Однако в этом году и юным оруженосцам, и рыцарям строго-настрого запретили выходить в город. Тампль затворил ворота и угрюмо смотрел на расцвеченный огнями Париж, как осажденная крепость — на костры вражеского лагеря. Жак плаксиво рассказывал, что в прошлом году к дневной рождественской мессе допускали даже детей и подростков из предместий, в том числе миловидных девиц, а нынче придется смотреть только на скучные бородатые хари. В конце концов, его нытье так надоело соседям по казарме, что они ухватили мальчишку за руки и за ноги и швырнули головой вперед прямо в молодой декабрьский снег.
Во всем этом Томас принимал мало участия. Он сидел на своем набитом соломой тюфяке и перебирал струны арфы. Обещать балладу приору было легко. Казалось бы, сколько славных побед одержал орден в Святой Земле. И с орлом тоже решилось быстро: золотой орел, символ султана Саладина, больше ста лет назад сплотившего неверных против рыцарей креста. Беда в том, что проклятый султан разорил Иерусалимское королевство, а потерпел поражение лишь от Ричарда Львиное Сердце под Акрой и при Арсуфе. Вот истинный лев — но, во-первых, Ричард не был тамплиером, во-вторых, был презренным англичанином.
Томас прикидывал так и эдак, и все не мог найти решения. Помогла случайность. Гуго, благочестиво читавший в эти дни жития святых, решил поделиться с остальными подробностями мученической смерти епископа Януария. Обычно Жак спокойно выслушивал Гуго, хоть сам и не отличался особой набожностью, но тут мальчишкой овладел бес противоре-
чия.
— Вот ты говоришь, что сначала Януария и его диаконов бросили в печь — но они не сгорели, затем отдали на растерзание зверями — но звери их не пожрали. А потом р-раз — и им отрубили головы. Отчего же меч не сломался в руках палача?
Чтец нахмурился.
— Ты сомневаешься в мученичестве Януария?
— Нет, я просто не понимаю, — упрямо твердил Жак. — Если уж его спасли от огня и львиных клыков, то почему не от палаческого меча?
Тугодум-Гуго почесал в затылке и предположил:
— Потому что тогда он не стал бы мучеником?
Против этого аргументов не нашлось даже у языкатого Жака, а в голове Томаса зародилась мысль. Не всякая победа —
победа, и не всякое поражение — поражение. Есть поражения, приносящие больше славы, чем любая победа. В конечном счете, разве торжество духа над плотью не более величаво, чем первенство в воинском поединке? Вдохновившись, Томас принялся за дело — и, когда три дня спустя настало время предрождественской трапезы и мессы навечерия, баллада была
готова.
После вечернего богослужения оруженосцы поспешили в трапезную. Хоть пост еще не закончился, на ужин обещали рыбу, которую брат-хлебодар готовил весьма умело, приправляя зеленью, чесноком и ломтиками драгоценного лимона. Также должны были подать хорошее вино, купленное в лавке по случаю Рождества. Жак уже заранее облизывался и бормотал:
— Карпа, клянусь, они приготовили карпа. Хотя я бы сейчас отведал и жирного угря…
Ни карпа, ни жирного угря Томасу отведать не довелось — отстав от товарищей, он поспешил в казарму, чтобы лишний раз повторить сочиненную им балладу. Там через некоторое время его и застал брат Гуго де Безансон.
— Трапеза кончилась, — сообщил сержант. — Старшие братья собрались для беседы в ожидании ночной мессы. Ты должен пойти со мной.
Они вышли в морозный мрак предрождественской ночи. Сыпался легкий снег. В церкви теплились огни, а вот окна дворца приора были темны. Со стороны трапезной для оруженосцев доносились голоса и смех — мальчишкам весь ужин пришлось просидеть в молчании, слушая Святое Писание, а сейчас они отбросили вынужденную благопристойность и веселились вовсю. В воздухе разлилось ожидание. Канун Рождества, когда случаются чудеса. И Зимнего Солнцестояния, когда язычники прыгают через костры и украшают себя венками из остролиста и омелы. Рождество, праздник матери — и Зимнее Солнцестояние, праздник отца и его кельтских пращуров, тех, чьи кости покоятся в холмах за Эрсилдуном, чья кровь и пот пропитали шотландскую землю… Томас не знал, кому посвящена эта ночь.
Они вошли в Тампль через северную пристройку, Петит Тур. Здесь Гуго де Безансон запалил факел. Спутники нырнули в невысокий проем, ведущий на крутую и узкую лестницу в одной из угловых башенок. От каменных стен несло промозглой сыростью, шаги звучали глухо. Затем такой же тесный коридор привел их к деревянной двери, обитой полосами железа. Де Безансон отворил дверь, которая оказалась не заперта, и, пригнувшись, шагнул вперед. Томас последовал за
ним.
Он очутился в громадном помещении — центральном зале первого яруса башни. В середине комнаты поднимался невероятной толщины столб, поддерживающий своды. Потолок терялся во мраке. По стенам горели факелы, закрепленные попарно в держателях, но их свет не мог разогнать темноту. Еще здесь было очень холодно. Мужчины, сидящие вокруг длинного, покрытого белой скатертью стола, кутались в плащи. Томас не увидел среди них ни молодого Гильома де Букля, ни других младших братьев — только старшие рыцари Тампля и четырнадцать гостей, командоров и визитаторов. На почетном месте в центре расположился великий магистр Жак де Моле, по правую руку от него — Жерар де Вилье. Хозяева сидели справа, гости — слева, и Томасу показалось, что такое разделение не случайно. По стенам зала плясали тени: стоило кому-то за столом протянуть руку к кубку с вином, и его гигантское черное подобие уже тянулось через всю стену к чему-то невидимому за границей светового круга. Факельный огонь придавал белым плащам храмовников красноватый оттенок, а тамплиерские кресты казались пятнами крови, словно каждый получил удар в сердце мечом. Рыцари переговаривались вполголоса. Томас крепче прижал к груди арфу. Это сумрачное сборище ничем не напоминало о предрождественском веселье — нет, они скорее походили на воинов древности, сошедшихся на совет перед битвой.
Сержант сделал Томасу знак идти следом, обогнул длинный стол и остановился за плечом своего господина. Жерар де Вилье обернулся. Томас заметил, что загорелое лицо его необычно бледно — но, возможно, виной тому был царящий в зале
холод.
— А вот и они, — проговорил приор так, словно беседа за столом только что шла о Томасе и его спутнике. — Брат Жак, я хочу представить вам моего племянника.
Томас не сразу сообразил, что де Вилье обращается к великому магистру. Юноша быстро перевел взгляд на лицо де Моле — и только тут заметил неладное. Да, осанка магистра оставалась горделивой, а старость, посеребрившая волосы, не сумела ни сгладить, ни спрятать под сеткой морщин ястребиные черты. Но сощуренные глаза магистра смотрели словно в пустоту, а на лице застыло отсутствующее и в то же время сосредоточенное выражение. Казалось, де Моле вглядывается во что-то невероятно далекое или вслушивается в мелодию, неуловимую обычным человеческим ухом. Приору пришлось дважды обратиться к нему, прежде чем старый воин откликнулся.
— Да… племянник…
Магистр так и не посмотрел на Томаса.
— Ты говорил, Жерар. Сын того… музыканта…
Он произносил слова через силу, будто ему стоило немалого труда понять, чего от него хотят.
— Того, который…
— …который отправился с вашим дядюшкой, брат Жерар, искать мифический Авалон.
При звуке этого надтреснутого голоса Томас резко вскинул голову. Из темноты за спиной магистра выдвинулась некая тень, чуть чернее скрывавшего ее до этого мрака. Шелковый тюрбан. Руки в перчатках. Лаково поблескивающая маска. Сарацинский писец тоже оказался здесь, хотя среди старших рыцарей ордена ему было совсем не место.
Приор, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:
— В Тампле не принято вступать в разговор без приглашения, а тем более — перебивать старших братьев.
Однако великий магистр как будто бы оживился при появлении своего переводчика.
— Да, тот музыкант. Томас Лермонт из Эрсилдуна. Он отплыл с вашим дядей, Гильомом де Вилье, и тем венецианцем… Бартоломео, Бартоломео…
— Дзено, — подсказал сарацинский писец.
— Это было еще при моем предшественнике, Гийоме де Боже. Ваш дядя утверждал, что за морем на западе лежит другая земля… Нью Зеланд, Авалон, страна вечного лета.
Приор разглядывал свой кубок, как будто его содержимое представляло куда больший интерес, чем предмет беседы.
Гуго де Шалон, племянник визитатора Франции, сидевший по правую руку от де Вилье, заметил:
— Туда плавали северные мореходы. Есть карты и многие свидетельства. Я полагаю, нести нашу священную веру и крест в земли за морем — миссия, достойная истинного рыцаря и воина Храма.
Магистр рассеянно и, как показалось Томасу, мечтательно улыбнулся.
— Благородная цель. Обрести за морем желанный мир, построить там общество добра, свободы и справедливости… Царствие Господне…
