Маркус порывисто обернулся в ее сторону.
– И вы, служанка, простая крестьянская девчонка, осмеливаетесь высказать все это в глаза этому богачу? – прервал он ее спокойно, даже весело. – Опомнитесь! Судья не поблагодарит свою служанку, если она дерзкими речами ухудшит его и без того тяжелое положение! К тому же, гнев вам совсем ни к лицу, прелестная „недотрога“! – заключил он, делая шаг вперед.
Она повернулась, готовая убежать.
– Излишняя щепетильность еще менее идет к вашему положению! – гневно сверкнул он глазами. – Не думайте, что я уличный ловелас потому, что позволил себе один раз заглянуть вам в лицо! Уж таков закон природы: все неизвестное нас привлекает! Возможно, что женщина моего круга тоже заинтересовала бы меня, если бы стала раздражать мое любопытство, скрывая свое лицо! Но сегодня вы позволяете солнцу беспрепятственно озарять вас, а потому не имеете причин бегать от меня, как от людоеда или разбойника с большой дороги… Кстати, мне очень хотелось бы знать, что вы думаете предпринять в предстоящем вам положении с этими заимствованными светскими манерами?…
Как ни была она раздражена, она остановилась и не могла подавить улыбки.
– Предоставьте мне самой заботу об этом: хорошие манеры не излишни и для служанки… В предстоящем для меня положении? – Она пожала плечами и спокойно посмотрела на него. – Мне кажется, что каждый может устроить свою жизнь по своему желанию, не обращая внимания на удары судьбы! Я, по крайней мере, не дам легко победить себя: я молода и здорова, и вполне подготовлена к той минуте, когда нам придется взять посох в руки и уйти отсюда!
„Чтобы переселиться в дом лесничего и занять там заманчивое положение хозяйки дома!“ – произнес он про себя, и, при воспоминании о ненавистном „зеленом сюртуке“, в груди Маркуса закипела злоба, а правая рука невольно сжалась в кулак.
У него хватило бы жестокости высказать эту мысль вслух, если бы их разговор не был прерван поднявшимся вдруг на дворе шумом.
Собака бешено залаяла, испуганные голуби шумно взлетели на крышу, и звонкий мужской голос громко прокричал несколько раз:
– Эй, дитя! – не получив ответа, сердито прибавил, – куда она запропастилась?
Девушка бросилась к решетчатой калитке и быстро скрылась за нею.
– А, ты ходила за овощами для кухни? – послышался тот же голос, уже успокоенный. – Послушай, дитя, у ворот уже минут пять шляется какой-то бродяга, подозрительная физиономия которого меня раздражает! Отрежь ему кусок хлеба и дай два пфеннига, больше при настоящих обстоятельствах на мызе не подается, и скажи ему, чтобы он убирался отсюда!
Помещик подошел к калитке в изгороди и остановился среди зеленой чащи малиновых кустов, откуда ему был виден покосившийся фасад дома с тусклыми окнами.
До чего ужасно и безнадежно было положение семейства судьи, если оно могло считать спасительной гаванью это жалкое убежище, которое только что отстаивалось с упрямством истинного отчаяния против его законных притязаний!…
На пороге дома стоял высокий худой старик: в правой руке он держал длинную трубку, левой опирался на толстую палку. У него был резко очерченный благородный профиль, свидетельствующий о его поразительной красоте в молодости. Теперь же его лицо было покрыто желтой морщинистой кожей, темные потухшие глаза лежали в глубоких впадинах.
Должно быть, это был он – отъявленный мот и гуляка: в его чертах ясно отражалась разрушительная работа пережитых страстей…
Он продолжал стоять в дверях, а девушка проскользнула мимо него в дом, чтобы отрезать хлеба нищему.
Время от времени старик затягивался из своей трубки и пускал густые облака дыма в благоухающий утренний воздух. В то же время он усердно высматривал бродягу, старавшегося увернуться от пытливого взора старого судьи.
Какая-то догадка вдруг мелькнула в голове Маркуса, и он тоже стал искать глазами нищего.
Ворота, приходившиеся против двери, были открыты наполовину, и Маркус со своего места видел, как за другой прикрытой половиной их какой-то человек, присев на земле и плотно прижавшись к доскам лицом, осматривал дом в широкую щель раздвинувшихся досок.
Изношенный костюм, измятая шляпа и клетчатые брюки были уже знакомы Маркусу со вчерашнего вечера. Когда же девушка вышла из дома с куском хлеба в руке, то из-за прикрытой половинки ворот выглянула голова с бородой и болезненным цветом лица, та самая голова, которую вчера Маркус собственными руками укладывал на мягкую подушку в гостеприимной солдатской комнате своей усадьбы.
Несчастный сегодня выглядел еще более жалким, и казалось, еле держался на ногах. Очевидно, бегство через окно потребовало от него неимоверных усилий и, глядя на эту слабость и беспомощность, смешно было предполагать, что он успел обшарить несколько комнат и унести дукат из самой дальней.
Маркусу было странно, что этот пропащий человек производил потрясающее впечатление на всех, кто приближался к нему…
Девушка быстро прошла через двор и, выйдя за ворота, внимательно огляделась, как вдруг вздрогнула и хлеб выпал у нее из рук. Затем эта „недотрога“ поспешно протянула вперед свои прекрасные руки, чтобы поддержать пошатнувшегося парня. Словом, она действовала так же необдуманно, как вчера Луиза, маленькая прелестная сестра милосердия.
Маркус вдруг ощутил такую же злобу к этому „бродяге“, умевшему так нравиться женщинам, какую он питал к лесничему с его навязчивой гуманностью.
В следующую минуту у ворот уже никого не было: оба исчезли за стеной! Слышно было только, как судья стучал палкой по каменному полу сеней, очевидно, ему было трудно возвращаться в комнату одному.
Но никто не приходил к нему на помощь!
Его бедная жена сама лежала больная, а гувернантка была, вероятно, увлечена рисованием или интересной книгой…
Маркус вышел из засады и быстрыми шагами направился к дому.
8.
Судья уже взялся за ручку двери, как услышал за собой чьи-то шаги. Он выпрямился, на сколько мог, и старался откинуть голову, размышляя:
„Неужели парень вздумал преследовать меня под кровом моего собственного дома?“ – подумал он с некоторым беспокойством.
И в ту же минуту новый владелец усадьбы, едва сдерживая улыбку, очутился подле него и поспешил назвать свое имя.
Старый судья вдруг выпрямился во весь рост, как от электрического удара, сообщившего новую силу его одряхлевшим членам. И фигура его, действительно, приняла внушительный вид, хотя его поклон и светские манеры плохо гармонировали с многочисленными заплатами старого халата, болтавшегося на его тощем теле.
