Об этой пикантной новости шептались за кулисами и в гримерке, на репетициях и даже на сцене. На Богдана бросали пытливые взгляды, которых он не замечал, и делали намеки, которые он игнорировал. Он словно ослеп и оглох, одержимый единственным желанием – завладеть вниманием Алены. То, что для других было обычной бравадой, пустой болтовней и фальшивой игрой, для Богдана неожиданно оказалось подлинной драмой. Истинная страсть разгоралась, словно вселенский пожар, вовлекая в свою орбиту случайных зевак и прочих любопытных. Это взбудоражило нафталинный театральный мирок, гордо именующий себя «богемой», взвинтило нервы, разогнало скуку.
«Эрос всесильный явился и доказал, как смертоносно могут разить его стрелы…»
Сколь ни давно были написаны кровью из сердечных ран подобные строки, как ни изменились чисто внешние декорации жизни, – тайная пружина ее, невидимая, осталась прежней.
Алена, переехав в город, сразу изменилась до неузнаваемости. Вряд ли кто-нибудь из односельчан, случайно повстречав ее на многолюдной улице, узнал бы в стильной, самоуверенной красавице внучку бабы Нади, которая гоняла хворостиной гусей к пруду да грызла семечки на деревенских посиделках. Откуда только взялись изящные манеры, правильная речь, умение поддерживать светскую беседу?
Благодаря деньгам, полученным за «Изгнание из рая», Алена получила возможность учиться в студии при камерном театре. Актриса она была никакая, зато «светская дама» получилась то, что надо. На репетициях режиссер отводил глаза, а партнеры с трудом сдерживали смех, но открыто никто протеста не выражал. Алена же этого не замечала, так как свято верила в свою неземную красоту и природный талант. Она станет звездой, нет никаких сомнений!
Сергея Горского она выбросила из головы, тем паче что он, приехав из деревни, сразу погрузился в дела. Он неохотно отвечал на ее звонки, не предлагал встретиться, а потом и вовсе исчез. Поговаривали, что искусствовед подался в Москву. Алена предпочитала синицу в руке сейчас, вместо журавля в небе неизвестно когда. Ее звездная карьера должна состояться во что бы то ни стало, и для этого все средства хороши. Горский превратился в далекое и померкшее воспоминание.
Алена последний раз посмотрела на себя в зеркало и, довольная, выпорхнула из подъезда. Богдан предложил ей провести вечер у его друзей за городом.
Муж и жена, оба художники, встретили гостей радушно. Развели во дворе костер, жарили мясо, коптили маленьких карасиков, которых мужчины наловили в пруду. Хозяйка внимательно присматривалась к Алене. Она давно знала Богдана, и ей было интересно, кто же наконец покорил это ледяное неприступное сердце.
– Девочка потрясающе красивая, но пустая, – сказала художница мужу, когда он помогал ей заваривать чай. – Богдан долго выбирал и все-таки промахнулся. Она его погубит.
– Ну, я бы не делал таких мрачных прогнозов…
– Погубит, погубит, – убежденно повторила художница. – Вот увидишь. Посмотри на его лицо. На нем лежит печать рока.
Художник добродушно рассмеялся. Он знал, что его супруга любит усматривать во всем знаки всесильного фатума. Почему бы и нет, раз это ее развлекает? А Богдан действительно изменился…
Вечером, вернувшись в залитый огнями город, Алена и Богдан долго целовались в полутемном подъезде, пугая кошек и шокируя пенсионерок, которые выходили прогуляться с собачками.
– Мы с братом однолюбы, – неожиданно заявил Богдан, отстраняясь и глядя девушке в глаза. – У нас может быть только одна женщина на все времена.
Его взгляд стал жестким, на переносице образовалась складка, которая так не нравилась Алене. Она торопливо распрощалась, сославшись на усталость и головную боль.
– Прости, мне завтра рано вставать, – она высвободилась из его объятий.
– Да, конечно. – Богдан проводил ее до квартиры. – Спокойной ночи…
Алена смотрела из окна, как он выходит из подъезда, ловит такси. Когда машина свернула за угол, девушка спустилась вниз, к почтовым ящикам. Ей показалось, там что-то есть. Может быть, письмо от Сергея? При Богдане его доставать не стоило. В ящике между рекламными буклетами она действительно обнаружила письма – целых три. Все они были Сергею Горскому… от Лиды.
…И тогда я отвязала лодку, села в нее и поплыла… без весел. Озеро наше лесное спокойное, словно зеркало. А только лодку всегда относит к одному и тому же месту – зеленому омуту.
Теплый воздух струился на солнце прозрачным золотом. Стояла сонная тишина, неподвижная и влажная, с запахом лилий… И показалось мне сквозь толщу воды в глубине – будто там лицо белое, словно луна, и волосы длинные и светлые, а в волосах жемчуг речной. То была сама Царица Змей! Глаза у нее горели двумя изумрудами, рот словно коралл алый. И молвила она:
– Не печалься, Антония, слез вечных не бывает. Ни снов, ни смерти, ни забвения, ни покоя… Только любовь никогда не кончается. Никогда…
Почему она назвала меня чужим именем? Не успела я об этом подумать, как все куда-то исчезло, и только на дне шевелились зеленые водоросли, а среди них жемчуг мерцал, белый и розовый. Я ниже наклонилась, вижу, это ожерелье жемчужное у меня на груди, поверх тонкого шелка. Платье у меня из парчи и бархата, все золотом расшито. На тонких пальцах – кольца драгоценные, на волосах – убор из камней, и стою я у высокого полукруглого окна. И будто не я это вовсе, а другая, хрупкая и бледная женщина во дворце с мраморными полами. Вокруг мебель старинная, кровать с высоким пологом, шкафы с золотой посудой. А за окном светит полная луна, огромная, как праздничное блюдо…
У меня же словно камень на сердце, мучительная тревога разрывает его на части. Мне идти куда-то надо, бежать немедля, а я не знаю куда, зачем. Будто с далекого холма зовет меня кто-то… Выхожу я из дворца, себя не помня, – вокруг ночь, неподвижная, как черное зеркало. Горько пахнут высокие травы, в которых путается длинный подол моего платья.
Где-то далеко, на самой окраине города, встречает меня высокая женщина с зелеными глазами, зовет к себе, показывает кассоне[17] из сандалового дерева.
– Вот мои сокровища, – говорит. – Смотри!
– Какие это сокровища? Это ж растения всякие засушенные, цветы да корни! Пахнут крепко, аж голова кругом идет…
– Мне спешить некуда, – отвечает женщина с зелеными глазами, с волосами черными, как крыло ворона. – Дождусь, когда придешь за моим богатством, просить будешь, как о последнем спасении! – И засмеялась.
Проснулась я, а лодку уже к берегу прибило. И такая тоска по тебе наполнила мое сердце, что словами и не выскажешь. Люди от такой тоски умирают, а я вот жива осталась. Видно, ты мне слишком дорог, чтобы умереть, тебя не увидев. Теперь мне нет обратной дороги, – сама Царица Змей посмотрела на меня из глубины вод, а взгляд ее сильнее всего на свете! Никакая разлука, никакая даль, никакое время не властны теперь над нами. Скоро мы встретимся…
Алена отбросила прочитанное письмо, скомкала и поспешно распечатала следующий конверт. Ее охватило какое-то безумие. Листы дрожали в руках, строки расплывались перед глазами. Все, что было написано Лидой, казалось бредом, несусветной чушью. Тем не менее странный текст волновал, вызывал смутные, жгучие чувства. Ее охватила зависть, негодование, бешенство. Как Лидка посмела? Проклятая тихоня! Где они с Сергеем успели познакомиться? Ведь «святая сестричка» постоянно сидит в лесном доме у Ильи с Марфой. Неужели?.. О нет, только не это! Там, в доме, все по-другому, там просыпаются неведомые воспоминания, фантазии или видения. Сразу и названия-то не подберешь. Люди внезапно начинают ощущать необъяснимые порывы, сердечную тоску… Горькая отрава тайны и обещания вползает в душу, и потом уж от нее не избавиться. Если Сергей и Лида… Почему она сама не додумалась заманить Сергея в лесной дом? Марфы побоялась. Та только своей Лидушке позволяет все, что угодно!
…Если писать этюд в сырую погоду, то на влажном листе все предметы тают, как в туманном сне. Будто медленно опускается мокрая снежная завеса на акварельные деревья, светлые крыши, дворцовые сады… Дороги становятся призрачными и могут исчезнуть, когда на них ступишь…
Тихий, едва слышный стук разбудил меня.
– Кто там?
– Снег…
Снег укрывает Флоренцию белой вуалью. Это бывает так редко! Над городом появляются дымки, сизыми столбами уходят в небо. Издалека доносится топот копыт: по каменным мостовым скачут всадники с факелами. Я жду тебя, слышу твои шаги в саду… и открываю тебе потайную дверь. В темном коридоре пахнет лавром и снегом. Ты принес с собой дымный холодный воздух и ожидание встречи, мучительное и тревожное…
В очаге горит жаркий огонь, и я чувствую твое прерывистое дыхание во время объятия длиною в жизнь. Сладко замирает сердце, отсчитывая наши мгновения любви, ибо они одни – все, что есть. Тот, кто еще не понял этой простой истины, бредет вслепую по дорогам бытия, – бесконечным, пустынным и безмолвным, – где жажда неутолимая сжигает душу и нет приюта заблудшему страннику…
