прекращали этого и теперь. На третий день Он вновь явился им живой, как возвестили о нем и о многих других Его чудесах боговдохновенные пророки. Поныне еще существуют так называемые христиане, именующие себя, таким образом, по Его имени. (XVIII, 3, 3)
То, что этот текст (так называемый Testimonium Flavianum) представляет собой явную подделку, и к тому же очень грубую, уже не вызывает, насколько мне известно, никаких сомнений ни у одного серьезного исследователя. Флавий, чтобы написать подобный отрывок, должен был быть христианином; но он им не был. Хотя он и состоял на службе у римлян, он оставался преданным еврейскому вероучению и не считал Иисуса Мессией.[115] Незначительное меньшинство авторов (к примеру, Клаузнер) все-таки считают правдоподобным, что это явное упоминание об Иисусе восходит к Флавию, включая, возможно, даже положительно окрашенное замечание о том, что Иисус был мудрым человеком, и предложение: «Пилат, по наущению руководящих среди нас мужей, осудил его к смерти на кресте». Даже если принять это мнение меньшинства, следует согласиться с тем, что в конце I века, когда христианство уже было распространено во многих регионах, историческая значимость Иисуса из Назарета ограничивалась лишь данным упоминанием по имени в обширной хронике.
Иосиф Флавий происходил из аристократической иерусалимской семьи. Его отец был священником (и, таким образом, членом Синедриона) как раз в то время, когда предположительно состоялся суд над Иисусом. Сам Иосиф был фарисеем. В начале войны 66 г. н. э. он был еврейским главнокомандующим в Галилее. После того, как римляне захватили крепость Иотапата, он был взят в плен и приведен к римскому полководцу, ветерану сражений и знаменитому воину Веспасиану.[116] Иосиф знал, как можно снискать расположение победителя, и вскоре принял римское гражданство, а Веспасиан тем временем стал императором. Вскоре после этого Иосиф получил языческое имя «Тит Флавий» – по первому имени Веспасиана и по названию его родового имения. Фамилией он сделал свое еврейское имя, добавив к нему латинское окончание (Josephus). Как римский гражданин он звался теперь Тит Флавий Иосиф, а его еврейским именем было Йосеф бен Матитьяху га-Коген.
Флавий, безусловно, услышал бы хоть что-нибудь от своего отца, или родственников, или от друзей своих родителей, если бы какой-либо выдающийся человек в Иерусалиме, в последний год правления Тиберия, фигурировал в сенсационном и беспрецедентном двойном суде – в еврейском Синедрионе и римском трибунале – и был приговорен к смерти и казнен. Никодим, член Синедриона, о котором до нас дошли некоторые сведения,[117] также не обмолвился ни единым словом о суде, хотя он был предположительно близко знаком с осужденным (Иоан. 19, 39). Сказано, что вместе с другим членом Синедриона, Иосифом из Аримафеи, он позаботился о том, чтобы Иисуса достойно погребли.
Еще одним известным членом Синедриона, также обошедшим это событие молчанием, был Гамалиил Мудрый, учитель Павла. Немало высказываний Гамалиила сохранилось в письменных источниках. Согласно синоптическим евангелиям, он, как и Никодим, голосовал за смертный приговор для Иисуса. Все члены Синедриона, кроме Иосифа из Аримафеи, о решении которого во время голосования мы знаем от Луки (Лук. 23, 51), одобрили смертный приговор.
Наконец, молчит сам Павел.[118] Он ничего не пишет о суде, хотя учился судопроизводству и теологии в Иерусалиме как раз в то время, когда предположительно и произошло данное событие; кроме того, он посещал лекции члена того суда, который, как принято считать, и осудил Иисуса на смерть.
Согласно евангелиям, казнь сопровождалась уникальными явлениями:
От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого… И вот, завеса в Храме разодралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим. (Матф. 27, 45 и 51–54)
Это, безусловно, не историческое, а иносказательное описание, и его целью было создать атмосферу надвигающейся угрозы и неотвратимого бедствия. Предполагаемое затмение Солнца не могло произойти тогда хотя бы потому, что в полнолуние Луна не может находиться между Солнцем и Землей.[119] То, что завеса в Храме разорвалась, означало, что с того самого момента Бог уже перестал считать местом Своего пребывания Храм и оставил евреев. Современная христианская теология утверждает, что, поскольку евреи отвергли Христа, Бог уже не обитает в иерусалимском Храме, а переместился к христианам и пребывает в христианских церквах.
Не было ни солнечного затмения, ни других естественных катаклизмов. Что же до членов Синедриона, таких, как Никодим или Гамалиил, они непременно поведали бы своим ученикам (к примеру, Павлу) или такому видному историку, как Флавий, о суде над Иисусом из Назарета, если бы это было знаменательным событием, а не просто проведенным наспех военным судебным разбирательством, характерным для того времени:
В еврейской истории периода мессианских восстаний кресты росли, словно деревья в лесу – три креста на Голгофе были незначительным эпизодом, который не был зафиксирован в ее анналах, равно как и Тацит счел его не заслуживающим упоминания в своей «Истории». Один распятый еврей по большому счету ничего не значил для прокураторов и императоров или их историков.[120]
Отсутствие какого-либо отчета Пилата в императорских архивах воспринималось Церковью, после того, как она получила статус государственной, как пробел, который следовало заполнить. Подобно тому, как была изобретена цитата из Флавия, касающаяся жизни и деятельности Иисуса, которая впоследствии распространялась как подлинная, были составлены и так называемые Acta Pilati («Деяния Пилата»), упоминающие о смерти Иисуса и его воскресении, явно подложные.[121]
Пилат попросту не увидел ничего чрезвычайного в эпизоде с человеком по имени Иисус из Назарета, чтобы докладывать о нем Риму. Даже теологи уже давно смирились с этим фактом. Несомненно, такие теологи, как Дибелиус, Ранер или Кюнг, без колебаний подтвердили бы незначительность этого суда с точки зрения прокуратора. Тем не менее большинство теологов вновь делают попытки замять этот факт.
Анатоль Франс в своем коротком рассказе «Прокуратор Иудеи» повествует о встрече престарелого Понтия Пилата со своим другом по имени Ламия. Они беседуют о старых добрых временах в купальне Байи. Ламия рассказывает о своей возлюбленной, покинувшей его:[122]
«Несколько месяцев спустя я случайно узнал о том, что она присоединилась к небольшой группе мужчин и женщин, последователей молодого галилеянина, который странствовал повсюду и творил чудеса. Он был из Назарета и звался Иисусом. Впоследствии его распяли за какое-то преступление, не помню уже, за какое именно. Ты помнишь этого человека,
