— Мне сейчас выходить, Олег.
— Выходи, кто тебе не дает.
Длинный Петров обогнул маленького Олега и подошел к выходу.
— Пока, Олега.
— Пока, Мосол.
Дома Петров умылся, потрогал распухший нос, позвонил Самойловой Светлане и сказал, что сегодня не сможет определить размер и цвет ее ауры, потому что сильно простудился и вынужден сидеть в тепле с температурой тридцать восемь и три. Светлана Самойлова посоветовала Борису пить горячее молоко и чай с малиновым вареньем.
В своей комнате Борис сдвинул тюль и стал разглядывать в подзорную трубу жизнь окружающих в ярком свете незашторенных окон соседних домов. Где— то люди без движения смотрели телевизор, где— то сидели на кухне и тыкали в тарелки вилками, где— то пили пиво и размахивали руками, а на балконе четвертого этажа стояла Даша и смотрела на выпуклые звезды.
Даша быстро нашла большой ковш Большой Медведицы, а потом чуть выше маленький ковш Малой Медведицы, на кончике ручки которого холодно звала к себе доверчивых путешественников Полярная звезда. Потом, мигая красными огоньками, пролетел далекий самолет, спрятался за тучу желтый ятаган нарождающегося месяца, внизу на балкон вышел покурить на редкость вонючую сигарету дядя Егор, на балконе сверху грустно заиграл саксофон, в доме напротив в окне шестого этажа блеснул зайчик от проехавшего автомобиля — опять прыщавый мальчик высматривает переодевающихся ко сну уставших от детей, мужей, домашнего хозяйства и жизни женщин.
— Что ж вы такую дрянь курите, дядя Егор?
— А?
— Спокойной ночи, говорю.
— Спасибо, Дашенька. Хочешь сорожку вяленую? Я тебе ее сейчас кину, лови!
Даша не успела отказаться, как рыбка взлетела к ее балкону, и пришлось ее схватить двумя руками.
— Молодец!
Даша поблагодарила дядю Егора и ушла в комнату чистить на газетке рыбку, не спеша есть маленькими кусочками и смотреть фигурное катание по телевизору.
Даша съела рыбку, газетку вместе с мусором выбросила в ведро и достала из холодильника боржоми, но не успела сделать освежающий глоток, как в дверь очень настойчиво позвонили, а потом и застучали кулаком. Даша на цыпочках подошла и увидела в глазок растрепанную Ангелину Семеновну.
— Ой! Даша, дай у тебя схорониться, мой Ильгизка за мной с топором гоняется.
— Заходите.
— Он меня точно убьет!
— В прошлый раз же не убил.
— А в этот раз точно убьет — глаза кровью налил, зубами скрежещет — убьет. Ты одна, что ли?
Даша поставила чайник и сочувственно опустила веки, в тысячный раз слушая историю совместной жизни Ангелины Семеновны и Ильгиза Набиевича. На месте четвертого ультиматума, поставленного Ангелиной Семеновной Ильгизу Набиевичу, раздался еще один звонок.
— Не открывай! Это он! Не открывай тебе говорю!
— Не беспокойтесь, я только в глазок посмотрю!
Даша посмотрела в глазок и открыла дверь.
— Сказала же, что не будешь открывать! Он убьет меня!
— Это мой муж.
Валера зашел и испугался:
— Что случилось?
— Ничего.
— Валера, мой Ильгизка спятил, с топором гоняется.
— Опять?
— Опять.
— Может быть, милицию вызвать?
— Ой, не надо — они засудят его.
Валера пожал плечами и стеснительно, стараясь, чтобы Ангелина Семеновна не заметила, протянул Даше букетик из пяти маленьких желто-белых астр.
— Немного подвяли, но сказали, что в воде отойдут.
Даша сказала, что пусть отходят, и, не посмотрев на астры, ушла на кухню к Ангелине Семеновне. Валера загрустил и стал сбрасывать с балкона вниз на асфальтовую дорожку по одной астре.
Ильгиз Набиевич в белой рубашке, черном пиджаке и вишневом галстуке элегантно постучал по металлическому замку и, как ему показалось, обворожительно улыбнулся открывшему дверь Валере.
— Здравствуйте, Валера, моя жена Ангелина Семеновна у вас находится?
— У нас.
— Не мог бы я с ней побеседовать?
Валера позвал Ангелину Семеновну.
— Что ж ты, Ангелина, убежала? Пойдем домой — не надо людям доставлять затруднения.
— Куда топор спрятал, ирод?!
— Помилуй, Ангелина, побойся бога, мне за тебя просто неудобно.
Даша оттеснила Валеру и уперла кулачок правой руки в бок:
— Ильгиз Набиевич, Ангелина Семеновна останется ночевать у нас, а вы, если будете продолжать в том же духе, плохо кончите!
Даша захлопнула дверь и увела всхлипывавшую Ангелину Семеновну в комнату.
— Мы постелем вам раскладушку на кухне, хорошо? Что ты как маятник ходишь, достань из кладовки раскладушку!
Валера, сорвав с гвоздя велосипед, свалив три картонных ящика с полки, вытащил раскладушку и за полчаса собрал ее. Даша постелила Ангелине Семеновне хрустящую простыню, подушку в хрустящей наволочке, одеяло в хрустящем пододеяльнике.
— Даша, зачем все такое чистое — я не лягу!
— Ничего-ничего.
В два часа ночи Ангелина Семеновна поднялась со стонущей раскладушки и тихонечко подошла к спящей на маленьком диванчике Даше.
— Даша, я пойду домой.
— Почему?
— Да мой Ильгизка уже, наверное, успокоился, а мне все-таки неудобно.
— Ну, как хотите.
— Даш, а что вы отдельно с Валеркой спите?
— Это мы вас стесняемся, а так у нас очень интенсивная супружеская жизнь.
— Ну, Дашка, ты даешь!
Даша закрыла дверь за Ангелиной Семеновной, рывком выдернула с раскладушки простыню, вывернула с подушки наволочку, освободила байковое одеяло от пододеяльника, скатала из белья большой ком и бросила его замачиваться в ванну.
19
Павел Сыртланов поставил автомобиль за киоск «Союзпечати» и удовлетворенно оглядел лежащий как на ладони, коварный для автолюбителей перекресток бульвара Славы и проспекта Октября. Множество висящих, запрещающих и разрешающих знаков, сложная разметка проезжей части, светофоры с различными стрелками, нервная обстановка заторов располагали к творческой работе. Но водители противоположной части дороги издали замечали затаившийся автомобиль Сыртланова — и из ложной солидарности предупреждали своих товарищей из встречного движения помигиванием фар, поэтому Павлу Сыртланову было непросто реализоваться.
Для почину Павел Сыртланов подозвал к себе перебежавшего на красный свет пешехода Бориса Петрова.
— Гражданин, подойдите ко мне! Почему на красный свет переходите проезжую часть?!
— Да я это…
— Назовите свою фамилию, я составлю протокол и выпишу квитанцию на штраф.
— Голдберг…
Борис огляделся по сторонам и, не заметив нигде напарников Сыртланова, оттолкнулся ногой в кроссовке фирмы «Найк» от бордюра и побежал к дому Самойловой Светланы. Сыртланов возмутился, хотел вдогонку Петрову пронзительно свистнуть, но передумал — ведь у пешеходов нет передних и задних номеров, хотя и не мешало бы их ввести.
Павел Сыртланов внимательно изучал документы Балдина, когда около него беззаботно притормозила пролетевшая на желтый свет Ляля.
— Сыртланов, привет!
Сыртланов не очень искренне помахал Ляле рукой.
— Сыртланов, скажи по рации другим милиционерам, чтобы они меня не останавливали.
— Да я это… У меня связь не очень и диспетчер слушает, да и батарейки почти кончились, вот смотрите — красная лампочка горит.
— Сыртланов, я пошутила, пока!
— Пока, — сказал Сыртланов и, когда Ляля отъехала, добавил, используя короткие емкие выражения, что не является сторонником эмансипации.
Балдин полностью согласился с Сыртлановым, и Сыртланов неохотно протянул Балдину документы с разрешением ехать дальше.
Карл Иванович Берг на фирменном автобусе «Аэрофлота» долго тащился через весь город в аэропорт.
Автобус надолго заурчал у светофора, а Карл Иванович равнодушно следил за тем, как старший сержант Павел Сыртланов ходит вокруг желтенького такси Санько Лаврентия Исаевича и не реагирует на бурную жестикуляцию последнего.
Андрей Пантелеевич вместе с Ибатуллиным Ринатом Газизовичем вышли на перекресток, и Ибатуллин показал указательным пальцем на Сыртланова:
— Я его знаю — он у меня права отнял в прошлом году.
— Так давай ему морду набьем!
— Нельзя, а кто за порядком будет следить? На ту сторону перейдем или нет?
— Зачем нам на ту сторону, когда магазин на этой стороне. Вообще-то ты прав, я уже раз пострадал за рукоприкладство.
— Каким образом?
— В сто шестой школе, все «курицы» из начальных классов как-то разом ушли в декрет, представляешь?
— Ха-ха! Ну, ты даешь!
— При чем тут я, дело в другом.
— А-а, извини.
— Поставили меня преподавать в первом классе, преподаю себе и преподаю, а один шпингалет все в меня из ручки целится и стреляет. Я день терпел, два терпел, на третий говорю: перестань целиться, гад, — он все равно целится, я ему опять: перестань, ублюдок, — все равно целится, и как-то в понедельник после праздника я не выдержал — он на меня только свою ручку— пистолет поднимает, а ему подзатыльник!
