— Я должен был спросить об этом, — вздохнул наставник, — хотя и знал ваш ответ загодя. Ради очистки совести. В моем нынешнем положении, дети мои, чистая совесть вещь немаловажная… Я должен был слышать ваше решение не для того, чтобы спокойно уйти, зная, что в Конгрегации остаются два вот таких вот чудесных человека и хороших служителя, хотя и это тоже существенно. Я хотел, чтобы и я, и вы сами знали, с кем я сегодня буду говорить, потому что разговор у нас пойдет о вещах серьезных.
— И тайных, — закончил Бруно, и отец Бенедикт дрогнул губами в улыбке:
— А это уж как водится. Что ж еще можно услышать у постели умирающего члена Совета?.. К слову, Курт, был ты удивлен, когда узнал об этом?
— Нет, — отозвался он, не задумавшись, — это было логично.
— Еще одна твоя неплохая черта: ты не умеешь удивляться.
— Некоторые полагают, что это качество говорит о моей узколобости.
— Я сказал не так, — тихо возразил Бруно.
— Именно так. Ты сказал «ограниченность души и узость мышления».
— Это не одно и то же.
— Вы можете завершить все свои споры, — перебил их наставник, — когда я отойду к Господу. Надеюсь… Если же всерьез взглянуть на твои слова, Бруно, то ты в какой-то мере прав.
— Et tu, Brute[20], — пробормотал Курт недовольно; отец Бенедикт с усилием кивнул:
— И ты прав тоже. Прав, когда ждешь от мира всего — всего, чего угодно, о чем только можно помыслить. Ты не удивишься, если внезапно солнце повернет вспять и вздумает сесть на востоке, ты станешь думать, отчего так случилось, можно ли сделать что-то в связи с этим и надо ли делать вообще. Хотя, думаю, некоторое удивление вызовет у тебя человек, который, проходя мимо упавшего, остановится и подаст ему руку. Муж, проживший с супругой до конца жизни и ни разу не взглянувший на сторону.
— А вы такое видели? В смысле — не в Житиях?
— Видел, мой мальчик, всякое; вот тебе, к примеру, такой факт из обычной человеческой жизни: сорок с лишним лет назад приняв монашеский постриг, я ни разу не нарушил обета и не был близок с женщиной.
— Да бросьте, — довольно неучтиво усомнился Курт, и тот улыбнулся:
— Как я и говорил… Но ты прав. Всё, мной упомянутое, — исключения, правило — увы, все то, что есть вокруг и что ты привык видеть. И ты, Бруно, прав: душа его ограничена, а мысли все больше текут в узком русле. Широта души — для инквизитора даже не редкость, а недопустимая роскошь; стоит только лишиться этой ограды, что держит душу в загоне, и итог может быть печальным. Стоит лишь утратить узкую колею, по которой движется разум, привыкший всегда и во всем искать двусмысленность, подвох, ожидать любой неожиданности, — и приходит слабость, каковая фатальна.
— Почему я в окружающем мире вижу и честных людей, и благочестивых супругов, и нелицемерных монахов?
— И он видит. То, что он движется по своей колее, не означает, что ему не известно о том, что творится за ее пределами, попросту это не имеет для него значимости. Все, что за оградой, — не имеет касательства к его стремлениям, но вполне ему видимо и ведомо.
— Я стою за этими пределами, — возразил помощник убежденно. — И как-то жив до сих пор.
— Потому что рядом я, — хмуро отозвался Курт, и наставник вздохнул:
— И сейчас вы — каждый из вас — правы по-своему. Поэтому, Бруно, он — лучший следователь Конгрегации, каким тебе никогда не стать. К счастью для многих. Зато ему не суждено суметь того, что сможешь ты.
— Вы как-то слишком многозначительно это произнесли, — с настороженностью заметил помощник. — Полагаю, вы не имели в виду, что ему не быть святым.
— О, в святые за многие века было записано столько всевозможного сброда, что и это не невозможная вещь, однако — да, ты прав, я не о том. Я говорю о месте ректора академии, разумеется.
— Verginita puttana Maria… — начал Курт и, перехватив взгляд духовника, осекся. — Простите, отец. Просто сейчас — я удивился.
— Ой ли, — слабо отмахнулся наставник. — Ведь и это логично.
— Логично, — согласился он, — однако больно скоро. Предложите вы ему эту должность лет через десять — и я сказал бы, что вы с этим затянули, но теперь, сегодня, сейчас…
— Быть может, — с усталой язвительностью заметил отец Бенедикт, — все дело в том, что я лишен возможности делать какие бы то ни было предложения кому бы то ни было «лет через десять»?.. Самое время. Разумеется, тотчас по моей кончине его никто не возведет на место ректора, пока недостаточно умения и опыта, однако как раз те самые несколько лет спустя…
— Вы шутите, — уверенно предположил Бруно, и наставник коротко хмыкнул:
— Разумеется, мне сейчас самая пора шутить.
— Я не справлюсь, — твердо выговорил помощник. — Слишком много ответственности, слишком тяжелая ноша. Слишком много требований предъявляет этот пост.
— О некоторых вещах ты уже знаешь больше него, — кивнув на Курта, возразил наставник. — Попросту в силу того, что больше времени уделял теоретическим познаниям, каковыми он пренебрегал по недостатку времени. Скажи, бывало уже, что он обращался за советом к тебе в каком-либо вопросе, когда сведений, известных ему, недоставало для его заключений?
— Случалось, — нехотя признал тот.
— Любопытный факт, — заметил Курт многозначительно. — В свете этого — не будет ли дурной идеей вот так взять и лишить меня такого expertus’а? Без дельного совета, когда он нужен…
— Брось, мальчик мой. Тебе никто не нужен.
— Вот как.
— Ты сам со всем можешь справиться, — пояснил отец Бенедикт мягко. — Ты не станешь изнывать, оставшись в одиночестве. Ты способен совладать с любой трудностью самостоятельно либо отыскать того, кто поможет тебе или вовсе сделает всё за тебя. Посему я говорю: тебе никто не нужен. Ты нуждаешься разве что в посыльном или носильщике. А академия нуждается в блюстителе, которому будущие курсанты смогут доверить свои души, а будущие следователи — свои тайны.
— А он нуждается в надзирателе, — качнул головой Бруно. — Вы сами же перечислили неимоверное количество его достоинств, главное из которых — делать жизнь окружающих невыносимой. И хорошо, если это касается лишь душевной стороны. Я ведь его алиби на Страшном Суде; возьму на себя смелость сказать, что на моей совести пара спасенных жизней. Вопрос же о его спасенной душе все еще стоит ребром.
— Как я и сказал, твое назначение состоится не сегодня. Слава Богу, сейчас еще есть кому присмотреть за академией и ее насельниками, есть кому окормлять мою весьма специфическую паству. Пока у тебя есть время на то, чтобы вникнуть в дела, набраться опыта, постигнуть всевозможные тонкости, какие должен знать будущий ректор. Разумеется, это означает, что времени в академии ты будешь проводить все больше, а в оперативной работе — все меньше, однако у тебя останется еще вполне довольно свободы, чтобы заняться его погибающей душою. Надеюсь, к той поре, когда ты оставишь службу и займешь пост ректора, он научится самостоятельно существовать в людском сообществе, не порываясь ежеминутно отправить кого-нибудь на тот свет или одарить выразительными эпитетами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
