их завораживали своей загадочностью и беспрерывностью. Откуда пучится вода, и к тому же такая холодная в жаркий день? Что за трубочка там, под землёй? Тогда главным для меня являлось, что, как и почему устроено всё окружающее: растения, камни, скрытое под ними — любой предмет.
Нетерпение узнать, как всегда, было велико, и в начале робко, а после и шустрее, я стал вычерпывать из лунки ладошкой песок и размокшую землю. Вскоре на дне осталось немного жидкой грязи, что меня разочаровало. Скользкая воронка в земле уже не прельщала. И никакой трубки не обнаружилось. Я был удивлён. Такой, но очень большой колодец я видел в городе Кунгуре, где мы жили до переезда в этот дом и где меня постоянно просили не совать голову в страшное бездонное сооружение, куда я мог упасть и утонуть.
Я решил сделать из лунки маленький колодец, углубив её и придав форму квадрата. Быстро сбегав домой, выхватил старинный, с серебряной рукоятью, столовый нож из ящика буфета и, примчавшись назад, осуществил свой замысел. Теперь у меня будет свой колодец!
Положив после работы нож на густую траву, который тут же в ней скрылся, я подровнял края колодца и остался очень доволен выполненной работой. И, радостный, побежал домой.
Вечером обнаружилась пропажа ножа, которым отец очень дорожил, — наследство!
— Сясь принесу, — всполошился я и рванул к «колодцу». Долго шарил вокруг него, всё по травинке перебрал — нет ножа! И в колодце!
Пришлось повиниться: отец строг-настрого запретил брать без родительского разрешения ножи, вилки, ложки… Серебро!
Наказывать меня по малолетству не стали.
Отругали за самовольство. Я заплакал. Красивый был ножик, с буковками и клеймом на рукояти.
Я читать тогда не умел, книжки мне мама растолковывала. Сколько я ни просил родителей научить меня чтению, мама отвечала, что ей некогда, вот в школу пойду, учителя обо всём мне расскажут: что за буквы и слова, из которых составлены книги. Отец же, когда я слишком ему досаждал, легко щёлкал меня по лбу и на этом моё познание грамоты заканчивалось — с рёвом. Моим, разумеется. Чтобы не надоедал, не мешал папаше валяться на диване и почитывать газету «Челябинский рабочий».
История же с пропажей ножа так закончилась: отец купил новый, из нержавеющей стали, на лезвии которого имелась тоже надпись, как я позднее прочёл: «З-д им. Сталина. г. Павлов». Кто бы мог тогда предположить, что я им буду пользоваться по сей день. Нож оказался с округлой рукоятью, очень неудобный в работе, и мама постоянно высказывала своё недовольство, поминая тот наш старинный нож, который находился рядом, у соседей, но об этом я узнал много лет спустя, когда меня на пир пригласил Толька Данилов, приехавший на побывку после окончания Казанского авиационного института, весь сверкающий начищенными до золотого блеска пуговицами, галунами погон с лейтенантскими звездочками на них и кокардой на новенькой фуражке, не менее эффектной, — лётчик-испытатель! Он очень гордился своей профессией.
Именно тогда, в шестьдесят втором (или шестьдесят третьем) году, на кухонном столе, уставленном бутылками с водкой и закусками, я опять — сколько лет прошло! — увидел наш столовый нож с серебряной рукоятью, сразу узнал пропажу, но промолчал, — неприлично было даже упоминать о нём. Мог произойти скандал, а я не желал этого. Да и не кухонный нож взволновал меня, а потрясающая новость: Толян, получив следующую звёздочку и квартиру в Казани, намеревался нагрянуть в очередной отпуск в Челябинск и сделать… предложение Миле.
