– Заткнись! Взгляни на Одетт: мчится, будто лучшая скаковая лошадь – глаза косят, пена на губах… Так, Одетт, так, покажи им!
Постановщик не на шутку разгорячился.
Администратор съязвил, что он носится со своей Одетт, как Леон Зитрон[66] со всяким старьем…
– Не нравится Зитрон? Ладно! Тогда ты похож на Мишеля Денизо[67] с его ток-шоу на «Canal+»…
Администратор, не таясь, изрядно отхлебнул текилы и предложил приложиться к фляге и постановщику.
– Неужто не хочешь?
Нет, постановщик и без текилы пьян, звезда вскружила ему голову.
Присмотритесь повнимательнее: скептик-администратор помимо воли тоже пустился в пляс, все его тело закачалось в такт музыке, когда он поплелся к своему любимому заднему ряду с веселящей флягой в руке.
Но веселье Одетт, когда та разойдется, куда заразительнее, уж поверьте!
Казалось, их возвышенное счастье длилось вечно, и все-таки интересно: сколько времени прошло на самом-то деле? На этот вопрос нам поможет ответить почтальон. Пока шла репетиция, несчастный долго топтался у служебного входа, звонил раз десять, но никто не отзывался. Глухо. Одетт сумела зачаровать даже консьержа.
– Во дает старушка, во дает, – бормотал он, застыв перед монитором системы видеонаблюдения.
Одетт умудрилась погрузить его в транс при помощи цифровой аппаратуры. Напрасно бедный почтальон стучал, звонил, размахивал руками за стеклянной дверью – привратник не слышал и не видел ничего, кроме сияющей играющей звезды.
Почтарь понял, что все усилия тщетны, и не позволил вечному искусству нарушить строгий рабочий график. Решил пока что продолжить свой путь, а затем вернуться в Театр с проклятой кучей писем, с мертвым грузом рекламных проспектов и присланных бандеролью пьес, что ежедневно немилосердно оттягивали ему плечо. Сколько же времени ушло у него на все про все? Минут десять, не больше, ну максимум четверть часа.
Как видите, эта вечность была не слишком долгой.
Одетт объявила перерыв, все разбрелись, на мониторе больше не происходило ничего интересного, так что консьерж спустился с небес на землю и сразу открыл вернувшемуся почтальону.
– Вы там уснули, что ли?
Привратник указал на монитор:
– Нет, просто Одетт играла.
– Какая еще Одетт?
Да, с почтальоном сразу все стало ясно: желторотый и внештатный.
Для звезды преклонного возраста десять минут вечности весьма утомительны.
– Ох, не могу больше! Так устала, будто дала три концерта подряд.
Старушка, пошатываясь, проковыляла в гримерную, опираясь на руку волшебницы Даниэль.
– Если постановщик появится, пусть заходит, он мне не помешает.
Одетт поспешно закрыла за собой дверь, налила воды в стакан и положила туда вставную челюсть.
Старость – не радость: все болит, повсюду жмет.
«За музыкою только дело»[68] – не только за ней, конечно. Но когда она проникает в душу, то действительно становится путеводной звездой. Весь Театр поверил в будущий спектакль, даже администратор, скептик и брюзга. Воображение постановщика набирало обороты. Он долго сидел в засаде и все-таки подстерег и настиг великолепную добычу, Великую Одетт, хоть ее вечность продлилась не дольше десяти минут.
Теперь постановщик не сомневался: нужно добиться, чтобы на сцене проявились обе ее ипостаси: бессмертная всесильная Одетт и Одетт устаревшая, уставшая. Пусть сценарий объединит мифическую божественность с человеческой бренностью, эпическое полотно с трогательной исповедью. Звезда и старуха – вот основа спектакля, причем одну нельзя отделить от другой.
Прошло еще десять минут, Одетт вышла к остальным в артистической. Все пили кофе и клевали всякие вкусности, заботливо заказанные доброй феей Даниэль. Одетт попросила стакан воды и принялась размачивать печенье. Временная челюсть превратилась в постоянную, и звезда по-прежнему ее надевала. Обещанные весной импланты старушке так и не сделали. Приходилось по-прежнему глотать неаппетитную бурду, где плавали тошнотворные частицы и крошки, – в такой мутной воде никто не стал бы ловить рыбу.
Постановщик рассказал о том, как, торопясь на первую репетицию, превысил скорость, попался полицейским на мотоциклах, смертельно боялся опоздать в Театр, в отчаянии произнес заклинание – имя «Одетт» – и сразу же услышал волшебное: «Проезжайте!» Стражи порядка отдали честь звезде и мгновенно его отпустили.
– Перед тобой даже Закон склоняется!
– Да, я такая, – лучезарно улыбнулась Одетт.
Каждый старался ей угодить, вся труппа ее обожала. Они были счастливы, «навеселе», пошутила Одетт.
– У вас тут не Театр, а рай земной!
Она в это верила, он в это верил, они в это верили, поверите и вы.
Артистам вера необходима как воздух.
Каким же должен быть настоящий постановщик? Верующим до глубины души? Наш именно такой, убежденный, верующий, пусть это ему зачтется. А может быть, наоборот – скептичным, критичным, здравомыслящим? Тогда наш никуда не годится, гоните его в шею – до того уверовал, что разум потерял, такой недостоин рейтинга «три А»[69].
* * *
Вечером вновь встретились всей компанией в ресторане.
– Где моя августейшая подруга Жозефина?
По дороге певица Мартина рассказала музыкантше Одетт, что ее второе имя – Жозефина. Зрители знают ее как Мартину-Жозефину, и электронный адрес у нее «мартинажозефина» в одно слово. В Одетт пробудился жадный до игр ребенок: Евгения и Жозефина – неожиданное родство, потрясающее совпадение! Немедленно звезда придумала сценарий:
– Я – императрица Евгения, а ты – императрица Жозефина…
Два светила, две царственные особы собрались за одним столиком, заливаясь безудержным хохотом, как неразумные дерзкие девчонки.
Юный Лион и его папаша-постановщик не могли наглядеться на небесных избранниц: обожаемую жену, милую мамочку и нашу дорогую Одетт.
– Шампанского брют!
Мартина, она же императрица Жозефина, не могла не выпить своего любимого шампанского, коль скоро представилась такая прекрасная возможность.
– Ваше здоровье!
Звезды хором затянули куплеты Алисы из «Парижской жизни» Оффенбаха, причем Одетт подыгрывала на воображаемом аккордеоне:
«Все здесь наполнено соблазнами,И все друг в друга влюблены…»[70]
Весь ресторан им хлопал, две дивы щедро одаривали окружающих имперским блеском и праздничным настроением. Они царили, прочие припадали к их стопам. Прекрасные, огневые, с сияющими глазами, актрисы чокались, шампанское лилось рекой, пробки в потолок, волшебные пузырьки, одна, две, три бутылки – незаметно, естественно, закономерно, традиционный потлач, непомерное расточительство на глазах у всех.
После удачного спектакля или отличной репетиции повеселиться просто необходимо.
Вдруг Одетт поднялась, с шумом отодвинув стул. Молитвенно сложила руки, протянула их вверх, возведя глаза к небу или к колосникам – как вам больше нравится. Все разом умолкли. Звезда звучно проговорила:
– Браво! Благодарю!
Она аплодировала небесам, Господу, ушедшим родителям, друзьям, музыкантам, прошлым концертам, Театру, всему своему Пантеону.
– Благодарю за все, что вы мне дали.
Звезда продолжала:
– Славлю пресвятую Евгению! Славлю пресвятую Жозефину! Славлю пресвятую Даниэль! И всех святых, ныне, присно и во веки веков! Только что во время репетиции на меня снизошло нечто необыкновенное, и за это я благодарна. Я обращаюсь к небесам, потому что именно они посылают нам музыку. Сегодня она зазвучала по-настоящему, благодарю! А когда мы сейчас вместе с вами воссылаем им благодарность, нас осеняет благодать.
Вечером в ресторане у берега моря старушка, китчевая has been знаменитость, поп-звезда, велеречивая верующая, гениальная обольстительница и обольщенный ею – он это отрицал, но все же, – лохматый старый анархист, а с ними и вся потрясенная труппа Театра рукоплескали богам, как аплодируют люди салюту, северному сиянию, тореадорам, дирижерам и акробатам. Благодарим! Благодарим! Благодарим!
Со времен язычества мы все вместе успешно поднимаем энергетическое поле.
Хозяин и хозяйка бретонского ресторана пришли с кухни и тоже захлопали в ладоши, присоединился даже турок, мойщик посуды. Они не понимали, что тут происходит, но их тоже увлек могучий поток единения.
Когда пришла пора уходить, Одетт заметила возле кассы блюдо с дарами моря. Подошла и взяла одну устрицу. Все последовали ее примеру. Хозяин не осмелился защитить свое добро. Грабители начали спускаться к воде, старушка едва не падала, ее дружно поддерживали постановщик, Жозефина и Лион.
«Ли-он» – Одетт произносила имя юноши очень отчетливо, по слогам: «Ли-он». И каждый раз, слыша это, сын постановщика смеялся от удовольствия.
Они все опьянели от благодати и шампанского, у Лиона тоже закружилась голова, хотя он не выпил ни глотка.
