— У Скулова цветы воровали чуть ли не каждую ночь: участок-то у самой дороги. Вот я и привез ему списанную колючую проволоку и сам же натянул ее вдоль всего забора.
— Скажите, свидетель, а почему Скулов не заводил собак?
— Заводил, — вздохнул Митрофанов. — Лично я трех знаю, и все три не своей смертью погибли. Сперва Найду отравили — хорошая овчарка была, умная, медали имела. Она на руках у жены Скулова умерла.
— На руках у Анны Ефремовой, вы хотели сказать?
— Я всегда говорю то, что хочу сказать, товарищ защитник. Найда умерла на руках у жены Скулова Анны Свиридовны. И это так потрясло Аню, что…
— Простите, Григорий Степанович, сначала я бы хотел услышать о собаках. Вы сказали, что знаете трех?
— Совершенно верно, три. Найда, Курган и Дымка. Найду отравили, я уже докладывал. Кургана задавила машина, а Дымку… — Митрофанов трудно проглотил комок. — Дымку забили камнями, когда Скулов был на кладбище. Аню навещал.
— Когда это случилось, не припомните?
— Такое, товарищ защитник, не забудешь. Двадцать шестого сентября это случилось, за два дня до… до выстрела.
— Благодарю, Григорий Степанович. Защита больше не имеет вопросов.
Ай да адвокат, ай да старик! Каких раздобыл свидетелей, как ловко поставил вопросы, как поворачивает настроение зала… Даже прокурор восторгался сейчас изящным профессионализмом защиты. И только Скулову было все равно, хотя теплая волна благодарности к бывшему его начальнику Григорию Степановичу Митрофанову омыла и его обнаженную душу.
— Вопрос к свидетелю. — Как ни радовался прокурор за адвоката, долг оставался долгом. — Вы много и красочно говорили о своей помощи обвиняемому, перечисляли доски, железо, колючую проволоку. А не было ли среди этой номенклатуры водопроводных труб? Или хотя бы обрезков этих труб?
— Не было. У Скулова на участке был колодец, позднее им, как и всем на улице, провели водопровод, так что в трубах он не нуждался, и я ему их никогда не предлагал и не привозил.
— Значит, вы никаких труб или их обрезков у Скулова не видели?
— Повторяю… — металлическим голосом начал Митрофанов.
— Благодарю вас, вопросов более не имею.
Какие еще трубы, откуда трубы, почему — трубы?
Что-то вертелось в памяти Скулова, но он и не пытался припомнить. Он вообще старался забыть, а ему все время напоминали, напоминали…
— В порядке исключения суд счел возможным повторно вызвать свидетеля Ковальчука Ивана Свиридовича.
Ваня. Нашел, значит, время, хотя — говорили тут — очень уж домой, в Москву, торопился. Ах, Ваня, Ванечка, последний родной человек на этой земле! Горло Скулова сдавило, непрошеная слеза выкатилась вдруг, он быстро и смущенно смахнул ее, а она снова выкатилась…
— Прежде чем отвечать на вопросы, я с глубоким и искренним сожалением должен попросить прощения у суда.
Четкий, какой-то продуманный, что ли, голос свидетеля защиты Ивана Ковальчука зазвучал в переполненном зале, заставил всех замереть, прорвался и сквозь воспоминания Скулова. Судья недоуменно переглянулась с заседателями и спросила, не сумев сдержать удивления:
— Вы просите прощения, свидетель? За что же вы просите суд простить вас?
— За то, что я ввел вас в заблуждение. — Свидетель держал голову очень прямо, как на смотру, глядя только в глаза судье и всеми силами стараясь ничего более не видеть. — Поддавшись внушенным мне с детства дружеским чувствам, я в корне неправильно осветил суду личность гражданина Скулова Антона Филимоновича, за что достоин сурового порицания.
Адвокат вскочил. Не встал, не приподнялся — вскочил с не свойственной ни его возрасту, ни положению, ни здоровью резвостью. Качнулся, открыл рот два раза, но так ничего и не сказал и рухнул на заскрипевший стул, машинально тиская правой рукой рыхлую грудь. К нему с беспокойством склонился второй адвокат — молодой, уже наступающий на пятки, но еще искренне любящий старика, — а свидетель тем временем продолжал:
— Моя дорогая сестра, единственное родное существо, поскольку все остальные были зверски уничтожены фашистскими оккупантами за связь с партизанами, героиня Великой Отечественной войны Анна Свиридовна Ефремова получила свое последнее тяжелейшее ранение по вине бывшего капитана Скулова, о чем неоднократно рассказывала как мне, так и моей приемной матери…
Антон Филимонович ничего не понимал: почему Аня была ранена по его вине? какая связь с партизанами? откуда Ваня — мальчонка в те года — знает то, чего не знали они с Аней, несмотря на все ее отчаянные письма и официальные запросы о судьбе родных?
— …Холодный расчетливый эгоизм — вот, пожалуй, основная черта Скулова, если не считать его патологической скупости. Именно скупость определила то, что он, Скулов, запретил моей сестре — искалеченной по его же вине! — взять из детского дома ребенка на воспитание. Именно скупость… Да что там, если уж всю правду, так этому не скупость название, а кулацкая жадность!.. Так вот, жадность его отчетливо видна в том хотя бы факте, как он поступил с имуществом моей приемной матери Александры Петровны Ковальчук. Обманом выпросив у меня дарственную на домишко и участок, он не дал мне, ее единственному близкому человеку, платочка на память! Скулов — кулак, самый настоящий кулак сегодняшнего дня с кулацкой психологией, кулацкой моралью, кулацкой жестокостью и…
— Неправда!
Кто это так закричал? Скулов был до того потерян, до того ничего уже не соображал, что перестал верить собственным ушам, а теперь не верил и собственным глазам, увидев вставшую во весь рост посреди замершего зала собственную законную жену Нинель Павловну.
— Неправда! Скулов никогда не был жадным, не мог быть жадным! Он сам из детдома, он…
— Гражданка Скулова, немедленно замолчите. Иначе я прикажу вывести вас из зала! — Судья с трудом справилась с волнением. Помолчала, сказала потухшим голосом: — Продолжайте, свидетель.
Нинель Павловна Скулова продолжала стоять посреди зала, точно выслушивая приговор. Слезы текли по ее нездорово располневшему лицу, рассеченному загрубевшими морщинами. Дети — Майя и Виктор — с обеих сторон настойчиво тянули ее вниз, на место, дочь то и дело вставала и что-то шептала ей, но Нинель Павловна упорно продолжала стоять. Пока судья негромко и мягко не попросила ее:
— Нинель Павловна, пожалуйста, сядьте на место. Вы отвлекаете суд.
— …И еще одно деяние прекрасно характеризует Скулова, хотя об этом почему-то стыдливо умалчивали на процессе. Речь идет о продаже Скуловым автомашины марки «Москвич», которую он получил как инвалид войны, а продал по спекулятивной цене. На первом процессе — я имею в виду дело по обвинению Скулова в темных махинациях, когда он был директором рынка…
— Свидетель, придерживайтесь существа вопроса, — сказала Ирина Андреевна официальным голосом.
— Я полагал, что моральный облик обвиняемого в тягчайшем преступлении и есть существо…
— Повторяю, свидетель, придерживайтесь строго существа дела, — с той же интонацией повторила Голубова.
Да, был инвалидный «Москвич», Ваня, был, все точно. И получил его Скулов без очереди, и продал за большие деньги — тоже верно: как раз за это и наложили на него партийное взыскание. Только что же ты о другом умалчиваешь, Ванечка? Вскоре после похорон Александры Петровны Аня в саду упала в клумбу головой — ты еще уехать не успел, ты был тогда, вдвоем с тобою Аню-то в дом втаскивали, а ты за доктором бегал. Вот тогда доктор и сказал, что это, мол, первый звоночек, что лечить ее надо и что лекарство для этого заграничное требуется, швейцарское, что ли. А ты ведь знаешь, сколько они стоят, заграничные эти лекарства, ты за границей больше, чем дома, живешь. Вот и пошел тогда инвалидный «Москвич» в обмен на таблетки и строгий выговор по партийной линии: что же ты об этом-то, Ваня, а?..
— Я касаюсь истории со спекуляцией автомашиной потому…
— Суд не интересует история с проданной автомашиной, поскольку вопрос этот был соответствующим образом рассмотрен и оценен. Суд настоятельно просит держаться только существа дела.
— Существо дела заключается в том, что сидящий на скамье подсудимых гражданин зверски застрелил комсомольца и будущего воина Советской армии…
— Свидетель, подобные формулировки входят исключительно в компетенцию суда, — отчеканила Ирина Андреевна, и по залу прошелестел уважительный шепот. — Отвечайте только на вопросы. Коротко и по существу. Защита?
Что-то тихо промямлил посеревший адвокат, дышавший трудно и часто. Второй защитник поспешно привстал со стула:
— Защита не имеет вопросов.
— Позвольте мне.
Прокурор поднялся, а вопрос задавать не спешил. Долго смотрел в лицо свидетелю, прежде чем спросить:
— Как прикажете понимать принципиальную разницу в ваших показаниях два дня назад и сегодня? Что послужило этому причиной?
