Зал сдержанно загудел.
- Как вы приняли решение? - спросил профессор.
- Отрицательно, - твердо сказал Грачев. - Никто не сможет мне запретить использовать лишний шанс для спасения человека. Это ваше решение негуманно. В конце концов, я имею право распоряжаться своей жизнью и могу испытать препарат на себе.
- Вы ходите по лезвию ножа, - сказал профессор.
В своих выступлениях он любил выражаться банально и красиво.
- Как тебе, кстати, новый профессор? - спросил шепотом Оленев у Чумакова.
- Все они одним миром мазаны, - огрызнулся Чумаков, не выносивший титулы и ученые звания. - Научись сначала оперировать, а потом на кафедру лезь. Видел, как он скальпель держит? Словно кухонный нож. И вообще, похож на плешивую обезьяну. Руки длинные, спина сутулая, потеет... А как он раскланивается по утрам? Направо и налево, будто гоголевский чиновник. И рожа при этом умильная, словно конфету сосет...
- Ну вот, завелся, - улыбнулся Оленев. - Ты еще обвини его, что он женат.
- И обвиню. Жену сразу же на другую кафедру пристроил, а доченьку свою в ординатуру. Это же какой позор для города! На место Костяновского бездаря и негодяя! - претендовали три профессора и один хуже другого!
- Вот зануда. Ладно, если будет нужда, я свой живот доверю только тебе. Что-то последнее время стал побаливать в правом подреберье.
- Жри меньше сала, - ласково посоветовал Чумаков. - И вообще - меньше. Все болезни от жратвы.
Суд над Грачевым заканчивался. В первом ряду сидела Мария Николаевна, прямая и строгая, а рядом с ней, словно показывая свою солидарность, остальные реаниматологи. Только Веселов да Оленев сидели в глубине зала. Первому из них, как обычно, было все до лампочки, а Оленеву просто нравилось соседство Чумакова.
- Как там твой дедушка? - спросил он между прочим.
- Он у меня умница. Я ему набор реактивов подарил для исследования минералов.
Оленев, вспомнив первую встречу с Ванюшкой, не выдержал и фыркнул.
- Ничего смешного, - обиделся Чумаков. - Должен же кто-то открыть тайну сотворения Вселенной.
- Я не об этом, - сказал Оленев. - Пусть открывает на здоровье. Просто я думаю, что в начале лета он исчезнет. Уйдет от тебя и больше не вернется.
- Откуда ты знаешь? - подозрительно спросил Чумаков.
- Лето ведь. Пора отпусков, - отшутился Юра.
- Ты мне не каркай. А то живо схлопочешь...
6
В середине июня Оленев схлопотал по шее в буквальном смысле этого слова. Только не от Чумакова.
Дедушка, он же Философский Камень, он же Ван Чхидра Асим, он же Ванюшка, переступил порог его квартиры во всеоружии. То есть в строгом черном костюме, с дерюжным мешком в одной руке и со странническим посохом в другой.
- Все, - печально и торжественно произнес он. - Час Договора наступил. Я сделал все, что сумел, теперь дело за тобой, Юрик.
При этих словах правая рука его грациозно поднялась, и посох опустился на шею Оленева с бамбуковым сухим треском.
Сверкнула искра, и Юра ощутил, что переворачивается в пространстве сразу во всех направлениях. Верх становился низом, правое - левым, наружное - внутренним. Физически явственно он почувствовал, как внутри головы перемещаются извилины мозга. Он не упал, а только прислонился к стенке и зажмурил глаза, чтобы не так мельтешили разноцветные круги и искры, вспыхивающие в хаотическом беспорядке.
Когда он открыл глаза, то увидел, что на полу лежат полуразвязанный мешок и посох. Розовый округлый камешек валялся рядом.
- Сподобился, - сказал сам себе Юра. - Иди туда, не знаю куда, ищи то, не знаю что.
Настал Миг, Час и День Переворота.
Что-то надломилось в душе Оленева, словно сдвинулась стрелка весов, стоявшая на нуле все эти годы, и чаши стали раскачиваться, как маятник, вечно ищущий точку покоя и равновесия.
Из мешка, лежащего на полу, стали выкатываться Вещи. Они расползались по углам, затаивались, перешептывались, пересмеивались, превращались одна в другую, занимались своими таинственными делами, множились, и на их месте возникали новые, непонятно для чего предназначенные.
Квартира менялась на глазах. С треском лопнувших пузырей делились комнаты, из конца в конец протягивались бесконечные коридоры с распахнутыми дверями, потом они сворачивались, закольцовывались, становились огромными залами с паркетными полами и мраморными статуями и тут же сжимались в тесные кельи с сырыми стенами, поросшими мхом. Пространство то уплощалось до двухмерного, то, распахнувшись вширь и ввысь, разбухало до беспредельности, вклинивалось в одномерные западни и снова становилось привычным, трехмерным, давящим на Оленева низкими потолками, увешанными люстрами.
Время потекло назад, потом, словно спохватившись, сделало оборот вокруг оси, свернулось спиралью, запульсировало и опять обрело линейность.
Где-то вдали на секунду мелькнул силуэт жены, идущей по тропинке в джунглях, потом появилась дочка, рассыпала учебники из ранца и убежала вперед по оси времени.
Оленев стоял посреди этого стойко, как солдатик из старой сказки, вытянув руки по швам и готовый к чему угодно.
И лишь когда все начало упорядочиваться и принимать более или менее сносные формы, Оленев поглядел на часы, идущие как попало, перевел дыхание и осмотрелся. Квартира была та же и не та, но что именно в ней переменилось, он так и не понял. Позабытое им чувство беспокойства и тревоги заставляло делать что-то, мучительно размышлять об утраченном равновесии.
Из дальней комнаты донеслось старческое шлепанье босых ног и кашель, привычный, знакомый. А потом послышалось пение. Отец никогда не пел, даже за праздничным столом, тем более странно было слышать слова старой колыбельной:
Баю-баюшки-баю,
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу,
Во серебряную...
Оленев вошел в комнату отца и увидел, как тот в длинных сатиновых трусах расхаживает от стены к стене и укачивает Леркину куклу, заботливо укутанную в рубашку.
- Ты чего, батя?
Отец хихикнул и подмигнул левым глазом.
- Спи, - сказал Юра и прикрыл дверь.
Рядом с дверью появилась новая вещь - большое старинное зеркало в тяжелой бронзовой раме. Юра машинально остановился возле него, но не увидел своего отражения. В зеркале, напротив Юры, стояла его молодая мама и поправляла волосы. В цветном крепдешиновом платье с плечиками, с голубыми, чуть печальными глазами, почти позабытая, но не забываемая им никогда, она смотрела прямо на него, он не выдержал и сказал:
- Здравствуй, мама.
Она ничего не ответила, положила расческу на тот подзеркальник и молча вышла, как из кадра кино. Вместо нее остался кусок прошлого: обои из далекого детства, копия картины Шишкина и давным-давно сожженный фанерный шкаф.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
