Она пригорюнилась:
- Уходить в матшколу будешь? В двести тридцать девятую?
- Ни-ни-ни, - ужаснулся я. - Я на пару лекций на матмех сходил. По книгам быстрее темы понимаю. Так что - самостоятельно. Побуду какое-то время математическим дилетантом.
- Смотри... О! - встрепенулась она. - Я могу во Дворец Пионеров тебя сосватать, там кружок сильный, Сергей Евгеньевич Рукшин ведет. Подумай. Читать книги мало, даже если каким-то чудом тебе удается их понимать. Математика - это единственный предмет, который развивает мозг путем решения задач.
Я помолчал, быстро соображая. Права она, права... Как мне из-под этой правоты вывернуться?
- Понимаете, Светлана Павловна, боюсь я "спортивной математики". Они ж в кружках натаскивают на Олимпиады. Это - специализация, а я не хочу заужаться уже сейчас. Я готов в Олимпиадах участвовать. Но специально к ним готовиться - увольте. Да и почитал я в "Кванте" задачи прошлых Олимпиад... Они мне в основном по силам.
- На районную тебя записываю? - вычленила она главное.
Я обреченно вздохнул и махнул рукой:
- Пишите...
Суббота, 17 сентября 1977, утро
Ленинград, Измайловский пр.
Утром, в тот небольшой промежуток времени, когда родители уже ушли на работу, а я еще нет, извлек припрятанный в развалах журналов листочек и еще раз пробежался по списку. Швейная машинка вполне себе нормальную строчку дает. Теперь нужен материал для задуманного. И я накрутил телефонный диск.
- Квартира Сергеевых? Доброе утро, а Ваню можно?
В трубке раздалось удаляющееся пошаркивание, затем где-то вдали что-то забормотали, и вот мой торговый агент бурчит недовольное "аллё".
- Гагарин, привет.
- Привет... - голос его напрягся. - Кто это?
- Ммм... Москвич весенний, "Балканы", - я делаю паузу, дожидаясь, пока информация продерется сквозь еще сонные Ванюшкины извилины. - Вспомнил?
- А! Ага! - оживление на том конце провода. Ну да, комиссию он тогда получил знатную, да еще и в ресторане откушал. - Надо что?
- Так точно, - бодро откликнулся я, - ты сегодня на пост заступаешь? Дело есть.
- С обеда буду... Даже чуть раньше, часов с двенадцати, - с готовностью отрапортовал он.
- Отлично, - обрадовался я, - давай так... Я где-то в два - два пятнадцать к Думе подгребу, будь в пределах видимости, Ок?
- Может, что заранее подготовить? Ты скажи, я пройдусь пока.
- Эх, Гагарин, Гагарин... - с укоризной протянул я и добавил мечтательно, - в армию бы тебя отдать. Причем в войска связи.
- Это зачем? - растерялся он.
- Да чтоб назубок выучил правила радиообмена при общении по открытым линиям.
Гагарин закашлялся, потом уточнил вдруг севшим голосом:
- Значит - правда? А я думал, врут...
- Думал он... - проворчал я, - а чувство самосохранения в тебе спит глубоким сном? Ладно, встретимся - проинструктирую. И чтоб от зубов отскакивало потом.
В назначенное время Ванюша терся у подножия Думы. При виде меня в глазах его вспыхнула неподдельная радость, и он быстро-быстро доскреб палочкой остатки крем-брюле со дна картонного стаканчика.
Я с завистью огляделся, высматривая ближайшую точку продаж. Местное крем-брюле было одной из вновь приобретенных радостей жизни. Нет больше в мире такого мороженого, сделанного по ГОСТу аж сорок первого года. Нет и, увы, не будет. Хотя... А для чего здесь я?
Сначала я озадачил Гагарина поиском новых джинсов и кроссовок взамен тех, из которых я за лето вырос.
- Ливайс нужен, - дал я указание.
Греки поставляют нам диагоналевую саржу, как раз под этот лейбл пойдет. Значит - мне нужен образец для копирования.
"Так", - лениво ковыряясь уже во втором стаканчике, думал я, ожидая Ваню с добычей, - "пару рулонов джинсы куплю с заднего хода. Даже знаю у кого и где. Греческая - нормальная, разницы никто не заметит. Нитки... Нитки пойдут обувные нейлоновые, пару катушек с "Красного треугольника" у работяг куплю и проварю в луковой шелухе до цвета охры. Самое то будет. Штампы на карман джинсы еще, слава богу, не ставят. Ручной пресс для установки клепок и пуговиц найду. Что б в СССР да ручного пресса не найти? Решу. Оверлок и петлепробивочная машина - вот без них никак. Ну, на первых порах можно будет в Доме Быта договориться об использовании. Много ли мне надо? Минут пятнадцать поработать, пока они курят. А перекуры у них дли-и-инные. А там посмотрю, может куплю у кого старые-списанные. Решить бы еще, куда их ставить... Ну да ладно, вроде все складывается в первом приближении. Остается Ваню озадачить".
Мы зашли в "Чайку", и Ваня действительно озадачился:
- Зачем тебе эти наборы? - выпучил он глаза. - Их мореманам цеховики оптом заказывают. Тебе-то зачем?
- Денег предки мало дают, жмутся, - хмуро пояснил я, - а знаешь, сколько стоит вечером девушку выгулять на дискотеку во Дворце Молодежи? Ну, если не жаться, конечно? С соком манго там, бельгийскими конфетками и прочими прибамбасами? Много, причем от слова очень. Так что пора и мне вспомнить, что труд сделал из обезьяны человека.
- И что?!
- Во, посмотри рубашку, - я распахнул куртку. - Нормуль?
Гагарин с подозрением изучил, даже пощупал.
- Ну, нормуль. Хорошая. И что?
- Я сам сшил.
Ваня закашлялся.
- Врешь!
- Ха! У меня в этой области, между прочим, талант зарыт. Люблю и умею. Хобби такое. Так что, Ваня, будем сотрудничать дальше и глубже.
Он с большим сомнением воззрился на меня:
- В смысле, буду тебе эти наборы лейблов, пуговиц и заклепок у мореманов покупать?
- Не только, Ваня, не только. Еще ты сбывать будешь.
- Да меня местные за самострок... Если я попытаюсь втиснуться со своим...
- Спокойствие, Ваня, только спокойствие. Не через галёру, а дешево, через комки. За хороший процент для тебя, конечно. Я бы и сам, но у меня паспорта пока нет. Смотри, - начал делиться я своими расчетами, - я прикинул, себестоимость одной пары джинс порядка тридцати-сорока рублей.
- Себе... что?
- Стоимость всех расходуемых материалов, - пояснил я, раздраженно закатывая глаза к потолку, - джинсы я, когда налажусь, могу за вечер шить. Предположим, ты через комки... Все время разные, заметь, комки! Будешь сдавать по сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?
- Ну, если самострок не слишком палевый...
- Обижаешь. Ты не отличишь.
- Это вряд ли, - усмехнулся он, - его всегда видно.
- Посмотрим, - я демонстрировал непоколебимую уверенность, и Ваню это несколько смущало.
- Если не палево, то за сто пятьдесят через комок улетит, - подвел он черту.
- Отлично. Значит, материал сороковник, комиссия семь процентов от цены - это десять с полтиной... Остается, округляя, сотня Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной пары?
- А если возьмут?
- А что мы делаем плохого? Это даже не спекуляция. Шью я сам, никого не эксплуатирую. А что сильно похоже на оригинальные, так у нас статьи за это нет, и не скоро будет.
- И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать? - он хищно наклонился.
- Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам? - спросил я, уже не сомневаясь в ответе.
Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.
"Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели" - усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка, приглашающая на спектакль "Разговор с Лицинием" в театр комедии.
- О как! - пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, - нет, ребята, пулемета я вам не дам. А вот "Красную звезду" перечитаю.
Воскресенье, 25 сентября 1977, день
Павловский парк
Середина сентября выдалась хоть и сухой, но зябкой и ветреной, словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста, каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было неторопливо идти вдоль фасадов по солнечной стороне и беззаботно щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.
В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни, и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми, которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно - без следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом свою утреннюю молитву.
Впрочем, было понятно, что эти теплые дни ненадолго, и сегодня мы провожали этот отблеск лета. Моя идея добраться до Павловска, высказанная в узком кругу, мгновенно стала достоянием класса и вызвала такой энтузиазм, что мне стало стыдно за корыстный эгоизм.
