баллад.
Ему рисовалась женщина, прекрасная, как лунный свет на воде, и такая же холодная. Женщина с самыми голубыми на свете глазами и белой кожей, светящейся, словно серебро или перламутр. Перед женщиной на коленях стоял рыцарь с золотыми волосами… Дальше Томас сочинить не успел, потому что и сам не заметил, как соскользнул в сон.
Сон был куда ярче его видений и куда тревожней.
…Томас шагал по лесной тропинке. Воздух в этом лесу был спертый и напитанный влагой. Под ногами чавкал сырой мох. По сторонам от тропы густо росли темно-зеленые папоротники; пахло древесной трухой, гнилью и болотом. Кроны деревьев смыкались наверху, отчего вокруг царил полусумрак. Подняв голову, путник попытался найти солнце, чтобы определить время — но солнца не было. Деревья показались Томасу странными: он никогда прежде не видел таких, с узкими плотными листьями, напоминавшими иглы или пластины — лиловые, зелено-коричневые и багряные. Взглянув под ноги, юноша обнаружил среди папоротников скрюченные отростки, белесые, напоминавшие раковину улитки, и мелкие ребристые хвощи. Тропа захлюпала, окончательно превращаясь в болотище — и тут между необычных чешуйчатых стволов наметился просвет.
Томас вышел на поляну. Посреди поляны виднелся колодец с каменной кладкой, поросшей нежным изумрудным мхом. На краю колодца сидела молодая женщина. Сначала юноша решил, что на женщине искристое, переливающееся малахитом платье — под стать покрывавшему камни налету. И лишь потом он с оторопью понял, что это не платье, а чешуя. Вместо ног у незнакомки было два змеиных хвоста, но голова оставалась человеческой. Смуглое лицо с округлыми щеками, точеным носиком и пухлыми капризными губами. Из-под падающих на невысокий лоб пышных смоляных волос смотрели черные глаза с золотистыми обманными искорками.
Женщина моргнула и улыбнулась. Зубы у нее были острые и похожие на иголки, как у хищной рыбы. Между ними мелькнул раздвоенный розовый язычок. Змееногая чуть подвинулась и сделала Томасу приглашающий жест рукой, словно хотела, чтобы он заглянул в колодец. Почему-то юноша не чувствовал страха, только любопытство и легкую тревогу. Подойдя к колодцу, он перегнулся через край и всмотрелся в темную глубину.
Сначала не было ничего — только холод и запах сырости, прикосновение влажного камня. Затем внизу замерцало, пошло бликами — так качается набранная в ладони вода. Потом проступили очертания…
Город. Город храмов и ступенчатых башен из золотисто-серого песчаника, пальмовых крон, вопящих разносчиков, худосочных ослов и толстых торговцев в пестрых одеяниях — город пыли и безжалостно-жаркого солнца. Потом видение смазалось. Показалась терраса богатого дома или дворца: вымощенный разноцветной плиткой пол, мраморная балюстрада. Мелькнула тень темноволосой женщины, раздался смех, шелест — а затем Томас увидел себя.
Тот, колодезный Томас, Томас из города солнца, был старше. Щеки его покрывала светлая бородка, а глаза, посветлевшие, словно выгоревшие, недобро щурились. Один глаз был зеленый, а другой почему-то льдисто-голубой, и на левой щеке виднелся узкий бледный шрам. На нем был белый плащ, какой носят тамплиеры, но старомодного покроя, и красный крест больше, во всю грудь. Томас-из-Колодца стоял, опираясь на мраморные перила, и с ненавистью смотрел на раскинувшиеся внизу городские кварталы.
Тогда настоящий Томас свесился ниже, чтобы получше рассмотреть. Будто почувствовав его взгляд, двойник обернулся. Глаза их встретились. Второй Томас нахмурился. Губы его шевельнулись, словно он пытался что-то сказать. Предупредить? Но из колодца не донеслось ни звука, лишь отдаленный плеск и журчание воды. Томас нагнулся еще ниже, пытаясь угадать слова по движению губ — и вдруг, сорвавшись, полетел вниз. Миг головокружительного падения, удар, всплеск и холод, от которого перехватывает дыхание. Томас барахтался в темной водяной толще, не зная, где верх, а где низ, чувствуя, как из легких выходит последний воздух и грудь охватывает огонь…
А затем по глазам ударил свет и мальчишеский голос проверещал:
— Ну вот, опять приходится его обливать. Я-то думал, он уже привык.
У самого уха засопели, а потом гаркнули что было силы:
— Вставай, Томми! Пропустишь заутреню!
***
С тех пор прошло девять с половиной месяцев. Месяц январь, когда Тампль еще гудел разговорами о магистре, а Жак по секрету поведал Томасу и остальным оруженосцам то, что пересказал ему слуга конюшего Жака де Моле.
Оказывается, от черного человека пытались избавиться еще на Кипре. Нашлись люди, подославшие к сарацинскому писцу убийц — да только убийц нашли мертвыми, посиневшими, как от яда. Тогда писца попытались отравить, но померли от неизвестной желудочной хвори брат-хлебодар и (непонятно почему) капеллан [27] . Были и те, кто говорил против черного человека открыто, например, маршал Эме д’Озелье — после каковых слов маршала сразила лихорадка, так что глава кипрских тамплиеров едва не отдал Богу душу.
Месяц февраль, слякотный и промозглый, когда вновь поползли слухи о слиянии двух великих орденов.
Месяц март, когда приор вызвал Томаса к себе.
Кончался Великий Пост, близилась Пасха. С юга дул сырой теплый ветер, в котором чудился запах пробуждающегося моря. Снег на плацу раскисал, в нем копошились крикливые пегие воробьи, а обсиженный ими «сарацин» все больше напоминал огородное пугало. Томас совсем забросил арфу, прикасаться к которой после поединка и особенно той ночи со змеей-Мелюзиной ему было и боязно, и противно. Все время он посвящал тренировкам, и никто уже не мог бы сказать, что он управляется с копьем и мечом хуже Робера. Синяки от «сарацина» сошли, и даже гордый Гильом де Букль перестал презрительно кривить губы, зато начал приглядываться к Томасу внимательно и цепко.
Как раз с тренировки его и вызвал сержант Гуго де Безансон. После конных упражнений с «сарацином» и «головой» Томаса сегодня впервые допустили до «жоке». Они с Робером разъехались на разные концы поля. Гнедой жеребец Томаса нервно потряхивал головой — он был молод, как и наездник, и не привык к турнирам. Да и Томасу были непривычны крупные, норманнской породы кони, совсем не похожие на маленьких, мохнатых и флегматичных шотландских «шелти». Жак подал другу копье. Конечно, не настоящее турнирное копье, а легкое, деревянное. Им следовало бить в самый центр щита противника. Если попал в центр, и копье преломилось — ты выиграл, если наконечник увело в сторону, или соперник сумел отбить удар — проигрыш. Томас похлопал жеребца по шее и уже приготовился дать шенкеля, когда вышедший на плац Гуго де Безансон окликнул его. Юноша протянул копье Жаку и спрыгнул в грязь, немного разочарованный — что бы сержанту стоило подождать конца тренировки. Под нетерпеливым взглядом Безансона он кинул Жаку перчатки, стянул кольчугу и так, в пропотевшем подкольчужнике-пурпуэне двинулся через плац вслед за сержантом.
Они обогнули один из спальных корпусов и прошли мимо церкви. Над круглым куполом вились галки, небо синело уже совсем по-весеннему.
— Зачем дядя вызывает меня? — спросил Томас, втягивая носом сырой мартовский воздух.
С той памятной встречи на предрождественской вечере Жерар де Вилье ни разу не заговорил с племянником. Томасу казалось, что дядя сознательно его избегает, хотя пути юного оруженосца и могущественного приора и так пересекались не часто.
Сержант пожал плечами.
— Возможно, желает узнать, каковы ваши планы. Вы уже почти полгода в Тампле, но так и не сказали — хотите ли пройти посвящение, или намерены покинуть нас и вернуться в Англию.
Томас прикусил губу. С ноября до весны он тянул с решением. В любом случае, судоходный сезон открывался в апреле, и до этого молодой шотландец при всем желании не мог вернуться домой. Теперь пришла пора решать. Что же важнее: клятва, данная сюзерену, или слова, опрометчиво брошенные вслед черному колдуну? И, если возвращаться, то как: без денег, потеряв письмо, не исполнив то, что ему поручили, и даже не будучи до конца уверенным, в чем состояло поручение?
Растерянный и смущенный, Томас вошел в комнату, где три месяца назад дядя попросил его сочинить злополучную балладу. Как и тогда, приор сидел в кресле у камина. Сейчас он читал какие-то письма. Когда Томас вошел, приор отложил письмо, привычным движением потер лоб и без предисловий сказал:
— Я получил новости из Англии, от брата Уильяма де Ла Мора.
Так звали нынешнего магистра английских тамплиеров.
— Часть из них тебя порадует. Похоже, твой король вернулся в Шотландию и даже нанес поражение Эймеру де Валенсу. Полагаю, ты хочешь присоединиться к шотландским войскам?
Задав вопрос, приор не смотрел на племянника. Он комкал в руках письмо и хмуро разглядывал узор каминной решетки. Когда Томас не ответил сразу, де Вилье добавил:
— Тебя, вероятно, беспокоит, что у тебя нет денег на дорогу. Я позабочусь об этом, а также попрошу брата-оружейника выдать тебе меч и кинжал. Что до остального, я напишу твоему королю письмо и объясню, почему не смог выполнить его просьбу. Вероятно, он будет разочарован, но не тобой.
